..
После обеда женщины выходят за ворота посудачить, старухи — покалякать, старики — потолковать, мужчины — побеседовать, парни с девушками — позубоскалить, малые дети — в салки играться.
А вон стриж под стреху мелькнул: дело жизни у него там. Ну, живи.
А вон пацаненок к бычку привязанному подошел, дразнит. Бычок копытами роет, бычится, как взрослый бык, но в шутку, понимая: маленький не обижает его, а балуется.
А вон выпивший Елдырьев пошел, там слово о погоде молвил, там о политике сказал, там о видах на урожай выразился. Кто поддакнул, кто поспорил, а кто и вовсе с ним не согласился.
А вон елдырьевский младший сын на мотоцикле погнал без оглядки: чу! к афише клуба железнодорожников покатил, чтобы потом проехать обратно всеми улицами и сообщить, какое сегодня кино.
В кино идут вечером по-деревенски соседскими группами, в кино лузгают семечки, переговариваются: гля, Таська, как он ее. Вот я тебя так же.
Га-га-га! — добродушный смех.
А к ночи сверчки безумствуют, луна тихо светит влюбленным, коровы у сараев с шумом вздыхают и жуют, хозяйка закрывает ставни, покрикивая: Толька, домой! Хватит тебе носиться-то, ночь на дворе! Домой, кому сказала!
Утихает все.
Старухи шепчут: слава Тебе...
Так вот, в подобный мирный и счастливый день, но весной, Алена спустилась в подвал школы. В подвале школы размещались принадлежности для уроков военного дела: противогазы, макеты оружия, плакаты с рисунками ядерных взрывов и три малокалиберные винтовки, из которых старшеклассники стреляли на меткость под руководством Андрея Ильича, который, уча их, сам учился и стрелял с удовольствием.
Она вошла как раз когда Андрей Ильич укладывал винтовки после занятий в металлический ящик-сейф.
Она села на мешки с песком, с которых производилась стрельба из положения лежа, и заплакала.
Он сел рядом.
Тогда она его обняла.
Тогда Андрей почувствовал нечто такое, чего никогда не чувствовал.
Тогда он запер подвал.
Сначала он понял, что такого счастья у него сроду не было.
Потом он понял, что такого счастья уже никогда и не будет.
А потом ему показалось, что такого счастья вообще не может быть.
Тогда он пошел к ней домой и стал жить у нее дома. Мама перешел в сарай.
На работу Андрей Ильич не приходил.
Решили: запой.
Потому что у всех остальных школьных мужчин — у Саламандрина, у завхоза Бздоева, у учителя трудового обучения Глопотоцкого по несколько раз в год случались запои. К этому привыкли и просили только не совпадать запоями, а чередоваться, чтобы когда в запое Саламандрин, его подменял бы Бздоев, а когда в запое Бздоев, его подменял бы в его делах Саламандрин. Или Глопотоцкий. Глопотоцкого же заменить нельзя было, во время запоя он запирался у себя в мастерской, никого не впускал, конструировал вечный двигатель, основанный на противовесах. И всякий раз дело уже шло к победе, но именно в это время у него кончались запасы водки и вина, и он, полуживой, выползал из мастерской, брел в больницу, прямиком в реанимационную палату, потому что у него было больное сердце. Как правило, у двери палаты он падал, пульса у него уже не было, но каждый раз спасали. Из больницы выходил желто-серый, без мыслей о пьянстве, но все еще с мыслями о вечном двигателе, поэтому через три-четыре месяца все повторялось.
Его, бывшего в трезвом периоде после недавнего запоя и поэтому надежного, послали проведать Андрея Ильича.
Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.
— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.
— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.
Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!
— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!
И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:
— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;
— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;
— две ножовки;
— семь молотков;
— три гвоздодера;
— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;
— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;
— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;
— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;
— два лома;
— приводивший Андрея в восторг рубанок с красивой круглой ручкой, правда, без лезвия, но Глопотоцкий, уважительно осмотрев инструмент и сказав, что теперь таких не делают, пообещал принести лезвие;
— колесо от прялки;
— скобы, куски труб и прутьев, прочий металл;
— кусок дерматина с прожженной дырой посредине, которую, говорил Андрей, можно искусно заделать кругом или квадратом дерматина другого цвета, будто так и надо для красоты, и обить дверь;
— старая двустволка без одного ствола и без приклада, но вполне подлежащая ремонту, заверил Глопотоцкий;
— сгоревший электромотор, который запросто можно перемотать, сказал Глопотоцкий, и он будет как новенький;
— детская игра «Хоккей», у которой не было половины фигур, но их можно сделать и играть, Андрей Ильич и Глопотоцкий попробовали имеющимися фигурами и гайкой вместо шайбы — получилось;
— груда разномастных тарелок, блюд, большей частью обколотых или надтреснутых, среди них — почти антикварная тарелка: синий силуэт фабрики с дымом и по кругу надпись «За свободный труд! 1928 г.»;
— уйма ножей, вилок и ложек;
— кофейная мельничка, действующая (испробовали на горохе);
— самовар без дна;
— а уж тряпичного барахла — видимо-невидимо!
