!
- Он принял яд. Это все, что я знаю. Но в письме он велел связаться с
вами как можно быстрей, так что приезжайте. Мы все очень устали.
Я вызвал геликэб и принялся одеваться, поминутно повторяя в оцепении,
что этого не может быть. Карела Вайсмана я знал лет тридцать еще со
студенческих дней в Уппсала[2]. Он был во всех отношениях замечательным
человеком - умным, проницательным, терпеливым, обладал огромной энергией и
подвижностью. Этого не может быть. Такой человек никогда не пойдет на
самоубийство. О да, я, конечно, слышал, что мировая статистика самоубийств
увеличилась с середины века в пятьдесят раз и что иногда с собой кончают
люди, от которых этого совсем не ждешь. Однако известие о том, что Карел
Вайсман покончил жизнь самоубийством, равносильно сообщению о том, один
плюс один равно трем. В этом человеке не было ни единого атома
саморазрушения. При любых обстоятельствах он был меньше всего неврастеником
и наиболее целостной личностью из всех, кого я знал.
Интересно, могло ли это быть убийством? А вдруг его убил агент
Организации Центральноазиатских сил? Мне приходилось слышать и не такое -
во второй половине восьмидесятых годов политическое убийство превратилось в
точную науку. Вспомним гибель Хаммельмана и Фуллера - пример того, что даже
ученые, работающие в сверхсекретных условиях, не могут чувствовать себя в
безопасности. Однако Карел - психолог, и, насколько я знаю, он никоим
образом не был связан с правительством. Основные его доходы поступали от
огромной промышленной корпорации, которая платила ему за разработку
способов борьбы с конвейерным неврозом[3] и за исследования в области
общего подъема производительности.
Бомгарт уже ожидал меня на крыше, куда приземлилось такси. Как только
мы остались одни, я тут же спросил:
- А может быть, это убийство?
- Конечно, не исключено, но пока нет оснований для этой версии. В три
пополудни он удалился к себе в кабинет поработать и просил, чтобы его не
беспокоили. Окно у него было закрыто. Я просидел в приемной два часа. В
пять его жена принесла чай и обнаружила его мертвым. Он оставил письмо,
написанное от руки. Яд принял из стакана, который сполоснул в раковине.
Через полчаса я убедился, что мой друг действительно покончил с собой.
В противном случае его убийцей должен быть Бомгарт, во что я никогда не
поверю. Как истинный швейцарец, Бомгарт отличался умением владеть собой, но
даже он был настолько подавлен и находился в таком смятении, что невозможно
было представить себе, какой актер способен симулировать такое состояние. С
другой стороны, осталось письмо Карела. Со времени изобретения Помроем
электронно-сравнительной машины подделка подписей стала одним из редчайших
преступлений.
Покинул я этот дом скорби в два ночи, так и не поговорив ни с кем,
кроме Бомгарта. Своего мертвого друга я не увидел, да и не особенно
стремился к этому, зная, до чего ужасны лица погибших от цианистого калия.
Эти таблетки он достал у одного душевнобольного пациента буквально вчера.
Само по себе письмо оказалось весьма странным - в нем ни слова
сожаления по поводу добровольного ухода из жизни. Написано оно было
дрожащей рукой, но в довольно ясной форме. В нем он объявлял о том, какая
часть имущества должна отойти сыну, а какая - жене. Он также просил меня
стать его душеприказчиком и заняться судьбой его научных бумаг, упоминал о
той сумме денег, которая полагалась мне, а также о тех деньгах, что могут
понадобиться для публикации его работ. Мне дали фотокопию - оригинал
забрали полицейские, - но и по ней было видно, что письмо подлинное. На
следующее утро электронный анализатор подтвердил это.
Да уж, более чем странное письмо: три страницы, написанные с очевидным
спокойствием. Но почему он просил связаться со мной немедленно? А может,
стоит поискать разгадку в его бумагах? Бомгарт уже подумал об этом варианте
и целый вечер перебирал их, однако не нашел ничего, что бы оправдывало
поспешность Карела.
Основаная масса документов касалась его работы в Англо-Индийской
Компьютерной Корпорации - в них разобраться было под силу лишь
представителям фирмы. Среди остальных бумаг - множество работ по
экзистенциальной философии, трансакционизму Маслова[4] и прочее. Была там и
почти законченная рукопись книги об использовании психоделических
наркотиков.
Вот в ней-то и должен быть ключ к разгадке, решил я.
