Губы его перестали улыбаться и сжались в жесткую складку.
— Сеньор кавалер! — произнес он злобно, чуть ли не дыша мне прямо в лицо. — Сеньор кавалер, надеюсь, ваша милость хорошо слышал и оценил значение того, что я только что сказал.
— Я не совсем понимаю, о чем идет речь. Прошу повторить.
— Я заверил вашу милость, что пощажу ваших людей и не трону их.
— Ах так! Спасибо за доброту, дон Эстебан.
— Но я иду на это с расчетом, что в интересах сеньора помочь мне собрать пятьдесят человек.
— А если и я, подобно аравакам, не сумею оценить своего блага, так ли уж тяжек будет мой грех?
— Теперь я не понимаю, ваша милость! Говори ясней!
— Если я не помогу вашей милости?
Дон Эстебан прищурил глаза, словно целился в меня из невидимого ружья.
— Не думай, сударь, что и прежде я не замечал твоих шуточек! Теперь же ты явно издеваешься! Ладно, тогда шутки в сторону! Если ты не сделаешь того, о чем тебя просят, может случиться, я вспомню, что советовал мне Конесо относительно твоих людей.
— Это угроза?
— Как угодно, сударь, возможно, и угроза!
Изобразив на лице крайний испуг, я покачал головой… и разразился громким смехом.
— Пусть сударь соблаговолит простить меня за дурные манеры, но в голову мне пришла забавная мысль: а что, если и мои люди сбегут в лес, как и прочие, что тогда?
— А разве ты не в моих руках как заложник?
— А если и я убегу?
— Ничего не выйдет, ваша милость: мои люди знают дело и отлично стреляют.
— Позволь, сеньор, обратить внимание твоей милости на то, что и у моих людей есть ружья.
Дон Эстебан пренебрежительно пожал плечами.
— Ха, индейцы — скверные стрелки!
— А может быть, не все!
Мы продолжали стоять — слишком уж долго! — на том же месте, где обменялись рукопожатием, в десятке шагов от главного тольдо. Под этим просторным навесом, ожидая нас, сидел на табурете Конесо, рядом с ним стоял Манаури, как переводчик, и тут же вожди Пирокай и Фуюди, а за ними несколько лучших воинов при оружии. Шамана Карапаны видно не было.
— Прежде чем ответить вашей милости, — обратился я к испанцу, вновь становясь серьезным, — прежде чем произнести свое последнее слово относительно позиции, какую я займу по поводу сделанного предложения, позволь мне сначала поговорить с людьми, отобранными в Ангостуру, и разобраться в обстановке.
Дон Эстебан с минуту колебался, но, заметив мою усмешку и не желая показаться трусом, поспешил согласиться:
— Пожалуйста…
Я подозвал к себе Манаури и, направляясь к группе пленников, попросил его коротко рассказать, что здесь происходило до моего прихода. Вождь подтвердил все, что я уже знал от Арипая и дона Эстебана. Когда он закончил, я переспросил:
— Эти двадцать три человека под охраной действительно все наши сторонники, от которых Конесо хочет избавиться?
— Все, как один.
— Ни одного из своих Конесо не дал?
— Ни одного.
— Вот дрянь!.. А те шесть воинов, что стоят с оружием за спиной Пирокая и Фуюди, кто они?
— Охрана верховного вождя. Трое из них — сыновья Конесо, один — мой племянник, сын Пирокая, два других — братья Фуюди: сплошь близкие родственники.
— Поглядывай за ними, как бы они не пустили предательской стрелы. А пока иди к Вагуре, возьми мой мушкет и сразу же возвращайся! Мушкет заряжен картечью. Потом пойдем вместе к пленникам…
— А дон Эстебан разрешит?
— Уже разрешил.
— Глупец!
— Нет, не глупец: слишком самоуверен и хвастлив.
— Будем драться, Ян?
— Пока не знаю. Может, удастся избежать…
Едва Манаури вернулся, мы тут же направились к несчастным, окруженным стражей. Они стояли посреди поляны, сбившись в жалкую беспомощную кучку, теснимую со всех сторон индейцами чаима. Чаима выглядели воинственно. Это были воины-карибы, жившие на льяносnote 1 к северу от Ориноко. На груди у каждого висел латунный крестик вместо обычных талисманов — они и впрямь были христианами.
Пленники, заметив, что я направляюсь к ним, подняли головы и оживились, словно стряхнув с себя оцепенение. В глазах у них вспыхнули проблески надежды.
— Вы по доброй воле идете с испанцами? — спросил я у них.
Вопрос прозвучал чуть ли не как оскорбление или насмешка: все бурно запротестовали.
— А если так, то отчего вы не убежали, отчего не защищались?
Один из пленников постарше, лет тридцати, ответил:
— Мы не могли, господин, они напали на нас неожиданно. Некоторым удалось, а нам нет.
— Я хочу вас спасти! Но если я вступлю с испанцами в бой, вы нам поможете?
Они сразу же ожили, прежней угнетенности как не бывало. Обеспокоенные чаима подступили к нам ближе, схватившись за оружие.