Рассматривая это богатство, Глопотоцкий увлекся и пробыл до темноты, и лишь когда по ночному зло забрехали собаки, очнулся. Спросил: ну и что?
— Как что? — изумился Андрей Ильич. — Сам Бог велит дом поставить! Хозяйство завести! Так что ли, Алена Ивановна? — окликнул он красавицу Алену, сидевшую на крыльце, почесывая живот и зевая.
Та зарделась и потупилась от постороннего человека — и Глопотоцкий не узнал свою ученицу, бессовестную и нахальную девчонку. Зрелая женщина в полноте владения мужем, домом и самою собою сидела перед ним.
Алена встала.
— Пора спать, что ль, Андрюша...
— Сейчас, сейчас, — заторопился Андрей Ильич.
— А школа-то как? — не мог понять Глопотоцкий.
— Какая школа? — рассеянно спросил Андрей Ильич. — Тут дел невпроворот, а вы — школа...
Мама, стоявший поодаль, увидев по глазам Андрея Ильича, что Глопотоцкий здесь больше не нужен, пошел на Глопотоцкого, помахивая железякой.
— Ну ты, псих! — остерег, отступая, Глопотоцкий. В школе развели руками.
Придумали: дать телеграмму родителям Андрея Ильича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
После обеда женщины выходят за ворота посудачить, старухи — покалякать, старики — потолковать, мужчины — побеседовать, парни с девушками — позубоскалить, малые дети — в салки играться.
А вон стриж под стреху мелькнул: дело жизни у него там. Ну, живи.
А вон пацаненок к бычку привязанному подошел, дразнит. Бычок копытами роет, бычится, как взрослый бык, но в шутку, понимая: маленький не обижает его, а балуется.
А вон выпивший Елдырьев пошел, там слово о погоде молвил, там о политике сказал, там о видах на урожай выразился. Кто поддакнул, кто поспорил, а кто и вовсе с ним не согласился.
А вон елдырьевский младший сын на мотоцикле погнал без оглядки: чу! к афише клуба железнодорожников покатил, чтобы потом проехать обратно всеми улицами и сообщить, какое сегодня кино.
В кино идут вечером по-деревенски соседскими группами, в кино лузгают семечки, переговариваются: гля, Таська, как он ее. Вот я тебя так же.
Га-га-га! — добродушный смех.
А к ночи сверчки безумствуют, луна тихо светит влюбленным, коровы у сараев с шумом вздыхают и жуют, хозяйка закрывает ставни, покрикивая: Толька, домой! Хватит тебе носиться-то, ночь на дворе! Домой, кому сказала!
Утихает все.
Старухи шепчут: слава Тебе...
Так вот, в подобный мирный и счастливый день, но весной, Алена спустилась в подвал школы. В подвале школы размещались принадлежности для уроков военного дела: противогазы, макеты оружия, плакаты с рисунками ядерных взрывов и три малокалиберные винтовки, из которых старшеклассники стреляли на меткость под руководством Андрея Ильича, который, уча их, сам учился и стрелял с удовольствием.
Она вошла как раз когда Андрей Ильич укладывал винтовки после занятий в металлический ящик-сейф.
Она села на мешки с песком, с которых производилась стрельба из положения лежа, и заплакала.
Он сел рядом.
Тогда она его обняла.
Тогда Андрей почувствовал нечто такое, чего никогда не чувствовал.
Тогда он запер подвал.
Сначала он понял, что такого счастья у него сроду не было.
Потом он понял, что такого счастья уже никогда и не будет.
А потом ему показалось, что такого счастья вообще не может быть.
Тогда он пошел к ней домой и стал жить у нее дома. Мама перешел в сарай.
На работу Андрей Ильич не приходил.
Решили: запой.
