..
Если бы Руслану сразу стали известны эти факты, он бы, возможно, уже
тогда призадумался о том, что кто-то нещадно лупит по нему из тяжелого
орудия, промахиваясь лишь на считанные минуты и попадая либо туда, где он
только что был, либо туда, где он вскоре мог оказаться. Возможно,
задумался бы он и о том, что эти промахи не могут быть случайными и что
есть - должен быть, не может не быть! - кто-то, кому он обязан жизнью.
Впрочем, ОНИ, вероятно, и не собирались его убивать. Во всяком
случае, не теперь. Он нужен был им совсем для другого дела. Скорее всего,
они просто хотели запугать его, лишить воли, чтобы потом взять голыми
руками. И, надо признаться, им это вполне удалось. Еще никогда Руслан не
чувствовал себя таким растерянным и напуганным.
Потом он никак не мог вспомнить, каким образом добрался до музея.
Пошатываясь, как пьяный, он поднялся по высокой лестнице наверх, и (позже
он вспоминал об этом со смехом) его ужасно забавляло, что он никак не мог
преодолеть последней ступеньки, - ее металлическая скоба, предохраняющая
бетонные края от отбивания, постоянно цепляла его за конец кроссовки, и,
чтобы не потерять равновесия, ему приходилось каждый раз ставить ногу
обратно. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто он хотел - и не
решался сделать последний шаг. Наконец, он плюнул на равновесие и проделал
оставшееся до дверей расстояние на четвереньках.
Открыв дверь головой и ввалившись в сумрачный вестибюль, он увидел
волка. Самого настоящего волка - не какое-нибудь там чучело или
добродушного домашнего пса, а живого здоровенного волчину с вытянутым
носом и зеленовато-желтыми круглыми глазами. В глазах этих не было ничего,
даже отдаленно напоминавшего о собачьей слезе или печальном собачьем
взгляде, породившем известную поговорку, что собака все понимает, только
сказать не может. Нет, это были жесткие волчьи глаза, горевшие изнутри,
как два подсвеченных кусочка янтаря. Волк сидел на верхней ступени
короткой лестницы, насторожив уши, черный его член свисал на кожистой
складке с облезлого живота между широко расставленными нижними лапами,
похожий на еловую ветку хвост с топорщащейся жесткой шерстью лежал сбоку.
Руслан даже не удивился, - не потому, что привык к подобным встречам,
а потому, что этого просто-напросто быть не могло. А если и было, то - не
более чем плодом его расстроенного воображения. Решив, что на сегодня
достаточно, что уже хватит подвергать свой бедный рассудок таким суровым
испытаниям, он закатил глаза под лоб и мягко повалился на бок. Последнее,
что ему запомнилось, - это то, как, оглушительно цокая и скрежеща о плитки
когтями, волк спустился к нему по ступеням, навис над ним и, схватив
зубами за воротник, слегка потащил на себя, словно бы заставляя
подняться... Но подняться Руслан уже не мог - сознание покинуло его.
...Очнулся он в глубоком, мягком кресле с круглыми валиками по
сторонам высокой спинки. Открыв глаза, он словно бы в тумане увидел
крошечную комнатку, стенами которой служили высокие, до самого потолка,
стеллажи, заставленные деревянными ящиками. Эта комнатка была только
частью большого подсобного помещения, где работал дядя Руслана,
палеонтолог. Стеллажи с ящиками образовывали узкие проходы, пересекающиеся
под прямым углом в самых разных направлениях и образующие настоящий
лабиринт, в котором легко было заблудиться. Здесь его дядя и возился со
своими экспонатами - доисторическими останками животных и растений,
всевозможными рептилиями и древовидными папоротниками. Перед Русланом,
упираясь ему под коленную чашечку острым ребром столешницы, стоял
низенький журнальный столик, заваленный раскрытыми журналами и рукописями.
На нем горела настольная лампа в зеленом абажуре. Ее света только и
хватало, чтобы ярко осветить белые глянцевые страницы журналов, в
остальном же в комнатке стояли приятные сумерки. Вечерние сумерки -
чувствовалось по всему.
Из-за стеллажей доносился приглушенный мужской голос, но с кем его
дядя разговаривал, Руслан не мог понять. Потом дядин голос стих,
послышались характерные пришаркивающие шаги, и он увидел Владимира
Олеговича (или, как тот сам шутливо представлялся, Володимира Ольговича).
