Он сам признался, что его хромота - следствие неудачного обращения с оружием в детстве. Что это за шум?
Шум - это звуки музыки, доносящиеся из соседней комнаты. Играют громко и плохо. Начался этот "шум" вскоре после ухода Томасины.
Септимус. Это новое фортепиано, мадам. Мы взялись за музыку совсем недавно.
Леди Крум. Так ограничьте ваши усилия той частью инструмента, котора звучит "пиано". А когда чему-нибудь научитесь, можно приниматься и за "форте".
С книгой в руках леди Крум выплывает обратно в сад.
Брайс. Вот! Это ли не глас Божий?!
Чейтер (с благоговейным трепетом). Отобрать у лорда Байрона пистолеты!
Брайс. Сэр, вы слышали господина Чейтера? Что вы ему ответите?
Септимус, глядевший вслед леди Крум, поворачивается.
Септимус. Отвечу, что убью его. Он мне надоел.
Чейтер (вздрогнув). Что?
Брайс (с воодушевлением). О!
Септимус. Да-да, Чейтер, черт вас побери! Овидий остался бы законотворцем, а Вергилий - землепашцем, знай они, сколь беспредельно глупой и напыщенной будет любовь ваших придурковатых сатиров и тупоумных нимф. Я к вашим услугам. Считайте, что пол-унции металла уже у вас в башке. Сойдемся за лодочным павильоном на рассвете - скажем, в пять часов. Мои лучшие пожелания госпоже Чейтер. За ее благополучие можете не беспокоиться, она ни в чем не будет нуждаться, пока у капитана Брайса звенят в кармане монеты. Он сам ей пообещал.
Брайс. Вы лжете, сэр.
Септимус. Нет, сэр. Возможно, лжет госпожа Чейтер.
Брайс. Признайтесь, что вы лжете, иначе вам придется иметь дело со мной.
Септимус (устало). Что ж, сэр, в пять минут шестого вас устроит? Я как раз успею в Фалмут на мальтийский пакетбот. Вы оба будете мертвы, мой бедный однокашник займет место наставника леди Томасины и, полагаю, все, включая леди Крум, получат наконец полную сатисфакцию. (Выходит и захлопывает за собой дверь.)
Брайс. Рвет и мечет. Но это все пустое. Не волнуйся, Чейтер, я выпущу из него пары.
Брайс выходит в другую дверь. Чейтер не волнуется всего несколько секунд. Как только до него доходит смысл происшедшего, он срывается с места.
Чейтер. Эй! Но я... (Спешит следом за Брайсом.)
Сцена четвертая
Ханна и Валентайн. Она читает вслух. Он слушает. Черепашка Молни лежит на столе. От Плавта она почти неотличима. Перед Валентайном - папка Септимуса, естественно несколько выцветшая. Она открыта. В папке может быть что угодно, например чистая писчая бумага, но непременным образом с ней связаны следующие три предмета: тонкий учебник элементарной математики; лист с графиком, математическими выкладками, стрелочками и т.д. и тетрадь Томасины, в которой она решала уравнения. Ее-то и листает Валентайн, слушая, как Ханна читает вслух из учебника.
Ханна. "Я, Томасина Каверли, открыла воистину удивительный метод, с помощью которого все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут свое числовое выражение. Эти поля слишком узки, поэтому рекомендую читателю "Новейшую геометрию неправильных форм" Томасины Каверли".
Пауза. Она передает учебник Валентайну. Он пробегает глазами только что прочитанные строки. Из соседней комнаты доносятся звуки рояля - тихая, ненавязчивая импровизация.
Это имеет какой-нибудь смысл?
Валентайн. Не знаю. Есть ли в этой жизни вообще смысл, кроме математического?
Ханна. Я про математический и спрашиваю.
Валентайн (снова берет тетрадь). Это итерационный алгоритм.
Ханна. Что?
Валентайн. Ну... черт... как же объяснить? Итерация и есть итерация... (Пытаетс говорить как можно проще.) Итерация - это повторение. Слева графики, справа - их числовые выражения. Но масштаб все время меняется. Каждый график - это малая, но сильно увеличенная часть предыдущего. Берешь ты, допустим, фотографию и увеличиваешь какую-то деталь. А потом - деталь этой детали. До бесконечности. У нее просто тетрадка кончилась.
Ханна. Это сложно?
Валентайн. Математическая подоплека очень проста. Тебя учили этому в школе. Уравнения с иксом и игреком. Значение x определяет значение y. На пересечении ставится точка. Потом ты берешь следующее значение x. Получаешь новый y, отмечаешь новую точку. И так - несколько раз. Потом соединяешь точки, то есть строишь график данного уравнения.
Ханна. Она это и делает?
Валентайн. Нет. Не совсем. Вернее, совсем не это. Она... Получив значение y, она каждый раз принимает его за новый x. И так далее. Вроде подкормки. Она как бы подкармливает уравнение его собственным решением и принимается решать заново. Это и есть итерация.