Потому что у всех остальных школьных мужчин — у Саламандрина, у завхоза Бздоева, у учителя трудового обучения Глопотоцкого по несколько раз в год случались запои. К этому привыкли и просили только не совпадать запоями, а чередоваться, чтобы когда в запое Саламандрин, его подменял бы Бздоев, а когда в запое Бздоев, его подменял бы в его делах Саламандрин. Или Глопотоцкий. Глопотоцкого же заменить нельзя было, во время запоя он запирался у себя в мастерской, никого не впускал, конструировал вечный двигатель, основанный на противовесах. И всякий раз дело уже шло к победе, но именно в это время у него кончались запасы водки и вина, и он, полуживой, выползал из мастерской, брел в больницу, прямиком в реанимационную палату, потому что у него было больное сердце. Как правило, у двери палаты он падал, пульса у него уже не было, но каждый раз спасали. Из больницы выходил желто-серый, без мыслей о пьянстве, но все еще с мыслями о вечном двигателе, поэтому через три-четыре месяца все повторялось.
Его, бывшего в трезвом периоде после недавнего запоя и поэтому надежного, послали проведать Андрея Ильича.
Он застал Несмеянова за странным делом: тот выволок из сарая, где проходящие цыгане десятилетиями оставляли всякую всячину, множество предметов и перебирал их.
— Ты что это тут? — удивился Глопотоцкий.
— Хозяйство налаживаю, — степенным крестьянским голосом ответил Андрей Ильич.
Глопотоцкий посмотрел ему в глаза: трезв!
— Ты гляди, гляди, — показывал Андрей Ильич. — Чего тут только нет!
И действительно, в куче, которая уже была наполовину рассортирована, были:
— два ржавых топора без топорища и один не совсем ржавый, с топорищем;
— целая двуручная пила с ручками и половина двуручной пилы без ручки;
— две ножовки;
— семь молотков;
— три гвоздодера;
— гвозди: большие, маленькие, средние, многие были гнутые, но Андрей Ильич горячо доказывал, что все их можно разогнуть и опять пустить в дело;
— несколько мотков разной проволоки и кусок телефонного кабеля;
— две косы, одна совсем новая, с фабричной даже наклейкой;
— несколько лопат с черенками и без черенков, совковые и штыковые;
— два лома;
— приводивший Андрея в восторг рубанок с красивой круглой ручкой, правда, без лезвия, но Глопотоцкий, уважительно осмотрев инструмент и сказав, что теперь таких не делают, пообещал принести лезвие;
— колесо от прялки;
— скобы, куски труб и прутьев, прочий металл;
— кусок дерматина с прожженной дырой посредине, которую, говорил Андрей, можно искусно заделать кругом или квадратом дерматина другого цвета, будто так и надо для красоты, и обить дверь;
— старая двустволка без одного ствола и без приклада, но вполне подлежащая ремонту, заверил Глопотоцкий;
— сгоревший электромотор, который запросто можно перемотать, сказал Глопотоцкий, и он будет как новенький;
— детская игра «Хоккей», у которой не было половины фигур, но их можно сделать и играть, Андрей Ильич и Глопотоцкий попробовали имеющимися фигурами и гайкой вместо шайбы — получилось;
— груда разномастных тарелок, блюд, большей частью обколотых или надтреснутых, среди них — почти антикварная тарелка: синий силуэт фабрики с дымом и по кругу надпись «За свободный труд! 1928 г.»;
— уйма ножей, вилок и ложек;
— кофейная мельничка, действующая (испробовали на горохе);
— самовар без дна;
— а уж тряпичного барахла — видимо-невидимо!
Рассматривая это богатство, Глопотоцкий увлекся и пробыл до темноты, и лишь когда по ночному зло забрехали собаки, очнулся. Спросил: ну и что?
— Как что? — изумился Андрей Ильич. — Сам Бог велит дом поставить! Хозяйство завести! Так что ли, Алена Ивановна? — окликнул он красавицу Алену, сидевшую на крыльце, почесывая живот и зевая.
Та зарделась и потупилась от постороннего человека — и Глопотоцкий не узнал свою ученицу, бессовестную и нахальную девчонку. Зрелая женщина в полноте владения мужем, домом и самою собою сидела перед ним.
Алена встала.
— Пора спать, что ль, Андрюша...
— Сейчас, сейчас, — заторопился Андрей Ильич.
— А школа-то как? — не мог понять Глопотоцкий.
— Какая школа? — рассеянно спросил Андрей Ильич. — Тут дел невпроворот, а вы — школа...
Мама, стоявший поодаль, увидев по глазам Андрея Ильича, что Глопотоцкий здесь больше не нужен, пошел на Глопотоцкого, помахивая железякой.
— Ну ты, псих! — остерег, отступая, Глопотоцкий. В школе развели руками.
Придумали: дать телеграмму родителям Андрея Ильича.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22