Но ты обязательно должен нам верить, а не смотреть на нас настороженно, как сейчас. Только от тебя зависит, станешь ли ты таким, как прежде…
Бедняга Бессон! Лоб его покрылся испариной, он даже позабыл закурить сигарету, которую держит в пальцах.
— К концу недели прогресс становится вполне ощутимым, порой даже потрясающим. Как врач и как твой друг я прошу тебя довериться нам с Одуаром.
Обессиленный, Бессон встает и заканчивает тем же тоном, каким начал:
— Это все, что я хотел тебе сказать, милый мой Рене. Все наши друзья ждут не дождутся, когда смогут тебя навестить, непрерывно звонят мне, спрашивают, как ты… Тебе кажется, что ты один. Это не так. Все мы на тебя очень рассчитываем, начиная с Лины, которой ты очень нужен, и тебе это известно.
Улыбаясь, Бессон протягивает руку. Он, похоже, растроган. Скорее всего, так оно и есть. Актеры на сцене тоже волнуются.
Зачем его огорчать? Могра вытаскивает из-под одеяла левую руку и протягивает ее приятелю.
— Я не требую от тебя никаких обещаний, но очень тебя прошу: не усугубляй свое состояние умышленно.
Умышленно!
Выходя из палаты, Бессон замер на мгновение, держась за дверную ручку. Он стоял спиной, но Рене и так понимал, что его друг растерян. Могра рассердился на себя за это. И продолжает сердиться. Если бы он мог, то окликнул бы Бессона и попросил у него прощения за свое поведение.
В коридоре врач, по-видимому, ни о чем не говорил с м-ль Бланш, потому что она сразу вошла в палату. Им достаточно было жеста или взгляда, чтобы понять друг Друга.
Несколько мгновений она вглядывается в его лицо, желая удостовериться в неудаче Бессона. Она тоже огорчена. Ходит без нужды по палате, что-то прибирает, высыпает окурки из пепельницы, готовит очередной укол.
Какая фраза Бессона поразила его сильнее всего?
«ТЫ нам не помогаешь. Мы не можем вылечить тебя вопреки твоей воле».
Слова, кажется, были немного другие, но смысл верен, и это напоминает Могра его учителя математики в лицее Ги де Мопассана.
— Где вы, господин Могра?
Он вздрагивал, и это замечание всегда вызывало смех в классе. Учитель, г-н Марангро, был прав. Он снова незаметно для себя отвлекся. И самое удивительное, что не смог бы сказать, о чем только что думал.
— Вы нас удостаиваете, так сказать, своим физическим присутствием, но включиться в работу вместе со всем классом не желаете. При всем моем желании я не сумею научить вас математике вопреки вашей воле.
Но Могра ничего не мог с собой поделать. В начале урока он всякий раз обещал себе внимательно слушать учителя и удивлялся даже больше, чем остальные, вновь слыша неизбежное:
— Где вы, господин Могра?
Его школьный дневник пестрел записями: «Невнимателен», «Недостаточно старателен», «Сообразителен, но рассеян»…
Он в отчаянии, что огорчил м-ль Бланш. Что бы такое написать на листке блокнота, как бы ее успокоить?
— Вы не отводите от меня взгляда… Вы следите за движениями моих губ, но я ручаюсь, что вы не сможете повторить последнюю произнесенную мною фразу…
Это уже учитель английского языка, который его не любил и бранил за дерзкий вид.
«Безволен». Еще одна запись в школьном дневнике. Но разве всею своею жизнью он не доказал, что у него есть воля? И разве сегодня он не имеет права выразить свою волю иначе, сопротивляясь им всем?
Если бы сейчас кто-нибудь зашел в палату, то мог бы подумать, что они с м-ль Бланш-супруги, которые дуются друг на друга из-за какого-то пустяка.
Впервые за этот день он слышит колокола, на которые в обычной больничной суете не обращает внимания. А они ведь гудят во всю мочь.
Поскольку среди дня обычно не венчаются, он предполагает, что идет отпевание или крещение. Но звонят ли на крещении в колокола? Он этого не помнит.
Бессон тоже подумал об их общем друге Жюблене. Понимая, что Могра нашел роковое сходство между собой и поэтом, он решил заранее принять меры.
Не важно, что у Жюблена-то как раз была опухоль мозга. Речь идет не об этом. Существенно то, что Жюблен прожил пять исключительных лет, и Рене готов в этом ему позавидовать.
К сожалению, даже если он останется наполовину парализованным и обретет дар речи лишь частично, у него все равно все будет по-другому.
Кажется, Жюблен присоединился к их кружку примерно в 1928 году, чуть раньше Бессона д'Аргуле — во всяком случае, тогда они, еще были завсегдатаями кафе Графа. Это был длинный костлявый парень, который на костюмированном балу у одного художника в его мастерской на бульваре Рошешуар изображал Валентина-Без-Костей, знаменитого танцовщика из «Мулен-Руж», запечатленного на одном из полотен Тулуз-Лотрека.
