Наивные домыслы, что и говорить, однако трудно отмахнуться от них, когда видишь такую распоясавшуюся лесную оргию.
Сейчас, в феврале месяце, уровень реки поднялся выше нормального на семь метров. Пройдет немного времени, и паводок достигнет самого высокого уровня — десяти метров. Но уже и теперь большие пространства леса залиты водой. Повсюду из воды торчат островки суши. Некоторые из них имеют всего несколько десятков шагов в диаметре, другие несколько сот. На этих лесных островках в сырых, продуваемых ветрами, сплетенных из бамбука хижинах, отрезанный от всего мира, окруженный небом, лесом и водой, живет заброшенный лесной человек.
Троекратно прогудела сирена «Синчи Рока», извещая леса о своем прибытии. Торжественная минута, которую житель хижины с нетерпением поджидал целый месяц! С парохода перебрасывают на берег узкую доску. Человек шатающейся походкой поднимается на палубу. Истощенный, ободранный, со смущенной и жалкой улыбкой на лице, он все же пытается держаться независимо. Если это белый и бывший городской житель, «Синчи Рока» смутно напоминает ему лучшие времена. Если он метис или индеец, «Синчи Рока» для него — мир ошеломляющих мечтаний. Но и белым и индейцам роскошь парохода не сулит ничего хорошего.
На ланчию человек всегда приходит с надеждой, что за мешок принесенной им фасоли он получит равноценный товар: керосин, мыло, материю. (Получить деньги никто не надеется.) Действительно, капитан Ларсен даст все, чего только пожелает лесной житель, но в два раза меньше, чем ему следует. Ибо Ларсен — богатый человек, которому не терпится разбогатеть еще больше, и у него есть пароход, а лесной житель — больной бедняк, и парохода у него нет. Все, что он имеет, — это маленькое каноэ, а ведь на нем до Икитоса не доберешься; до Икитоса пятьсот, а то и тысяча километров!
Ограбив несчастного, «Синчи Рока» дает два гудка, на палубу втаскивают доску, и пароход отчаливает. Еще минуту назад житель побережья и его маленькое поле находились в орбите интересов большого мира, принадлежали этому миру, подчинялись его порядкам. Сейчас, когда трап убран, эта связь оборвалась; снова человек принадлежит только лесу. Тяжелой походкой он возвращается к своему шалашу, к своему повседневному образу жизни, убогому, беспросветному, безрадостному.
На берегах реки Укаяли раскинулось несколько местечек, влачащих жалкое существование, — Рекена, Орельяна, Контамана, Масисеа. Но очень сомнительно, найдется ли на всем этом пространстве, длиной в две тысячи километров, такое же количество жителей, приобщенных к цивилизации. Для них «Синчи Рока» везет четырнадцать писем и три — буквально три! — газеты: одну в Контаману, вторую в Масисеа и третью для врача Здзислава Шимоньского, который живет в Кумарии в польской колонии, впоследствии ликвидированной. Остальные жители, по-видимому, ничего не читают и не желают ничего знать о внешнем мире.
Впрочем, не все. Однажды на какой-то пристани явился к нам человечишка в заштопанной, но чистой рубахе и штанах. По темной коже лица трудно было определить, к какой расе он принадлежит: солнце и местный климат всех нивелируют. Выясняется, что он испанец. На Укаяли прожил сорок лет. Узнав, что я прибыл сюда прямо из Европы, он подошел ко мне и после долгих извинений и церемоний спросил, носят ли еще в Европе цилиндры и в каких именно случаях.
— Ах, Dios, — вздыхает он, — как бы я был счастлив надеть еще хоть разок цилиндр!..
«Синчи Рока» плывет дальше. Все удивительно в этой стране, поражающей богатством своей природы. Здесь попадаются деревья таких гигантских размеров, что каждое из них могло бы осенить своей тенью половину немаленькой деревни. Здесь растут пальмы с листьями в полтора десятка метров каждый. Воздух сотрясают крики бесчисленных пернатых. Летящие стаями арары с ярко-красным оперением снизу и сверкающей лазурью сверху представляют незабываемое зрелище. С глинистого берега сползают в реку кайманы, из воды выскакивают рыбы-чудища, а в лесу роятся миллионы удивительных насекомых. Здесь, невдалеке от подножья Кордильер, природа еще богаче, чем в устье Амазонки. Все вокруг буйно цветет, размножается и жаждет жизни, жизни!
Только человеку здесь плохо. Он страдает от всевозможных тропических болезней и прежде всего от анемии. На его истощенном лице лежит печать вечной грусти. Паразиты пожирают внутренности человека. Здесь водятся глисты и микробы всех «специальностей». Они размножаются в тонких и толстых кишках, в почках, в печени, в крови. Все это живет за счет человека и гасит на его лице улыбку радости. Несмотря на большую рождаемость, прирост населения здесь незначителен — дети мрут как мухи.
Когда «Синчи Рока» причаливает, мы все выходим на берег и отправляемся в чакру. Я обычно разговариваю с людьми, либо брожу среди бананов, а Чикиньо усердно исполняет свои обязанности и носится с сеткой за насекомыми.
