Прочитав это, руководство государственной желдорсети, начальство области и Полынска схватилось за голову.
Представитель до дому не доехал, обретя на Алтынке вечный приют и покой.
Но Слово сказано: ГОРОД ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНИКОВ!
Может Вождь ошибиться? Не может.
Значит, так тому и быть. Оприходовали все трудоспособное население уездных городов Полынска, Скотопригоньевска, Глупова, Градова, Энска, окраинных татарских Йок-на-Потопе и Маканды, дали каждому исправительный срок в бумажку и кайло в руки — и погнали строить отводы от трех направлений: московского, киевского и уральского с выходом на Среднюю Азию, Закавказье и Дальний Восток.
И в три года — в три всего года! — Полынск стал действительно городом железнодорожников, отстроился на другом берегу оврага, где живут и трудятся машинисты, обходчики, стрелочники, сцепщики, составители, диспетчеры, брубильщики, вагонщики, буксильщики, тендеровщики, манометристы, релонгаторы, гудельщики, мудильщики и прочий честный трудовой народ.
Выходец из Полынска генерал-лейтенант Стюрюжев приехал как-то к родственникам и под цветущей яблоней, выпивая, выдал благодушно военную и государственную тайну: Полынск, как важнейший железнодорожный узел стратегического значения, в случае войны подлежит первейшему ядерному уничтожению вместе с Москвой, Питером, Екатеринбургом и еще несколькими самыми крупными военно-промышленными центрами. С тех пор как сойдутся в буфете гостиницы «Нива» областного Сарайска жители уездных городов Градова, Полынска, Скотопригоньевска, Глупова, Энска, Йок-на-Потопе, Маканды и других, как начнутся споры, чей город значительней в масштабе области, то полынец помалкивает, помалкивает и дует себе, потея, чай, а потом говорит: спорьте себе, а Полынск, между прочим, по официальным данным ТАСС, который уполномочен заявить, а также Совинформбюро, подлежит наравне с Москвой ядерному удару в случае войны! — и все побежденно умолкают, завидуя. Полынец же допивает свой чай без всякого злорадства, будучи от природы добродушен.
4. Сестры
Алена Немая и Алена Сестра росли.
Уже окрестные старухи с ожиданием поглядывали в сторону их ветхого дома. Уже чьи-то беспощадные женские глаза, красивые звериной и материнской красотой, приглядывались к молодым осинкам, думая сразу о двух кольях, — и сестры боялись вечером выйти со двора. Днем же прятали лица платками, горбились для уродства. Но никто не верил.
Полынские городские мужики, парни, старцы и вовсе малолетки наперебой кричали: «Да давайте уж, чего там, все равно вам не жить, давайте уж!» «Давайтя, давайтя!» — вторили на своем наречии и заовражные.
Стало им восемнадцать лет.
Мама (который космонавт по профессии, тогда он еще старым не был) однажды подсмотрел в окно баньки, как сестры моются, хоть видны были сквозь мутное стекло одни розовые очертания.
Две недели он рассказывал мужикам про это, не умея ничего произнести, кроме «ма-ма», откуда и прозвище. Две недели мужики, парни, старцы и вовсе малолетки, собираясь в парке, на лужайке возле горы Тожа, на задах дворов, пытались напоить его водкой, пивом, вином «Вермут», красным и вкусным, как кровь врага — и так же мстящим за себя, как враг. Они надеялись, что это развяжет ему язык. Но он не пил. Изображал руками, глазами, вздохами... Мужчины скрипели зубами...
Но скрипели белыми зубами и жены. И оттого, что сестры ничем грешным себя не показали, женщинам становилось совсем нестерпимо: устали они ждать от них зла.
Приближалось. Зрело.
Однажды в душную июльскую ночь, не сговариваясь, тридцать шесть женщин Города и Заовражья собрались в осиновой роще у парка культуры. Молча, простыми движеньями, как рубили капусту осенью для засолки загорелыми руками, они стесали две сосенки, заострили, вручили кому-то, стараясь не заметить, кому именно, и двинулись к дому сестер с лицами, прекрасными от стремления. Они окружили дом и увидели: на крыльце, широко расставив ноги, стоял милиционер Юмбатов (тот, который у нас был до Лычко).
— Убивать, что ль, пришли? — спросил он, икнув и матюгнувшись (тихо, себе под нос — из вежливости перед женщинами). — А вот я вас застрелю! — И вытащил, вправду, пистолет.
Женщины бесшумно разошлись.
Юмбатов был холост.
Он стал беречь сестер, но не переселялся к ним, приезжал только на ночь. На личном мотоцикле с коляской. Алена Сестра с жадностью наконец стала стискивать крепкую поясницу мужчины, бить ладонями по плечам, гладить шершавую от бритья и ветра шею (в Полынске нечасто бывают ветра, но когда едешь на мотоцикле — ветер).
Озоруя, она предлагала сестре в одну из ночей прийти вместо нее к Юмбатову — и испытать. Та тихо отказывалась, отворачивалась от глаз Алены Сестры, понимая, что не дай Бог принять ее уговоры всерьез.
Но тут и сам Юмбатов захотел узнать, угадает он или не угадает, если в темноте вместо Алены Сестры к нему придет Алена Немая. Алена Сестра сказала ему: ладно, завтра.
Назавтра она не прислала сестру, а сама притворялась изо всех сил, кричала, в кулаке у нее была губка, напитанная кровью убитого петуха, этой кровью она испачкала, улучив момент, простыню. Но Юмбатов ее раскрыл. Был опытен.
Он обиделся.
Он неделю не приезжал, обиженный.
Воробьиными ночами скрипела на склоне оврага осина, расщепленная ударом молнии. Сестры боялись без защиты Юмбатова.
Он, обиженный, целыми днями гонял на мотоцикле по Полынску, профилактируя преступность. Алена Сестра с тоской думала, что от ветра езды его шея совсем задубеет, молодость пройдет, — зачем дальше жить?
— Ладно, — сказала она сестре. Один раз разрешаю. Но если потом будешь с ним — убью.
Алена Немая сказала, что не хочет, и согласилась.
Произошло.
Почти месяц Юмбатов думал, что все идет честь по чести, по уговору: сегодня у него в руках Алена Сестра, завтра Алена Немая. На самом же деле сегодня в руках у него Алена Сестра тает и жеманится, скромничая, изображая Алену Немую, а завтра она же без притворства кричит и издыхает страстью.
И все-таки заподозрил обман. И, чтобы уж без подвоха, пригласил к забавам сразу обеих, а не по очереди. Делать нечего, они согласились.
На другой день, вечером, как всегда, Юмбатов въехал во двор на своем мотоцикле и увидел Алену Немую лежащей у крыльца с разрубленной шеей. Или Алену Сестру он увидел? Но ему почему-то сразу подумалось про Алену Немую.
Стали разбираться. Юмбатов был замешан, поэтому не помогал следствию, а путал.
Кого считать убийцей, а кого убитой?
Ведь надо записать в официальных бумагах: убита Алена Дмитриевна Шлёндина. Но они обе — Алены Дмитриевны Шлёндины, хотя паспортов получить до сих пор не удосужились. Если обозначить кличками, что не возбраняется в милицейской практике: Алена Сестра и Алена Немая, то опять же требуется знать, какая именно сестра убита.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22