Он отпускал несуразнейшие замечания, но его бледное как мел лицо оставалось при этом бесстрастным. Он был старше Могра на четыре или пять лет, впоследствии участвовал в движении дадаистов, потом примкнул к сюрреалистам.
Он проводил все время в разных кафе, не примыкал ни к какой группе, не ограничивался каким-либо одним кварталом Парижа: его можно было встретить как в ресторанчиках Сен-Жермена, так и в барах на Елисейских полях или в бистро на Монмартре; сам он знал всех, а вот его никто толком не знал.
Никто, к примеру, не мог сказать, где и на что он живет, и однажды Могра по чистой случайности встретил его в биржевой типографии, где он зарабатывал себе на жизнь корректором.
Жюблен никогда не говорил о своих сочинениях, хотя к тому времени в свет вышли несколько книжек его стихов. Уже позднее, когда критика обратила внимание на его творчество, один издатель с Левого берега пригласил его к себе редактором, чтобы тот имел постоянный заработок.
Каким образом он оказался после войны в кружке, собиравшемся в «Гран-Вефуре»? Хотя разве и сам кружок не образовался, в общем-то, случайно?
Бессон д'Аргуле, сам того не подозревая, заложил его основу. Могра только что был пожалован орденом Почетного легиона, и Бессон, который уже был кавалером этого ордена, добился, чтобы вручение награды доверили ему.
Это было сильнее его. Он обожал церемонии, почести, титулы, медали и в своей роли большого начальника больше всего ценил те минуты, когда проходил по залам Бруссе в окружении множества почтительных учеников.
Они уже давно перестали ходить на площадь Бланш в кафе Графа. Никакой стабильной компании у них не существовало. Каждый шел своим путем, и сводили их вместе лишь случайности парижской жизни. Так вышло и на этот раз.
— Ну, как дела, что поделываешь?
Большинство из прибывших на церемонию захаживали в «Гран-Вефур», что под аркадами Пале-Рояля. Став главным редактором, Могра частенько завтракал там на первом этаже, где у него был свой столик. Однажды Бессон позвонил ему на службу.
— Ты можешь позавтракать со мной в следующую среду?
Могра согласился и больше об этом не думал, но, приехав в среду в ресторан, очень удивился, когда метрдотель сказал ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Бедняга Бессон! Лоб его покрылся испариной, он даже позабыл закурить сигарету, которую держит в пальцах.
— К концу недели прогресс становится вполне ощутимым, порой даже потрясающим. Как врач и как твой друг я прошу тебя довериться нам с Одуаром.
Обессиленный, Бессон встает и заканчивает тем же тоном, каким начал:
— Это все, что я хотел тебе сказать, милый мой Рене. Все наши друзья ждут не дождутся, когда смогут тебя навестить, непрерывно звонят мне, спрашивают, как ты… Тебе кажется, что ты один. Это не так. Все мы на тебя очень рассчитываем, начиная с Лины, которой ты очень нужен, и тебе это известно.
Улыбаясь, Бессон протягивает руку. Он, похоже, растроган. Скорее всего, так оно и есть. Актеры на сцене тоже волнуются.
Зачем его огорчать? Могра вытаскивает из-под одеяла левую руку и протягивает ее приятелю.
— Я не требую от тебя никаких обещаний, но очень тебя прошу: не усугубляй свое состояние умышленно.
Умышленно!
Выходя из палаты, Бессон замер на мгновение, держась за дверную ручку. Он стоял спиной, но Рене и так понимал, что его друг растерян. Могра рассердился на себя за это. И продолжает сердиться. Если бы он мог, то окликнул бы Бессона и попросил у него прощения за свое поведение.
В коридоре врач, по-видимому, ни о чем не говорил с м-ль Бланш, потому что она сразу вошла в палату. Им достаточно было жеста или взгляда, чтобы понять друг Друга.
Несколько мгновений она вглядывается в его лицо, желая удостовериться в неудаче Бессона. Она тоже огорчена. Ходит без нужды по палате, что-то прибирает, высыпает окурки из пепельницы, готовит очередной укол.
Какая фраза Бессона поразила его сильнее всего?
«ТЫ нам не помогаешь. Мы не можем вылечить тебя вопреки твоей воле».
Слова, кажется, были немного другие, но смысл верен, и это напоминает Могра его учителя математики в лицее Ги де Мопассана.
— Где вы, господин Могра?
Он вздрагивал, и это замечание всегда вызывало смех в классе. Учитель, г-н Марангро, был прав. Он снова незаметно для себя отвлекся. И самое удивительное, что не смог бы сказать, о чем только что думал.
