Михайлов утомленно отворачивался. Голова Сергея звенела. Только Илья с любопытством оглядывался вокруг. А Радим, видно, внутренне приготовился к пыткам, потому что с каменным выражением лица смотрел куда-то сквозь беснующуюся толпу. Арсуну было неуютно, но и он мужественно держался, изредка тяжело хлопая челюстями, наверное, в знак презрения.
Шаман вновь забил в свой бубен. Ритм несколько изменился. По не уловленному Сергеем знаку несколько воинов с луками вошли в круг.
Наступила абсолютная тишина.
Шаман повернулся к вождям.
— Сейчас Бог-Отец снисходит к нам! — торжественно прокричал он.
— Снисходит к арланам! — завопила толпа.
— Сейчас он придет, чтобы убедиться в трусости людей!
— Сейчас придет… — вторила толпа.
— И мы убедимся!
— Убедимся…
— Ну так начнем же! — заорал старикашка, повернувшись к лучникам.
И они начали…
Словно бы не было тысячелетий нашей цивилизации.
Словно бы развитие человечества повернулось вспять!
Стрелки старательно целились как можно ближе к головам пленников. Свистели стрелы, орала толпа, выражая одобрение или разочарование неудачным выстрелом. Хорошо еще, что стрелки боялись попасть в них, а то неудачный выстрел просто бы поставил на ком-нибудь точку. Буквальную.
Стрелок, целившийся в Сергея, пригвоздил ему ухо к столбу. Шаман прекратил представление, подозвал трех разномастных (в прямом смысле) вождей, те некоторое время важно спорили, что-то подсчитывали, но, в конце концов, заменили неудачника, понуро ретировавшегося в глубь остального табуна.
Некоторое время все шло нормально. Головы пленников украсил частокол оперенных стрел. Никто не был больше ранен, а ухо Сергея залепили какой-то дрянью, отчего кровь перестала течь, а он — слышать с правой стороны.
Затем шаман извлек какие-то палочки, остро отточенные с одного конца. Несколько подмастерьев ему помогали, и, немного провозившись, воткнули их пленникам в руки и между ребер. То есть туда, где нельзя было задеть жизненно важных органов. Палочки длиной сантиметров в десять были, видимо, пропитаны чем-то, вызывавшим у жертв, в данном случае у нас, сильнейшее жжение.
Однако горели палочки хорошо.
К этому времени стемнело, и, когда палочки подожгли, для праздной толпы зрелище было чудным. Яркие огоньки пылали в густеющем сумраке, искры сыпались во все стороны, словно от карнавальных шутих, а где-то был воевода Доброслав, наверняка слишком далеко, по ту сторону ночи.
Орала толпа, горели бенгальские огни их мук, и пахло паленым волосом и горелым мясом.
А кентавры еще многое могли предложить!
Чтобы лучше видеть происходящее, были зажжены костры.
Кудесник-шаман сделал несколько параллельных надрезов на животах пленников. Справился даже с чешуйчатой кожей Арсуна. Затем между парными разрезами отдирали ремешок, под который продевали бечевку, к бечевке привязывали птицу или мелкого зверя… и всех разом отпускали.
Было много веселья, если звери или птица обрывали ремешок их кожи, еще больше — если не сразу обрывали и метались под улюлюканье четвероногой своры, радовавшейся чужой боли.
Да, веселья было много…
Какой-то вошедший в раж пожилой вождь захотел метнуть в цель топор. Организаторы и устроители заметно обеспокоились, сразу засуетившись. Но этот разукрашенный чалый, с темными гривой и хвостом, был, видимо, лицом уважаемым. На ходу совещаясь с шаманом, распорядители выхватывали из толпы умельцев кидать топоры. Все построились, бубен дробно сыпанул туш, топоры полетели, и только Кочетову, бывшему целью уважаемого энтузиаста, не повезло: топор, пущенный сильной рукой, вонзился ему в левый локоть, почти разрубив сустав.
Семен Кочетов лишь заскрежетал зубами, потом обвис на веревках, ненадолго потеряв сознание.
В антрактах выходили подростки и старухи, возглавляемые той кентаврихой. Перечисление мужских достоинств пленников, смехотворных с точки зрения коней, веселило всех чрезвычайно. Старуха и дети кидались в них лошадиным навозом и с отвращением делали вид, что блюют.
Толку ни от кого не добились, поэтому шаман их просто выгнал со сцены.
Потом пленных секли плетьми, на концах ремешков которых были привязаны крючочки, отчего по всему телу из глубоких царапин обильно текла кровь. Раны посыпали солью и перцем, для усиления мучения, конечно.
