Потом он обратился к другому помещику, который сначала был масоном, потом меланхоликом, потом желал быть банкиром. - Как же это вы были масоном, Филипп Степаныч? - спросил его Пигасов. - Известно как: я носил длинный ноготь на пятом пальце. Но больше всего смеялась Дарья Михайловна, когда Пигасов пустился рассуждать о любви и уверять, что и о нем вздыхали, что одна пылкая немка называла его даже "аппетитным Африканчиком и хрипунчиком". Дарья Михайловна смеялась, а Пигасов не лгал: он действительно имел право хвастаться своими победами. Он утверждал, что ничего не может быть легче, как влюбить в себя какую угодно женщину, стоит только повторять ей десять дней сряду, что у ней в устах рай, а в очах блаженство и что остальные женщины перед ней простые тряпки, и на одиннадцатый день она сама скажет, что у ней в устах рай и в очах блаженство, и полюбит вас. Все на свете бывает. Почему знать? может быть, Пигасов и прав. В половине десятого Рудин уже был в беседке. В далекой и бледной глубине неба только что проступали звездочки; на западе еще алело - там и небосклон казался ясней и чище; полукруг луны блестел золотом сквозь черную сетку плакучей березы. Другие деревья либо стояли угрюмыми великанами, с тысячью просветов, наподобие глаз, либо сливались в сплошные мрачные громады. Ни один листок не шевелился; верхние ветки сиреней и акаций как будто прислушивались к чему-то и вытягивались в теплом воздухе. Дом темнел вблизи; пятнами красноватого света рисовались на нем освещенные длинные окна. Кроток и тих был вечер; но сдержанный, страстный вздох чудился в этой тишине. Рудин стоял, скрестив руки на груди, и слушал с напряженным вниманием. Сердце в нем билось сильно, и он невольно удерживал дыхание. Наконец ему послышались легкие, торопливые шаги, и в беседку вошла Наталья. Рудин бросился к ней, взял ее за руки. Они были холодны, как лед. - Наталья Алексеевна!- заговорил он трепетным шепотом, - я хотел вас видеть... я не мог дождаться завтрашнего дня. Я должен вам сказать, чего я не подозревал, чего я не сознавал даже сегодня утром: я люблю вас. Руки Натальи слабо дрогнули в его руках. - Я люблю вас, - повторил он, - и как я мог так долго обманываться, как я давно не догадался, что люблю вас!.. А вы?.. Наталья Алексеевна, скажите, вы?.. Наталья едва переводила дух. - Вы видите, я пришла сюда, - проговорила она наконец. - Нет, скажите, вы любите меня? - Мне кажется... да... - прошептала она. Рудин еще крепче стиснул ее руки и хотел было привлечь ее к себе... Наталья быстро оглянулась. - Пустите меня, мне страшно - мне кажется, кто-то нас подслушивает... Ради бога, будьте осторожны. Волынцев догадывается. - Бог с ним! Вы видели, я и не отвечал ему сегодня... Ах, Наталья Алексеевна, как я счастлив! Теперь уже ничто нас не разъединит! Наталья взглянула ему в глаза. - Пустите меня, - прошептала она, - мне пора. - Одно мгновенье, - начал Рудин... - Нет, пустите, пустите меня... - Вы как будто меня боитесь? - Нет; но мне пора... - Так повторите по крайней мере еще раз... - Вы говорите, вы счастливы? - спросила Наталья. - Я? Нет человека в мире счастливее меня! Неужели вы сомневаетесь? Наталья приподняла голову. Прекрасно было ее бледное лицо, благородное, молодое и взволнованное - в таинственной тени беседки, при слабом свете, падавшем с ночного неба. - Знайте же, - сказала она, - я буду ваша. - О, боже!- воскликнул Рудин. Но Наталья уклонилась и ушла. Рудин постоял немного, потом вышел медленно из беседки. Луна ясно осветила его лицо; на губах его блуждала улыбка. - Я счастлив, - произнес он вполголоса. - Да, я счастлив, - повторил он, как бы желая убедить самого себя. Он выпрямил свой стан, встряхнул кудрями и пошел проворно в сад, весело размахивая руками. А между тем в сиреневой беседке тихонько раздвинулись кусты и показался Пандалевский. Он осторожно оглянулся, покачал головой, сжал губы, произнес значительно: "Вот как-с. Это надобно будет довести до сведения Дарьи Михайловны", - и скрылся.