Еще в Уппсала мы с Карелом часто обсуждали проблемы смерти, границ
человеческого сознания и многое другое. Я даже делал доклад о "Египетской
Книге Мертвых", которая в оригинале называется "Ру ну перт эм хру", что
значит - "Книга движущихся при свете дня". Больше всего меня заинтриговали
символ "ночь души" и все опасности, подстерегающие бесплотный дух во время
ночных странствий в Аментет[5].
Однако Карел упорно советовал мне изучить "Тибетскую Книгу Мертвых",
отличавшуюся от египетской как небо от земли, а затем сравнить их обе. Ныне
любой студент знает, что "Тибетская Книга" является документом буддистов,
религиозная традиция которых не имеет ничего общего с древнеегипетской.
Сравнивать эти две книги мне показалось пустой тратой времени, занятием для
изощренного педанта. Однако Карел добился своего и зажег во мне
определенный интерес к самой "Тибетской Книге", о которой мы проговорили
немало вечеров. В ту пору психоделические наркотики были почти недоступными
- благодаря нашумевшим книгам Олдоса Хаксли об его опыте с мескалином они
стали откровением для наркоманов[6]. Впрочем, мы нашли статью Рене
Домаля[7], где он описывает сходные эксперименты с эфиром. Домаль окунул
носовой платок в эфир, а затем приложил его к носу. Как только он потерял
сознание, его рука опустилась, и он пришел в себя. После этого он попытался
описать собственные видения в состояния эфирного наркоза. Эти записи
страшно заинтересовали нас. Главная мысль Домаля не отличалась от вывода,
сделанного многими мистиками: несмотря на то, что он был "без сознания",
его собственные переживания казались намного реальней опыта обыденной
жизни.
Как бы мы с Карелом ни отличались друг от друга, тут мы пришли к одному
заключению: наша ежедневная жизнь есть нереальность. После этого нетрудно
понять рассказ Чжуанцзы[8] о том, как ему приснилось, что он - бабочка и
чувствует все то, что должна чувствовать бабочка и как, проснувшись, он
вдруг ощущает, что не может определить: кто он - Чжуан-цзы, которому
снится, что он - бабочка или бабочка, которой снится, что она - Чжуан-цзы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
- Он принял яд. Это все, что я знаю. Но в письме он велел связаться с
вами как можно быстрей, так что приезжайте. Мы все очень устали.
Я вызвал геликэб и принялся одеваться, поминутно повторяя в оцепении,
что этого не может быть. Карела Вайсмана я знал лет тридцать еще со
студенческих дней в Уппсала[2]. Он был во всех отношениях замечательным
человеком - умным, проницательным, терпеливым, обладал огромной энергией и
подвижностью. Этого не может быть. Такой человек никогда не пойдет на
самоубийство. О да, я, конечно, слышал, что мировая статистика самоубийств
увеличилась с середины века в пятьдесят раз и что иногда с собой кончают
люди, от которых этого совсем не ждешь. Однако известие о том, что Карел
Вайсман покончил жизнь самоубийством, равносильно сообщению о том, один
плюс один равно трем. В этом человеке не было ни единого атома
саморазрушения. При любых обстоятельствах он был меньше всего неврастеником
и наиболее целостной личностью из всех, кого я знал.
Интересно, могло ли это быть убийством? А вдруг его убил агент
Организации Центральноазиатских сил? Мне приходилось слышать и не такое -
во второй половине восьмидесятых годов политическое убийство превратилось в
точную науку. Вспомним гибель Хаммельмана и Фуллера - пример того, что даже
ученые, работающие в сверхсекретных условиях, не могут чувствовать себя в
безопасности. Однако Карел - психолог, и, насколько я знаю, он никоим
образом не был связан с правительством. Основные его доходы поступали от
огромной промышленной корпорации, которая платила ему за разработку
способов борьбы с конвейерным неврозом[3] и за исследования в области
общего подъема производительности.
Бомгарт уже ожидал меня на крыше, куда приземлилось такси. Как только
мы остались одни, я тут же спросил:
- А может быть, это убийство?
- Конечно, не исключено, но пока нет оснований для этой версии. В три
пополудни он удалился к себе в кабинет поработать и просил, чтобы его не
беспокоили. Окно у него было закрыто. Я просидел в приемной два часа. В
пять его жена принесла чай и обнаружила его мертвым. Он оставил письмо,
написанное от руки. Яд принял из стакана, который сполоснул в раковине.