На нем были рабочие брезентовые брюки и подшитый на локтях свитер. В руках
- большая фарфоровая чашка с дымящимся напитком. Он слегка прихрамывал,
так как одна нога у него была короче другой из-за перенесенного в детстве
полиомиелита.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил он, прыгающей походкой
приближаясь к Руслану.
Руслан только беззвучно шевельнул губами: ему совсем не хотелось ни
двигаться, ни говорить.
- У тебя легкое сотрясение мозга, - продолжал дядя. - Ничего
страшного. Несколько часов отдыха и подкрепляющее. Обязательно
подкрепляющее, изготовленное по моему собственному рецепту. На-ка вот
выпей, и тебе сразу станет лучше.
Он приподнял Руслану голову, просунув свои мягкие пухлые пальцы под
его налившийся свинцом затылок, и поднес чашку к его губам. Пахучий пар
защекотал Руслану ноздри. В чашке был прозрачный желтоватый напиток с
цельными жесткими стеблями, переломленными в нескольких местах. Отхлебнув
его, Руслан почувствовал, как приятное тепло распространяется по всему
телу, прогоняя усталость и болезненную слабость.
Допив до конца, он снова прикрыл глаза и откинул голову на мягкий
валик кресла. Его наполнила блаженная истома.
- Ну, теперь рассказывай, что с тобой случилось, - сказал дядя.
"Легко сказать - рассказывай!" - подумал Руслан, с трудом разлепляя
веки. И все же он заставил себя собраться с мыслями и приступить к
рассказу.
...Весь этот ужас начался несколько часов назад - Господи! всего
несколько часа назад, а ему кажется, что его преследуют уже целую
вечность; ему кажется, что этот страх уже застарел в нем, одряб и пошел
морщинами, превращая и его самого в преждевременного старика. А ведь еще
сегодня утром Руслан был самым обыкновенным парнем! Ничто не предвещало
несчастья, день был обычным, не лучше и не хуже других. Он вернулся домой
из школы, увидел, что входная дверь не заперта, и вошел без стука. И сразу
его охватил легкий озноб. Был третий час пополудни, на улице стояла
светлынь, на лестничной площадке было лишь немногим сумрачней, и потому
непроглядный мрак, который ждал Руслана за дверью, был столь неожиданным и
необъяснимым, что у него поджалась мошонка.
1 2 3 4 5 6 7
Если бы Руслану сразу стали известны эти факты, он бы, возможно, уже
тогда призадумался о том, что кто-то нещадно лупит по нему из тяжелого
орудия, промахиваясь лишь на считанные минуты и попадая либо туда, где он
только что был, либо туда, где он вскоре мог оказаться. Возможно,
задумался бы он и о том, что эти промахи не могут быть случайными и что
есть - должен быть, не может не быть! - кто-то, кому он обязан жизнью.
Впрочем, ОНИ, вероятно, и не собирались его убивать. Во всяком
случае, не теперь. Он нужен был им совсем для другого дела. Скорее всего,
они просто хотели запугать его, лишить воли, чтобы потом взять голыми
руками. И, надо признаться, им это вполне удалось. Еще никогда Руслан не
чувствовал себя таким растерянным и напуганным.
Потом он никак не мог вспомнить, каким образом добрался до музея.
Пошатываясь, как пьяный, он поднялся по высокой лестнице наверх, и (позже
он вспоминал об этом со смехом) его ужасно забавляло, что он никак не мог
преодолеть последней ступеньки, - ее металлическая скоба, предохраняющая
бетонные края от отбивания, постоянно цепляла его за конец кроссовки, и,
чтобы не потерять равновесия, ему приходилось каждый раз ставить ногу
обратно. Со стороны это, наверное, выглядело так, будто он хотел - и не
решался сделать последний шаг. Наконец, он плюнул на равновесие и проделал
оставшееся до дверей расстояние на четвереньках.
Открыв дверь головой и ввалившись в сумрачный вестибюль, он увидел
волка. Самого настоящего волка - не какое-нибудь там чучело или
добродушного домашнего пса, а живого здоровенного волчину с вытянутым
носом и зеленовато-желтыми круглыми глазами. В глазах этих не было ничего,
даже отдаленно напоминавшего о собачьей слезе или печальном собачьем
взгляде, породившем известную поговорку, что собака все понимает, только
сказать не может. Нет, это были жесткие волчьи глаза, горевшие изнутри,
как два подсвеченных кусочка янтаря. Волк сидел на верхней ступени
короткой лестницы, насторожив уши, черный его член свисал на кожистой
складке с облезлого живота между широко расставленными нижними лапами,
похожий на еловую ветку хвост с топорщащейся жесткой шерстью лежал сбоку.
