– Ничего подобного! Я сейчас отправлюсь по делам! Жаль, у меня нет машины, жаль, не научилась водить, а то взяла бы твою. У меня очень срочные дела!
И она тут же поднялась, пошла в спальню – и через минуту явилась переодетой и направилась в прихожую.
Я встал на ее пути.
Чикулаев маячил тут же.
– Мне пора… – вяло говорил он. – А вам, Нина, действительно, надо спать.
– В каком смысле спать? – спросила она. – Просто спать – или с ним спать? – Она ткнула в меня пальцем. – Почему вы за меня решаете, с кем мне спать? Я сама решу!
Я дал ей пощечину.
– Вот этого не надо было делать, – сказала она – и рванулась к двери, открыла, побежала вниз.
– Ладно, – сказал я. – Перебесится – вернется.
– Нельзя, – сказал Чикулаев. – Там ночь, а она вон в каком состоянии.
– Ну, догоняй, провожай, можешь делать с ней все, что захочешь, она согласится.
– Дурак ты, – –сказал Саша – и поторопился догонять мою жену.
Дальнейшее – нелепо, невероятно. Но это произошло, случилось. Через десять минут: звонок в дверь. Я открыл. Саша держит на руках стонущую, бледную как мел Нину. Пока укладывали ее, он рассказал, что догнал ее у угла дома, взял за руку, хотел что-нибудь сказать, но она вырвалась, крикнула: «Отстань!» – и бросилась за дом – куда? ведь там пустырь, – но она ничего не различала, кругом темень, а за домом глубокая траншея под теплотрассу, месяца три уж как разрыта и, естественно, без ограды, без страховочного освещения, – и Нина упала со всего маху вниз, на трубы. Хорошо, если только ушибы, но могут быть переломы.
Нина стонала от боли. Решили «скорую» не вызывать, отвезти ее на моей машине в больницу, где работает Саша.
…Убогое освещение, убогие коридоры. Санитары. На каталку. Повезли делать рентген. Я остался в коридоре, Саша – вместе с санитарами.
Его не было долго.
Очень долго.
Наконец появился.
– Ну и что? К ней можно пройти?
– Она в реанимационном отделении.
– Что?!
– Не ори! Переломы ребер с правой стороны, внутреннее кровоизлияние… – Саша запнулся.
– Ну? Что еще?
– Еще? Разрыв печени, вот что еще! – сердито сказал Саша. – Думаешь, обманывать тебя буду? Готовься ко всему.
– То есть? Она что, и умереть может?
– Все могут умереть, – сказал Чикулаев. – Пойду гляну.
– Я тоже!
– Стой здесь! Меня и самого-то в операционную не пустят. Так, покручусь…
Ясно. Он просто не хотел быть рядом со мной. Переживания родственников оперируемых больных ему до тошноты надоели.
И вообще, вопрос жизни или смерти моей жены был для него вопрос не личный, а профессиональный.
Я думал о многом. В том числе:
Итак, она умрет. Я похороню ее на старом городском кладбище. Я буду приходить туда каждую неделю. Смотреть на ее лицо в граните, взглядывать сквозь листву на синее небо – и плакать чистыми слезами печали… Не этого ли я хотел?
Потом я, кажется, дремал.
Стоя, как лошадь.
Меня пустили к ней только к обеду следующего дня. Палата была для тяжелых; на мое появление никто не прореагировал.
– Она еще не совсем отошла, – сказал врач за спиной. – Но оттуда вылезла. Это наверняка.
– Откуда?
– Оттуда, – сказал врач и вышел.
Лицо Нины было желтым, с синими кругами вокруг глаз. Оно было незнакомым, страшным. Я сел на табурет возле постели. Ресницы ее задрожали, она открыла глаза. Зрачки плавали, но вот удержались, повернулись – она посмотрела на меня.
Я улыбнулся.
– Уйди, – прошептала Нина. – Я тебя ненавижу.
И устало закрыла глаза.
Я посидел еще немного и вышел.
Открывая дверцу машины, вдруг ослаб, облокотился о крышу.
Капнуло: дождь, что ли, пошел?
Слезы. Скажите на милость!
Я был счастлив. Я любил ее.
Лето 1994

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25