Через полчаса я убедился, что мой друг действительно покончил с собой.
В противном случае его убийцей должен быть Бомгарт, во что я никогда не
поверю. Как истинный швейцарец, Бомгарт отличался умением владеть собой, но
даже он был настолько подавлен и находился в таком смятении, что невозможно
было представить себе, какой актер способен симулировать такое состояние. С
другой стороны, осталось письмо Карела. Со времени изобретения Помроем
электронно-сравнительной машины подделка подписей стала одним из редчайших
преступлений.
Покинул я этот дом скорби в два ночи, так и не поговорив ни с кем,
кроме Бомгарта. Своего мертвого друга я не увидел, да и не особенно
стремился к этому, зная, до чего ужасны лица погибших от цианистого калия.
Эти таблетки он достал у одного душевнобольного пациента буквально вчера.
Само по себе письмо оказалось весьма странным - в нем ни слова
сожаления по поводу добровольного ухода из жизни. Написано оно было
дрожащей рукой, но в довольно ясной форме. В нем он объявлял о том, какая
часть имущества должна отойти сыну, а какая - жене. Он также просил меня
стать его душеприказчиком и заняться судьбой его научных бумаг, упоминал о
той сумме денег, которая полагалась мне, а также о тех деньгах, что могут
понадобиться для публикации его работ. Мне дали фотокопию - оригинал
забрали полицейские, - но и по ней было видно, что письмо подлинное. На
следующее утро электронный анализатор подтвердил это.
Да уж, более чем странное письмо: три страницы, написанные с очевидным
спокойствием. Но почему он просил связаться со мной немедленно? А может,
стоит поискать разгадку в его бумагах? Бомгарт уже подумал об этом варианте
и целый вечер перебирал их, однако не нашел ничего, что бы оправдывало
поспешность Карела.
Основаная масса документов касалась его работы в Англо-Индийской
Компьютерной Корпорации - в них разобраться было под силу лишь
представителям фирмы. Среди остальных бумаг - множество работ по
экзистенциальной философии, трансакционизму Маслова[4] и прочее. Была там и
почти законченная рукопись книги об использовании психоделических
наркотиков.
Вот в ней-то и должен быть ключ к разгадке, решил я.
Еще в Уппсала мы с Карелом часто обсуждали проблемы смерти, границ
человеческого сознания и многое другое. Я даже делал доклад о "Египетской
Книге Мертвых", которая в оригинале называется "Ру ну перт эм хру", что
значит - "Книга движущихся при свете дня". Больше всего меня заинтриговали
символ "ночь души" и все опасности, подстерегающие бесплотный дух во время
ночных странствий в Аментет[5].
Однако Карел упорно советовал мне изучить "Тибетскую Книгу Мертвых",
отличавшуюся от египетской как небо от земли, а затем сравнить их обе. Ныне
любой студент знает, что "Тибетская Книга" является документом буддистов,
религиозная традиция которых не имеет ничего общего с древнеегипетской.
Сравнивать эти две книги мне показалось пустой тратой времени, занятием для
изощренного педанта. Однако Карел добился своего и зажег во мне
определенный интерес к самой "Тибетской Книге", о которой мы проговорили
немало вечеров. В ту пору психоделические наркотики были почти недоступными
- благодаря нашумевшим книгам Олдоса Хаксли об его опыте с мескалином они
стали откровением для наркоманов[6]. Впрочем, мы нашли статью Рене
Домаля[7], где он описывает сходные эксперименты с эфиром. Домаль окунул
носовой платок в эфир, а затем приложил его к носу. Как только он потерял
сознание, его рука опустилась, и он пришел в себя. После этого он попытался
описать собственные видения в состояния эфирного наркоза. Эти записи
страшно заинтересовали нас. Главная мысль Домаля не отличалась от вывода,
сделанного многими мистиками: несмотря на то, что он был "без сознания",
его собственные переживания казались намного реальней опыта обыденной
жизни.
Как бы мы с Карелом ни отличались друг от друга, тут мы пришли к одному
заключению: наша ежедневная жизнь есть нереальность. После этого нетрудно
понять рассказ Чжуанцзы[8] о том, как ему приснилось, что он - бабочка и
чувствует все то, что должна чувствовать бабочка и как, проснувшись, он
вдруг ощущает, что не может определить: кто он - Чжуан-цзы, которому
снится, что он - бабочка или бабочка, которой снится, что она - Чжуан-цзы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64