Ханна. Тебя это удивляет?
Валентайн. В какой-то мере. Сам я этой техникой пользуюсь, считаю тетеревов и куропаток. Но применяют ее не так давно. Лет двадцать, не больше.
Пауза.
Ханна. Почему же она это делает?
Валентайн. Понятия не имею. (Пауза.) Я думал, ты занимаешься своим отшельником.
Ханна. Занимаюсь. Пока занимаюсь. Но этот Бернард... Нелегка принесла его, ей-Богу... Короче, выяснилось, что у домашнего учителя Томасины были крайне интересные связи. Бернард шарит теперь по всем полкам и углам, точно собака-ищейка. Эта папка, кстати, валялась в буфете.
Валентайн. Тут повсюду полно старья. Гас обожает копаться в старых бумагах, картинах. Впрочем, выдающихся мастеров нет. Так, по мелочи.
Ханна. Учебник математики принадлежал ему, учителю. Там сбоку его имя.
Валентайн (читает). "Септимус Ходж".
Ханна. Как ты думаешь, почему все это сохранилось?
Валентайн. Непременно должна быть причина?
Ханна. А график? Он к чему относится?
Валентайн. Я-то откуда знаю?
Ханна. Почему ты сердишься?
Валентайн. Я не сержусь. (Помолчав.) Когда твоя Томасина решала задачки, математика была примерно такой, как последние две тысячи лет. Классической. И еще лет сто после Томасины. А потом математика ушла от реальности. Совсем как современное искусство. Естественные дисциплины, то есть вся прочая наука, оставались классическими, а математика превратилась в этакого Пикассо. Однако смеется тот, кто смеется последним. Сегодня природа берет реванш. Оказалось, что все ее причуды подчинены точнейшим математическим законам.
Ханна. И подкормка тоже?
Валентайн. В том числе.
Ханна. А вдруг Томасина сумела...
Валентайн (резко). Какого черта? Не могла она ничего суметь.
Ханна. Ладно, вижу, вижу, ты не сердишься. Но ты сказал, что она делает то же, что и ты. (Пауза.) Объясни, что ты все-таки делаешь.
Валентайн. То же, что Томасина, но с другого конца. Она начинала с уравнения и строила по нему график. А у меня есть график - конкретные данные, - и я пытаюсь найти уравнение, которое дало бы этот график в результате итерации.
Ханна. Зачем?
Валентайн. В биологии так описываются изменения в численности популяции. Допустим, живут в пруду золотые рыбки. В этом году их x. В следующем - y.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Шум - это звуки музыки, доносящиеся из соседней комнаты. Играют громко и плохо. Начался этот "шум" вскоре после ухода Томасины.
Септимус. Это новое фортепиано, мадам. Мы взялись за музыку совсем недавно.
Леди Крум. Так ограничьте ваши усилия той частью инструмента, котора звучит "пиано". А когда чему-нибудь научитесь, можно приниматься и за "форте".
С книгой в руках леди Крум выплывает обратно в сад.
Брайс. Вот! Это ли не глас Божий?!
Чейтер (с благоговейным трепетом). Отобрать у лорда Байрона пистолеты!
Брайс. Сэр, вы слышали господина Чейтера? Что вы ему ответите?
Септимус, глядевший вслед леди Крум, поворачивается.
Септимус. Отвечу, что убью его. Он мне надоел.
Чейтер (вздрогнув). Что?
Брайс (с воодушевлением). О!
Септимус. Да-да, Чейтер, черт вас побери! Овидий остался бы законотворцем, а Вергилий - землепашцем, знай они, сколь беспредельно глупой и напыщенной будет любовь ваших придурковатых сатиров и тупоумных нимф. Я к вашим услугам. Считайте, что пол-унции металла уже у вас в башке. Сойдемся за лодочным павильоном на рассвете - скажем, в пять часов. Мои лучшие пожелания госпоже Чейтер. За ее благополучие можете не беспокоиться, она ни в чем не будет нуждаться, пока у капитана Брайса звенят в кармане монеты. Он сам ей пообещал.
Брайс. Вы лжете, сэр.
Септимус. Нет, сэр. Возможно, лжет госпожа Чейтер.
Брайс. Признайтесь, что вы лжете, иначе вам придется иметь дело со мной.
Септимус (устало). Что ж, сэр, в пять минут шестого вас устроит? Я как раз успею в Фалмут на мальтийский пакетбот. Вы оба будете мертвы, мой бедный однокашник займет место наставника леди Томасины и, полагаю, все, включая леди Крум, получат наконец полную сатисфакцию. (Выходит и захлопывает за собой дверь.)
Брайс. Рвет и мечет. Но это все пустое. Не волнуйся, Чейтер, я выпущу из него пары.
Брайс выходит в другую дверь. Чейтер не волнуется всего несколько секунд. Как только до него доходит смысл происшедшего, он срывается с места.
Чейтер. Эй! Но я... (Спешит следом за Брайсом.)
