– Или своими бутербродами, – быстро добавил Пилон.
Пабло еще немного грызла совесть, ибо он подозревал, почему именно заблагорассудилось небесам спалить их дом.
– В мире найдется мало друзей, равных тебе, Дэнни. Немногим даровано утешение иметь такого друга.
Но прежде чем волны дружбы окончательно сомкнулись над головой Дэнни, он успел произнести одно предупреждение:
– Держитесь подальше от моей кровати, – приказал он. – Спать на ней буду только я.
Хотя об этом не было сказано ни слова, все четверо знали, что теперь они будут жить в доме Дэнни.
Пилон блаженно вздохнул. Незачем было тревожиться из-за квартирной платы, незачем больше мучиться из-за долгов. Теперь он был уже не жильцом, а гостем. И мысленно он возблагодарил господа за сожжение второго дома.
– Мы все будем здесь счастливы, Дэнни,– сказал он. – Вечерами мы будем сидеть у огня, и наши друзья будут навещать нас. И порой, быть может, у нас найдется стаканчик винца, чтобы выпить за дружбу.
И тут Хесус Мария, изнемогая от признательности, произнес опрометчивое обещание. Виновата в этом была граппа, и ночь пожара, и фаршированные яйца. Он чувствовал, что получил великие дары, и хотел принести свой дар.
– Нашим долгом и нашей обязанностью будет следить, чтобы в доме всегда была еда для Дэнни, – возвестил он. – Никогда больше наш друг не будет голодать.
Пилон и Пабло привскочили в тревоге, но слова были произнесены – прекрасные, великодушные слова. Ни один человек не мог бы безнаказанно взять их назад. Сам Хесус Мария понял весь размах подобного обещания, лишь когда произнес его. Им оставалось только надеяться, что Дэнни про него забудет.
«Ибо, – размышлял Пилон, – выполнение такого обещания будет похуже квартирной платы. Это будет рабство».
– Мы клянемся в этом, Дэнни! – сказал он.
Они сидели у печурки, и на глаза их навернулись слезы, а их любовь друг к другу становилась почти невыносимой.
Пабло отер увлажнившиеся глаза тыльной стороной ладони и повторил слова, недавно сказанные Пилоном:
– Мы будем здесь очень счастливы.
Глава VII.
О том, как друзья Дэнни стали творить добро. О том, как они пришли на помощь бедняге Пирату
Многие люди видели каждый день Пирата, и некоторые смеялись над ним, а некоторые жалели его, но никто не был с ним близко знаком и никто не вмешивался в его жизнь. Это был тяжеловесный великан с огромной черной и густой бородой. Он ходил в бумазейных штанах и синей рубахе, а шляпы у него не было совсем. По городу он ходил в башмаках. Когда Пират сталкивался со взрослыми людьми, в глазах его появлялся испуг – тайный страх лесного зверя, который с радостью убежал бы, если бы осмелился повернуться к врагу спиной. И поэтому все пайсано Монтерея знали, что разум его так и остался детским. Пиратом его прозвали из-за бороды. Каждый день можно было видеть, как он катит по улицам города тачку, груженную сосновыми поленьями, – он возил ее по улицам, пока не продавал свой груз. И всегда по пятам за ним шли пять его собак.
Энрике сложением напоминал гончую, но обладал пушистым хвостом. Пахарито был коричневой масти и кудлат – больше ничего рассмотреть не удавалось. О Рудольфе прохожие говорили: «Вот американская собака». Пушок был мопсом, а Сеньор Алек Томпсон смахивал на эрделя. Они шли взводом позади Пирата, изъявляя ему всяческое почтение и стараясь сделать его как можно счастливее. Когда он, устав катить тачку, садился отдохнуть, они все пытались забраться к нему на колени, чтобы им почесали за ухом.
Некоторые видели Пирата рано утром на улице Альварадо, некоторые видели, как он рубит дрова, некоторые знали, что он продает растопку, но никто, кроме Пилона, не знал всего, что делал Пират. Пилон же знал всех и все о каждом.
Пират жил в Тортилья-Флэт, в пустом курятнике со дворе заброшенного дома. Поселиться в самом доме он счел бы непозволительной дерзостью. Собаки жили вокруг него и на нем, и Пирату это нравилось, потому что в самую холодную ночь ему было от них тепло. Когда у него замерзали ноги, ему достаточно было прижать их к теплому брюху Сеньора Алека Томпсона. Курятник был таким низким, что Пирату приходилось влезать в него на четвереньках.
Каждое утро задолго до рассвета Пират выползал из своего курятника, а за ним появлялись его собаки, встряхиваясь и чихая от холодного воздуха. Затем вся компания спускалась в Монтерей и начинала обрабатывать некий тупик. В этот тупик выходили задние двери нескольких ресторанов. Пират по очереди открывал каждую и оказывался в теплой ресторанной кухне, благоухающей запахами съестного. И в каждой кухне повар, ворча, совал ему в руку пакет с остатками вчерашних блюд. И ни один из них не знал, почему, собственно, он это делает.
Когда Пират заканчивал свой обход и набирал полную охапку пакетов, он возвращался вверх по склону холма на улицу Монро и располагался на пустыре, а собаки в волнении сновали вокруг него. Тут он развертывал пакеты и начинал кормить собак. Себе он из каждого пакета брал кусок хлеба или мяса, но не выбирал самое лучшее. Собаки рассаживались вокруг, нервно облизывались и перебирали передними лапами в ожидании кормежки. Но они никогда не дрались из-за пищи, и это было поистине удивительно. Вообще собаки Пирата никогда не дрались друг с другом, но они кидались в бой с любым четвероногим обитателем улиц Монтерея. Приятно было смотреть, как эта свора гоняется за фокстерьерами и шпицами, словно за кроликами.
К тому времени, когда трапеза заканчивалась, уже совсем рассветало. Пират сидел на земле и смотрел, как по небу разливается утренняя синева. Внизу он видел выходящие в море шхуны с палубным грузом леса. Он слышал мелодичный звон колокола на буе за Чайна-пойнт. Собаки сидели вокруг него и грызли кости. Пират, казалось, не столько видел, сколько слушал день, – глаза его оставались неподвижными, но в нем чувствовалась какая-то сосредоточенность. Его ручищи тянулись к собакам, и пальцы принимались ласково перебирать грубый мех. Просидев так с полчаса, Пират шел в угол пустыря, сбрасывал дерюгу, укрывавшую тачку, и выкапывал из земли топор, который закапывал тут каждый вечер. Затем, толкая перед собой тачку, он поднимался на вершину холма и бродил по лесу, отыскивая сухое смолистое дерево. К полудню он уже доверху нагружал тачку превосходной растопкой и тогда спускался со своей собачьей свитой в город и кружил по улицам до тех пор, пока не продавал свой груз за двадцать пять центов.
Проследить все это было нетрудно, но никто не знал что он делает с вырученными деньгами. Он никогда их ни на что не тратил. Ночью он под охраной своих собак отправлялся в лес и прятал очередной двадцатипятицентовик там, где уже лежали сотни других таких же монет Где-то у него был тайник с целой кучей денег.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47