В это время Арнак шепнул мне, что от главного тольдо к нам направляется сын Конесо.
— Его послали за нами следить, — проговорил я. — Лучше им не знать, о чем мы говорим. Иди, Арнак, ему навстречу и во что бы то ни стало верни назад.
— А если он не послушает?
— Сделай так, чтобы послушал! До кровопролития не доводи, понятно?
— Еще какой-то испанец идет! Его послал дон Эстебан.
— Этот, наверно, не понимает по-аравакски…
Я снова повернулся к пленникам.
— Если дело дойдет до драки, — продолжал мой собеседник, — мы поможем, конечно! Но не знаем, как это сделать.
— Напасть на охрану.
— С голыми руками?
— Начнется переполох. Люди Вагуры подбросят вам палицы и копья, но больше рассчитывайте на себя и на внезапность. А мы вас поддержим огнем из ружей.
— Хорошо, господин, мы все сделаем!
— Теперь выбирайте из своих двух или трех человек, которых сейчас позовут на совет под главный тольдо.
— Хорошо, господин!
— Еще одно: если мы освободим вас от испанцев, что вы станете делать? Останетесь в Сериме?
— Никогда! Ни за что! — раздались со всех сторон возбужденные голоса.
— Ведь Конесо нас предал! Мы не хотим оставаться у него!
— Значит, пойдете с нашим родом?
— Куда прикажешь, господин!
Арнак не подпустил к нам сына Конесо и спорил с ним на полдороге; впрочем, теперь это было уже неважно: мы возвращались к тольдо. Но вдруг на площади послышался какой-то шум. Я обернулся.
Несколько испанских солдат приблизились к отряду Вагуры и стали подтрунивать над нашими воинами. Араваки понимали испанский — еще бы, пробыть столько в неволе, — но, не отвечая на насмешки, держались со спокойным достоинством. Главной мишенью насмешек солдаты избрали ружья, которыми были вооружены наши воины, и, подсмеиваясь, выражали сомнение, заряжены ли ружья вообще. Один испанец, совсем обнаглев, решил вырвать мушкет из рук у Вагуры, чтобы посмотреть, есть ли на полке порох, и схватился обеими руками за ствол. Вагура не дал ему ружья. Завязалась потасовка.
Видя, что из-за этого может вдруг раньше времени вспыхнуть перестрелка, я крикнул Вагуре, чтобы он отпустил мушкет. Юноша тотчас повиновался. К месту скандала вместе со мной подошел, проявив живой интерес, и дон Эстебан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81
— Сеньор кавалер! — произнес он злобно, чуть ли не дыша мне прямо в лицо. — Сеньор кавалер, надеюсь, ваша милость хорошо слышал и оценил значение того, что я только что сказал.
— Я не совсем понимаю, о чем идет речь. Прошу повторить.
— Я заверил вашу милость, что пощажу ваших людей и не трону их.
— Ах так! Спасибо за доброту, дон Эстебан.
— Но я иду на это с расчетом, что в интересах сеньора помочь мне собрать пятьдесят человек.
— А если и я, подобно аравакам, не сумею оценить своего блага, так ли уж тяжек будет мой грех?
— Теперь я не понимаю, ваша милость! Говори ясней!
— Если я не помогу вашей милости?
Дон Эстебан прищурил глаза, словно целился в меня из невидимого ружья.
— Не думай, сударь, что и прежде я не замечал твоих шуточек! Теперь же ты явно издеваешься! Ладно, тогда шутки в сторону! Если ты не сделаешь того, о чем тебя просят, может случиться, я вспомню, что советовал мне Конесо относительно твоих людей.
— Это угроза?
— Как угодно, сударь, возможно, и угроза!
Изобразив на лице крайний испуг, я покачал головой… и разразился громким смехом.
— Пусть сударь соблаговолит простить меня за дурные манеры, но в голову мне пришла забавная мысль: а что, если и мои люди сбегут в лес, как и прочие, что тогда?
— А разве ты не в моих руках как заложник?
— А если и я убегу?
— Ничего не выйдет, ваша милость: мои люди знают дело и отлично стреляют.
— Позволь, сеньор, обратить внимание твоей милости на то, что и у моих людей есть ружья.
Дон Эстебан пренебрежительно пожал плечами.
— Ха, индейцы — скверные стрелки!
— А может быть, не все!
Мы продолжали стоять — слишком уж долго! — на том же месте, где обменялись рукопожатием, в десятке шагов от главного тольдо. Под этим просторным навесом, ожидая нас, сидел на табурете Конесо, рядом с ним стоял Манаури, как переводчик, и тут же вожди Пирокай и Фуюди, а за ними несколько лучших воинов при оружии. Шамана Карапаны видно не было.
— Прежде чем ответить вашей милости, — обратился я к испанцу, вновь становясь серьезным, — прежде чем произнести свое последнее слово относительно позиции, какую я займу по поводу сделанного предложения, позволь мне сначала поговорить с людьми, отобранными в Ангостуру, и разобраться в обстановке.