В общем, над ними трудились долго и добросовестно, но стараясь не нанести серьезных увечий, руку Кочетова сразу перетянули в локте, отрубленное предплечье, висевшее на лоскутах кожи, отсекли, кровь быстро остановили и, помазав рану какой-то маслянистой жидкостью, рану перевязали. Хорошо еще, что все это время тот был без сознания. А вождю никто не сделал замечания, хотя хотели многие. Видимо, посчитали, что попорчен хороший материал.
А затем откуда-то, как будто с другого края мира, настолько издалека, что только Сергей смог это услышать, раздался звук, который он узнал. Это было страшно отдаленное пение сигнального рога. Все-таки боевые товарищи ищут, напали на их след, возможно, спешат сюда, одолевая ночь. Надежда пылала в нем, как раскаленные угли догорающих костров в звездном мраке.
Так была преодолена первая часть праздника. Шаман бил в свой бубен и громко кричал:
— Бог-Отец видел нас сегодня, видел наши деяния и был доволен.
— Бог-Отец доволен! — вопила уставшая толпа.
— Возобновим завтра наше служение, чтобы Бог-Отец был еще больше доволен!
— Возобновим служение! — повторяли кентавры.
Пленников развязали, и, за исключением Арсуна, которого отделили от всех до утра, людей поволокли во тьму за пиршественными столами. Там всех дожидалась глубокая яма, вырытая давно, так что стены и дно успели прорасти мхом. И непонятно было, кто вырыл эту западню со стенами отвесными и даже расширяющимися внутрь — кентавры из-за особенности своей анатомии землекопами были плохими.
Поверху бросили деревянную решетку, выставили часовых и оставили пленных в покое.
До утра.
Глава 17. В ТЮРЕМНОЙ ЯМЕ
— Рождаться, страдать, умирать… К чему? Мы думаем, что живем, а сами лишь проекция на экране, призраки, жаждущие надежды и любви. Жизнь зажигается и рассыпается пеплом. Пустыня, беременная зимним холодом, тьма подземелий, шум крыльев невидимых птиц… Множество убитых на рассвете и днем, удушенных ночью, и стены тюрем, и смрад падали, в которую Бог-Император превратил детей своих. К чему? Неужели только для того, чтобы кто-либо один из миллиардов постиг высокое? Чтобы мужественно умереть?
В темноте ямы голос Семена Кочетова задавал эти вопросы не спеша, очень спокойно, как бы самому себе.
Из мрака плотного, как нечто осязаемо-твердое, ему ответил Малинин:
— Не будем раздумывать над смыслом всей суммы перерождений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100
Шаман вновь забил в свой бубен. Ритм несколько изменился. По не уловленному Сергеем знаку несколько воинов с луками вошли в круг.
Наступила абсолютная тишина.
Шаман повернулся к вождям.
— Сейчас Бог-Отец снисходит к нам! — торжественно прокричал он.
— Снисходит к арланам! — завопила толпа.
— Сейчас он придет, чтобы убедиться в трусости людей!
— Сейчас придет… — вторила толпа.
— И мы убедимся!
— Убедимся…
— Ну так начнем же! — заорал старикашка, повернувшись к лучникам.
И они начали…
Словно бы не было тысячелетий нашей цивилизации.
Словно бы развитие человечества повернулось вспять!
Стрелки старательно целились как можно ближе к головам пленников. Свистели стрелы, орала толпа, выражая одобрение или разочарование неудачным выстрелом. Хорошо еще, что стрелки боялись попасть в них, а то неудачный выстрел просто бы поставил на ком-нибудь точку. Буквальную.
Стрелок, целившийся в Сергея, пригвоздил ему ухо к столбу. Шаман прекратил представление, подозвал трех разномастных (в прямом смысле) вождей, те некоторое время важно спорили, что-то подсчитывали, но, в конце концов, заменили неудачника, понуро ретировавшегося в глубь остального табуна.
Некоторое время все шло нормально. Головы пленников украсил частокол оперенных стрел. Никто не был больше ранен, а ухо Сергея залепили какой-то дрянью, отчего кровь перестала течь, а он — слышать с правой стороны.
Затем шаман извлек какие-то палочки, остро отточенные с одного конца. Несколько подмастерьев ему помогали, и, немного провозившись, воткнули их пленникам в руки и между ребер. То есть туда, где нельзя было задеть жизненно важных органов. Палочки длиной сантиметров в десять были, видимо, пропитаны чем-то, вызывавшим у жертв, в данном случае у нас, сильнейшее жжение.
Однако горели палочки хорошо.
К этому времени стемнело, и, когда палочки подожгли, для праздной толпы зрелище было чудным. Яркие огоньки пылали в густеющем сумраке, искры сыпались во все стороны, словно от карнавальных шутих, а где-то был воевода Доброслав, наверняка слишком далеко, по ту сторону ночи.