VIII
Возвратясь домой, Волынцев был так уныл и мрачен, так неохотно отвечал своей сестре и так скоро заперся к себе в кабинет, что она решилась послать гонца за Лежневым. Она прибегала к нему во всех затруднительных случаях. Лежнев велел ей сказать, что приедет на следующий день. Волынцев и к утру не повеселел. Он хотел было после чаю отправиться на работы, но остался, лег на диван и принялся читать книгу, что с ним случалось не часто. Волынцев к литературе влечения не чувствовал, а стихов просто боялся. "Это непонятно, как стихи", - говаривал он и, в подтверждение слов своих, приводил следующие строки поэта Айбулата:
И до конца печальных дней Ни гордый опыт, ни рассудок Не изомнут рукой своей Кровавых жизни незабудок.
Александра Павловна тревожно посматривала на своего брата, но не беспокоила его вопросами. Экипаж подъехал к крыльцу. "Ну, - подумала она, - слава богу, Лежнев.." Слуга вошел и доложил о приезде Рудина. Волынцев бросил книгу на пол и поднял голову. - Кто приехал? - спросил он. - Рудин, Дмитрий Николаич, - повторил слуга. Волынцев встал. - Проси, - промолвил он, - а ты, сестра, - прибавил он, обратясь к Александре Павловне, - оставь нас. - Да почему же? - начала она. - Я знаю, - перебил он с запальчивостью, - я прошу тебя. Вошел Рудин. Волынцев холодно поклонился ему, стоя посреди комнаты, и не протянул ему руки. - Вы меня не ждали, признайтесь, - начал Рудин и поставил шляпу на окно. Губы его слегка подергивало. Ему было неловко; но он старался скрыть свое замешательство. - Я вас не ждал, точно, - возразил Волынцев, - я скорее, после вчерашнего дня, мог ждать кого-нибудь - с поручением от вас. - Я понимаю, что вы хотите сказать, - промолвил Рудин, садясь, - и очень рад вашей откровенности. Этак гораздо лучше. Я сам приехал к вам как к благородному человеку. - Нельзя ли без комплиментов? - заметил Волынцев. - Я желаю объяснить вам, зачем я приехал. - Мы с вами знакомы: почему же вам и не приехать ко мне? Притом же вы не в первый раз удостоиваете меня своим посещением. - Я приехал к вам как благородный человек к благородному человеку, повторил Рудин, - и хочу теперь сослаться на собственный ваш суд... Я доверяю вам вполне. - Да в чем дело? - проговорил Волынцев, который все еще стоял в прежнем положении и сумрачно глядел на Рудина, изредка подергивая концы усов. - Позвольте... я приехал затем, чтобы объясниться, конечно; но все-таки это нельзя разом. - Отчего же нельзя? - Здесь замешано третье лицо... - Какое третье лицо? - Сергей Павлыч, вы меня понимаете. - Дмитрий Николаич, я вас нисколько не понимаю. - Вам угодно... - Мне угодно, чтобы вы говорили без обиняков! - подхватил Волынцев. Он начинал сердиться не на шутку. Рудин нахмурился. - Извольте... мы одни... Я должен вам сказать - впрочем, вы, вероятно, уже догадываетесь (Волынцев нетерпеливо пожал плечами), - я должен вам сказать, что я люблю Наталью Алексеевну и имею право предполагать, что и она меня любит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35