Руслан даже не удивился, - не потому, что привык к подобным встречам,
а потому, что этого просто-напросто быть не могло. А если и было, то - не
более чем плодом его расстроенного воображения. Решив, что на сегодня
достаточно, что уже хватит подвергать свой бедный рассудок таким суровым
испытаниям, он закатил глаза под лоб и мягко повалился на бок. Последнее,
что ему запомнилось, - это то, как, оглушительно цокая и скрежеща о плитки
когтями, волк спустился к нему по ступеням, навис над ним и, схватив
зубами за воротник, слегка потащил на себя, словно бы заставляя
подняться... Но подняться Руслан уже не мог - сознание покинуло его.
...Очнулся он в глубоком, мягком кресле с круглыми валиками по
сторонам высокой спинки. Открыв глаза, он словно бы в тумане увидел
крошечную комнатку, стенами которой служили высокие, до самого потолка,
стеллажи, заставленные деревянными ящиками. Эта комнатка была только
частью большого подсобного помещения, где работал дядя Руслана,
палеонтолог. Стеллажи с ящиками образовывали узкие проходы, пересекающиеся
под прямым углом в самых разных направлениях и образующие настоящий
лабиринт, в котором легко было заблудиться. Здесь его дядя и возился со
своими экспонатами - доисторическими останками животных и растений,
всевозможными рептилиями и древовидными папоротниками. Перед Русланом,
упираясь ему под коленную чашечку острым ребром столешницы, стоял
низенький журнальный столик, заваленный раскрытыми журналами и рукописями.
На нем горела настольная лампа в зеленом абажуре. Ее света только и
хватало, чтобы ярко осветить белые глянцевые страницы журналов, в
остальном же в комнатке стояли приятные сумерки. Вечерние сумерки -
чувствовалось по всему.
Из-за стеллажей доносился приглушенный мужской голос, но с кем его
дядя разговаривал, Руслан не мог понять. Потом дядин голос стих,
послышались характерные пришаркивающие шаги, и он увидел Владимира
Олеговича (или, как тот сам шутливо представлялся, Володимира Ольговича).
На нем были рабочие брезентовые брюки и подшитый на локтях свитер. В руках
- большая фарфоровая чашка с дымящимся напитком. Он слегка прихрамывал,
так как одна нога у него была короче другой из-за перенесенного в детстве
полиомиелита.
- Ну, как ты себя чувствуешь? - спросил он, прыгающей походкой
приближаясь к Руслану.
Руслан только беззвучно шевельнул губами: ему совсем не хотелось ни
двигаться, ни говорить.
- У тебя легкое сотрясение мозга, - продолжал дядя. - Ничего
страшного. Несколько часов отдыха и подкрепляющее. Обязательно
подкрепляющее, изготовленное по моему собственному рецепту. На-ка вот
выпей, и тебе сразу станет лучше.
Он приподнял Руслану голову, просунув свои мягкие пухлые пальцы под
его налившийся свинцом затылок, и поднес чашку к его губам. Пахучий пар
защекотал Руслану ноздри. В чашке был прозрачный желтоватый напиток с
цельными жесткими стеблями, переломленными в нескольких местах. Отхлебнув
его, Руслан почувствовал, как приятное тепло распространяется по всему
телу, прогоняя усталость и болезненную слабость.
Допив до конца, он снова прикрыл глаза и откинул голову на мягкий
валик кресла. Его наполнила блаженная истома.
- Ну, теперь рассказывай, что с тобой случилось, - сказал дядя.
"Легко сказать - рассказывай!" - подумал Руслан, с трудом разлепляя
веки. И все же он заставил себя собраться с мыслями и приступить к
рассказу.
...Весь этот ужас начался несколько часов назад - Господи! всего
несколько часа назад, а ему кажется, что его преследуют уже целую
вечность; ему кажется, что этот страх уже застарел в нем, одряб и пошел
морщинами, превращая и его самого в преждевременного старика. А ведь еще
сегодня утром Руслан был самым обыкновенным парнем! Ничто не предвещало
несчастья, день был обычным, не лучше и не хуже других. Он вернулся домой
из школы, увидел, что входная дверь не заперта, и вошел без стука. И сразу
его охватил легкий озноб. Был третий час пополудни, на улице стояла
светлынь, на лестничной площадке было лишь немногим сумрачней, и потому
непроглядный мрак, который ждал Руслана за дверью, был столь неожиданным и
необъяснимым, что у него поджалась мошонка.
1 2 3 4 5 6 7