Орала толпа, горели бенгальские огни их мук, и пахло паленым волосом и горелым мясом.
А кентавры еще многое могли предложить!
Чтобы лучше видеть происходящее, были зажжены костры.
Кудесник-шаман сделал несколько параллельных надрезов на животах пленников. Справился даже с чешуйчатой кожей Арсуна. Затем между парными разрезами отдирали ремешок, под который продевали бечевку, к бечевке привязывали птицу или мелкого зверя… и всех разом отпускали.
Было много веселья, если звери или птица обрывали ремешок их кожи, еще больше — если не сразу обрывали и метались под улюлюканье четвероногой своры, радовавшейся чужой боли.
Да, веселья было много…
Какой-то вошедший в раж пожилой вождь захотел метнуть в цель топор. Организаторы и устроители заметно обеспокоились, сразу засуетившись. Но этот разукрашенный чалый, с темными гривой и хвостом, был, видимо, лицом уважаемым. На ходу совещаясь с шаманом, распорядители выхватывали из толпы умельцев кидать топоры. Все построились, бубен дробно сыпанул туш, топоры полетели, и только Кочетову, бывшему целью уважаемого энтузиаста, не повезло: топор, пущенный сильной рукой, вонзился ему в левый локоть, почти разрубив сустав.
Семен Кочетов лишь заскрежетал зубами, потом обвис на веревках, ненадолго потеряв сознание.
В антрактах выходили подростки и старухи, возглавляемые той кентаврихой. Перечисление мужских достоинств пленников, смехотворных с точки зрения коней, веселило всех чрезвычайно. Старуха и дети кидались в них лошадиным навозом и с отвращением делали вид, что блюют.
Толку ни от кого не добились, поэтому шаман их просто выгнал со сцены.
Потом пленных секли плетьми, на концах ремешков которых были привязаны крючочки, отчего по всему телу из глубоких царапин обильно текла кровь. Раны посыпали солью и перцем, для усиления мучения, конечно.
В общем, над ними трудились долго и добросовестно, но стараясь не нанести серьезных увечий, руку Кочетова сразу перетянули в локте, отрубленное предплечье, висевшее на лоскутах кожи, отсекли, кровь быстро остановили и, помазав рану какой-то маслянистой жидкостью, рану перевязали. Хорошо еще, что все это время тот был без сознания. А вождю никто не сделал замечания, хотя хотели многие. Видимо, посчитали, что попорчен хороший материал.
А затем откуда-то, как будто с другого края мира, настолько издалека, что только Сергей смог это услышать, раздался звук, который он узнал. Это было страшно отдаленное пение сигнального рога. Все-таки боевые товарищи ищут, напали на их след, возможно, спешат сюда, одолевая ночь. Надежда пылала в нем, как раскаленные угли догорающих костров в звездном мраке.
Так была преодолена первая часть праздника. Шаман бил в свой бубен и громко кричал:
— Бог-Отец видел нас сегодня, видел наши деяния и был доволен.
— Бог-Отец доволен! — вопила уставшая толпа.
— Возобновим завтра наше служение, чтобы Бог-Отец был еще больше доволен!
— Возобновим служение! — повторяли кентавры.
Пленников развязали, и, за исключением Арсуна, которого отделили от всех до утра, людей поволокли во тьму за пиршественными столами. Там всех дожидалась глубокая яма, вырытая давно, так что стены и дно успели прорасти мхом. И непонятно было, кто вырыл эту западню со стенами отвесными и даже расширяющимися внутрь — кентавры из-за особенности своей анатомии землекопами были плохими.
Поверху бросили деревянную решетку, выставили часовых и оставили пленных в покое.
До утра.
Глава 17. В ТЮРЕМНОЙ ЯМЕ
— Рождаться, страдать, умирать… К чему? Мы думаем, что живем, а сами лишь проекция на экране, призраки, жаждущие надежды и любви. Жизнь зажигается и рассыпается пеплом. Пустыня, беременная зимним холодом, тьма подземелий, шум крыльев невидимых птиц… Множество убитых на рассвете и днем, удушенных ночью, и стены тюрем, и смрад падали, в которую Бог-Император превратил детей своих. К чему? Неужели только для того, чтобы кто-либо один из миллиардов постиг высокое? Чтобы мужественно умереть?
В темноте ямы голос Семена Кочетова задавал эти вопросы не спеша, очень спокойно, как бы самому себе.
Из мрака плотного, как нечто осязаемо-твердое, ему ответил Малинин:
— Не будем раздумывать над смыслом всей суммы перерождений.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100