Дон Эстебан с минуту колебался, но, заметив мою усмешку и не желая показаться трусом, поспешил согласиться:
— Пожалуйста…
Я подозвал к себе Манаури и, направляясь к группе пленников, попросил его коротко рассказать, что здесь происходило до моего прихода. Вождь подтвердил все, что я уже знал от Арипая и дона Эстебана. Когда он закончил, я переспросил:
— Эти двадцать три человека под охраной действительно все наши сторонники, от которых Конесо хочет избавиться?
— Все, как один.
— Ни одного из своих Конесо не дал?
— Ни одного.
— Вот дрянь!.. А те шесть воинов, что стоят с оружием за спиной Пирокая и Фуюди, кто они?
— Охрана верховного вождя. Трое из них — сыновья Конесо, один — мой племянник, сын Пирокая, два других — братья Фуюди: сплошь близкие родственники.
— Поглядывай за ними, как бы они не пустили предательской стрелы. А пока иди к Вагуре, возьми мой мушкет и сразу же возвращайся! Мушкет заряжен картечью. Потом пойдем вместе к пленникам…
— А дон Эстебан разрешит?
— Уже разрешил.
— Глупец!
— Нет, не глупец: слишком самоуверен и хвастлив.
— Будем драться, Ян?
— Пока не знаю. Может, удастся избежать…
Едва Манаури вернулся, мы тут же направились к несчастным, окруженным стражей. Они стояли посреди поляны, сбившись в жалкую беспомощную кучку, теснимую со всех сторон индейцами чаима. Чаима выглядели воинственно. Это были воины-карибы, жившие на льяносnote 1 к северу от Ориноко. На груди у каждого висел латунный крестик вместо обычных талисманов — они и впрямь были христианами.
Пленники, заметив, что я направляюсь к ним, подняли головы и оживились, словно стряхнув с себя оцепенение. В глазах у них вспыхнули проблески надежды.
— Вы по доброй воле идете с испанцами? — спросил я у них.
Вопрос прозвучал чуть ли не как оскорбление или насмешка: все бурно запротестовали.
— А если так, то отчего вы не убежали, отчего не защищались?
Один из пленников постарше, лет тридцати, ответил:
— Мы не могли, господин, они напали на нас неожиданно. Некоторым удалось, а нам нет.
— Я хочу вас спасти! Но если я вступлю с испанцами в бой, вы нам поможете?
Они сразу же ожили, прежней угнетенности как не бывало. Обеспокоенные чаима подступили к нам ближе, схватившись за оружие.
В это время Арнак шепнул мне, что от главного тольдо к нам направляется сын Конесо.
— Его послали за нами следить, — проговорил я. — Лучше им не знать, о чем мы говорим. Иди, Арнак, ему навстречу и во что бы то ни стало верни назад.
— А если он не послушает?
— Сделай так, чтобы послушал! До кровопролития не доводи, понятно?
— Еще какой-то испанец идет! Его послал дон Эстебан.
— Этот, наверно, не понимает по-аравакски…
Я снова повернулся к пленникам.
— Если дело дойдет до драки, — продолжал мой собеседник, — мы поможем, конечно! Но не знаем, как это сделать.
— Напасть на охрану.
— С голыми руками?
— Начнется переполох. Люди Вагуры подбросят вам палицы и копья, но больше рассчитывайте на себя и на внезапность. А мы вас поддержим огнем из ружей.
— Хорошо, господин, мы все сделаем!
— Теперь выбирайте из своих двух или трех человек, которых сейчас позовут на совет под главный тольдо.
— Хорошо, господин!
— Еще одно: если мы освободим вас от испанцев, что вы станете делать? Останетесь в Сериме?
— Никогда! Ни за что! — раздались со всех сторон возбужденные голоса.
— Ведь Конесо нас предал! Мы не хотим оставаться у него!
— Значит, пойдете с нашим родом?
— Куда прикажешь, господин!
Арнак не подпустил к нам сына Конесо и спорил с ним на полдороге; впрочем, теперь это было уже неважно: мы возвращались к тольдо. Но вдруг на площади послышался какой-то шум. Я обернулся.
Несколько испанских солдат приблизились к отряду Вагуры и стали подтрунивать над нашими воинами. Араваки понимали испанский — еще бы, пробыть столько в неволе, — но, не отвечая на насмешки, держались со спокойным достоинством. Главной мишенью насмешек солдаты избрали ружья, которыми были вооружены наши воины, и, подсмеиваясь, выражали сомнение, заряжены ли ружья вообще. Один испанец, совсем обнаглев, решил вырвать мушкет из рук у Вагуры, чтобы посмотреть, есть ли на полке порох, и схватился обеими руками за ствол. Вагура не дал ему ружья. Завязалась потасовка.
Видя, что из-за этого может вдруг раньше времени вспыхнуть перестрелка, я крикнул Вагуре, чтобы он отпустил мушкет. Юноша тотчас повиновался. К месту скандала вместе со мной подошел, проявив живой интерес, и дон Эстебан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81