Сцена четвертая
Ханна и Валентайн. Она читает вслух. Он слушает. Черепашка Молни лежит на столе. От Плавта она почти неотличима. Перед Валентайном - папка Септимуса, естественно несколько выцветшая. Она открыта. В папке может быть что угодно, например чистая писчая бумага, но непременным образом с ней связаны следующие три предмета: тонкий учебник элементарной математики; лист с графиком, математическими выкладками, стрелочками и т.д. и тетрадь Томасины, в которой она решала уравнения. Ее-то и листает Валентайн, слушая, как Ханна читает вслух из учебника.
Ханна. "Я, Томасина Каверли, открыла воистину удивительный метод, с помощью которого все природные формы раскроют свои математические секреты и обретут свое числовое выражение. Эти поля слишком узки, поэтому рекомендую читателю "Новейшую геометрию неправильных форм" Томасины Каверли".
Пауза. Она передает учебник Валентайну. Он пробегает глазами только что прочитанные строки. Из соседней комнаты доносятся звуки рояля - тихая, ненавязчивая импровизация.
Это имеет какой-нибудь смысл?
Валентайн. Не знаю. Есть ли в этой жизни вообще смысл, кроме математического?
Ханна. Я про математический и спрашиваю.
Валентайн (снова берет тетрадь). Это итерационный алгоритм.
Ханна. Что?
Валентайн. Ну... черт... как же объяснить? Итерация и есть итерация... (Пытаетс говорить как можно проще.) Итерация - это повторение. Слева графики, справа - их числовые выражения. Но масштаб все время меняется. Каждый график - это малая, но сильно увеличенная часть предыдущего. Берешь ты, допустим, фотографию и увеличиваешь какую-то деталь. А потом - деталь этой детали. До бесконечности. У нее просто тетрадка кончилась.
Ханна. Это сложно?
Валентайн. Математическая подоплека очень проста. Тебя учили этому в школе. Уравнения с иксом и игреком. Значение x определяет значение y. На пересечении ставится точка. Потом ты берешь следующее значение x. Получаешь новый y, отмечаешь новую точку. И так - несколько раз. Потом соединяешь точки, то есть строишь график данного уравнения.
Ханна. Она это и делает?
Валентайн. Нет. Не совсем. Вернее, совсем не это. Она... Получив значение y, она каждый раз принимает его за новый x. И так далее. Вроде подкормки. Она как бы подкармливает уравнение его собственным решением и принимается решать заново. Это и есть итерация.
Ханна. Тебя это удивляет?
Валентайн. В какой-то мере. Сам я этой техникой пользуюсь, считаю тетеревов и куропаток. Но применяют ее не так давно. Лет двадцать, не больше.
Пауза.
Ханна. Почему же она это делает?
Валентайн. Понятия не имею. (Пауза.) Я думал, ты занимаешься своим отшельником.
Ханна. Занимаюсь. Пока занимаюсь. Но этот Бернард... Нелегка принесла его, ей-Богу... Короче, выяснилось, что у домашнего учителя Томасины были крайне интересные связи. Бернард шарит теперь по всем полкам и углам, точно собака-ищейка. Эта папка, кстати, валялась в буфете.
Валентайн. Тут повсюду полно старья. Гас обожает копаться в старых бумагах, картинах. Впрочем, выдающихся мастеров нет. Так, по мелочи.
Ханна. Учебник математики принадлежал ему, учителю. Там сбоку его имя.
Валентайн (читает). "Септимус Ходж".
Ханна. Как ты думаешь, почему все это сохранилось?
Валентайн. Непременно должна быть причина?
Ханна. А график? Он к чему относится?
Валентайн. Я-то откуда знаю?
Ханна. Почему ты сердишься?
Валентайн. Я не сержусь. (Помолчав.) Когда твоя Томасина решала задачки, математика была примерно такой, как последние две тысячи лет. Классической. И еще лет сто после Томасины. А потом математика ушла от реальности. Совсем как современное искусство. Естественные дисциплины, то есть вся прочая наука, оставались классическими, а математика превратилась в этакого Пикассо. Однако смеется тот, кто смеется последним. Сегодня природа берет реванш. Оказалось, что все ее причуды подчинены точнейшим математическим законам.
Ханна. И подкормка тоже?
Валентайн. В том числе.
Ханна. А вдруг Томасина сумела...
Валентайн (резко). Какого черта? Не могла она ничего суметь.
Ханна. Ладно, вижу, вижу, ты не сердишься. Но ты сказал, что она делает то же, что и ты. (Пауза.) Объясни, что ты все-таки делаешь.
Валентайн. То же, что Томасина, но с другого конца. Она начинала с уравнения и строила по нему график. А у меня есть график - конкретные данные, - и я пытаюсь найти уравнение, которое дало бы этот график в результате итерации.
Ханна. Зачем?
Валентайн. В биологии так описываются изменения в численности популяции. Допустим, живут в пруду золотые рыбки. В этом году их x. В следующем - y.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26