— Вы нас удостаиваете, так сказать, своим физическим присутствием, но включиться в работу вместе со всем классом не желаете. При всем моем желании я не сумею научить вас математике вопреки вашей воле.
Но Могра ничего не мог с собой поделать. В начале урока он всякий раз обещал себе внимательно слушать учителя и удивлялся даже больше, чем остальные, вновь слыша неизбежное:
— Где вы, господин Могра?
Его школьный дневник пестрел записями: «Невнимателен», «Недостаточно старателен», «Сообразителен, но рассеян»…
Он в отчаянии, что огорчил м-ль Бланш. Что бы такое написать на листке блокнота, как бы ее успокоить?
— Вы не отводите от меня взгляда… Вы следите за движениями моих губ, но я ручаюсь, что вы не сможете повторить последнюю произнесенную мною фразу…
Это уже учитель английского языка, который его не любил и бранил за дерзкий вид.
«Безволен». Еще одна запись в школьном дневнике. Но разве всею своею жизнью он не доказал, что у него есть воля? И разве сегодня он не имеет права выразить свою волю иначе, сопротивляясь им всем?
Если бы сейчас кто-нибудь зашел в палату, то мог бы подумать, что они с м-ль Бланш-супруги, которые дуются друг на друга из-за какого-то пустяка.
Впервые за этот день он слышит колокола, на которые в обычной больничной суете не обращает внимания. А они ведь гудят во всю мочь.
Поскольку среди дня обычно не венчаются, он предполагает, что идет отпевание или крещение. Но звонят ли на крещении в колокола? Он этого не помнит.
Бессон тоже подумал об их общем друге Жюблене. Понимая, что Могра нашел роковое сходство между собой и поэтом, он решил заранее принять меры.
Не важно, что у Жюблена-то как раз была опухоль мозга. Речь идет не об этом. Существенно то, что Жюблен прожил пять исключительных лет, и Рене готов в этом ему позавидовать.
К сожалению, даже если он останется наполовину парализованным и обретет дар речи лишь частично, у него все равно все будет по-другому.
Кажется, Жюблен присоединился к их кружку примерно в 1928 году, чуть раньше Бессона д'Аргуле — во всяком случае, тогда они, еще были завсегдатаями кафе Графа. Это был длинный костлявый парень, который на костюмированном балу у одного художника в его мастерской на бульваре Рошешуар изображал Валентина-Без-Костей, знаменитого танцовщика из «Мулен-Руж», запечатленного на одном из полотен Тулуз-Лотрека.
Он отпускал несуразнейшие замечания, но его бледное как мел лицо оставалось при этом бесстрастным. Он был старше Могра на четыре или пять лет, впоследствии участвовал в движении дадаистов, потом примкнул к сюрреалистам.
Он проводил все время в разных кафе, не примыкал ни к какой группе, не ограничивался каким-либо одним кварталом Парижа: его можно было встретить как в ресторанчиках Сен-Жермена, так и в барах на Елисейских полях или в бистро на Монмартре; сам он знал всех, а вот его никто толком не знал.
Никто, к примеру, не мог сказать, где и на что он живет, и однажды Могра по чистой случайности встретил его в биржевой типографии, где он зарабатывал себе на жизнь корректором.
Жюблен никогда не говорил о своих сочинениях, хотя к тому времени в свет вышли несколько книжек его стихов. Уже позднее, когда критика обратила внимание на его творчество, один издатель с Левого берега пригласил его к себе редактором, чтобы тот имел постоянный заработок.
Каким образом он оказался после войны в кружке, собиравшемся в «Гран-Вефуре»? Хотя разве и сам кружок не образовался, в общем-то, случайно?
Бессон д'Аргуле, сам того не подозревая, заложил его основу. Могра только что был пожалован орденом Почетного легиона, и Бессон, который уже был кавалером этого ордена, добился, чтобы вручение награды доверили ему.
Это было сильнее его. Он обожал церемонии, почести, титулы, медали и в своей роли большого начальника больше всего ценил те минуты, когда проходил по залам Бруссе в окружении множества почтительных учеников.
Они уже давно перестали ходить на площадь Бланш в кафе Графа. Никакой стабильной компании у них не существовало. Каждый шел своим путем, и сводили их вместе лишь случайности парижской жизни. Так вышло и на этот раз.
— Ну, как дела, что поделываешь?
Большинство из прибывших на церемонию захаживали в «Гран-Вефур», что под аркадами Пале-Рояля. Став главным редактором, Могра частенько завтракал там на первом этаже, где у него был свой столик. Однажды Бессон позвонил ему на службу.
— Ты можешь позавтракать со мной в следующую среду?
Могра согласился и больше об этом не думал, но, приехав в среду в ресторан, очень удивился, когда метрдотель сказал ему:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56