Романтический убогий шалаш, полоска бананов, утопающих в ослепительных лучах тропического солнца, цветы и сказочной красоты бабочки, порхающие в душистом воздухе, — все это кажется такой счастливой идиллией! Но вот вы прошли каких-нибудь пятьдесят шагов — бананы кончаются, и начинается чаща. Огромный мрачный мир, у края которого вместе с тропинкой, протоптанной человеком, обрывается всякий след цивилизации.
Нигде, мне думается, граница двух миров не пролегает с такой поразительной отчетливостью, как именно здесь, у порога тропического, девственного леса.
27. СНЫ НА УКАЯЛИ
В это время года, в феврале, вечера на реке Укаяли сказочно красивы. С удивительной регулярностью, почти ежедневно, за час перед заходом солнца, на западе, над Кордильерами, скучиваются живописные перистые облака, отливающие всеми цветами радуги. Отблеск их падает на реку и превращает ее как бы в фантастические потоки крови. В кристаллически прозрачном воздухе (еще утром он был как бы затянут пеленой) берега будто сблизились и на ветвях деревьев ясно видны птицы и стада резвящихся обезьян.
Около шести часов вечера солнце заходит и наступают короткие сумерки, продолжающиеся менее одного часа. (Разговоры о том, будто в тропиках день гаснет мгновенно, тут же переходя в ночь, неверны.) Но вот на горизонте засверкали молнии: февраль здесь пора дождей, тропических ливней и бурь. Однажды ночью над нами разверзся ад. Тысячи молний слились в сплошное море света, создавая какую-то феерическую иллюминацию. Такое зрелище не только никогда не забудешь, но трудно поверить в реальность его, настолько оно фантастично.
В дождливые ночи мы великолепно спим и утром встаем бодрыми, в прекрасном настроении. Но если ночи тихие и ясные, мы буквально погибаем: нас мучают комары! Эти злобные бестии во сто крат страшнее наших европейских невинных созданий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
Сейчас, в феврале месяце, уровень реки поднялся выше нормального на семь метров. Пройдет немного времени, и паводок достигнет самого высокого уровня — десяти метров. Но уже и теперь большие пространства леса залиты водой. Повсюду из воды торчат островки суши. Некоторые из них имеют всего несколько десятков шагов в диаметре, другие несколько сот. На этих лесных островках в сырых, продуваемых ветрами, сплетенных из бамбука хижинах, отрезанный от всего мира, окруженный небом, лесом и водой, живет заброшенный лесной человек.
Троекратно прогудела сирена «Синчи Рока», извещая леса о своем прибытии. Торжественная минута, которую житель хижины с нетерпением поджидал целый месяц! С парохода перебрасывают на берег узкую доску. Человек шатающейся походкой поднимается на палубу. Истощенный, ободранный, со смущенной и жалкой улыбкой на лице, он все же пытается держаться независимо. Если это белый и бывший городской житель, «Синчи Рока» смутно напоминает ему лучшие времена. Если он метис или индеец, «Синчи Рока» для него — мир ошеломляющих мечтаний. Но и белым и индейцам роскошь парохода не сулит ничего хорошего.
На ланчию человек всегда приходит с надеждой, что за мешок принесенной им фасоли он получит равноценный товар: керосин, мыло, материю. (Получить деньги никто не надеется.) Действительно, капитан Ларсен даст все, чего только пожелает лесной житель, но в два раза меньше, чем ему следует. Ибо Ларсен — богатый человек, которому не терпится разбогатеть еще больше, и у него есть пароход, а лесной житель — больной бедняк, и парохода у него нет. Все, что он имеет, — это маленькое каноэ, а ведь на нем до Икитоса не доберешься; до Икитоса пятьсот, а то и тысяча километров!
Ограбив несчастного, «Синчи Рока» дает два гудка, на палубу втаскивают доску, и пароход отчаливает. Еще минуту назад житель побережья и его маленькое поле находились в орбите интересов большого мира, принадлежали этому миру, подчинялись его порядкам. Сейчас, когда трап убран, эта связь оборвалась; снова человек принадлежит только лесу. Тяжелой походкой он возвращается к своему шалашу, к своему повседневному образу жизни, убогому, беспросветному, безрадостному.
На берегах реки Укаяли раскинулось несколько местечек, влачащих жалкое существование, — Рекена, Орельяна, Контамана, Масисеа. Но очень сомнительно, найдется ли на всем этом пространстве, длиной в две тысячи километров, такое же количество жителей, приобщенных к цивилизации. Для них «Синчи Рока» везет четырнадцать писем и три — буквально три! — газеты: одну в Контаману, вторую в Масисеа и третью для врача Здзислава Шимоньского, который живет в Кумарии в польской колонии, впоследствии ликвидированной. Остальные жители, по-видимому, ничего не читают и не желают ничего знать о внешнем мире.
Впрочем, не все. Однажды на какой-то пристани явился к нам человечишка в заштопанной, но чистой рубахе и штанах. По темной коже лица трудно было определить, к какой расе он принадлежит: солнце и местный климат всех нивелируют. Выясняется, что он испанец. На Укаяли прожил сорок лет. Узнав, что я прибыл сюда прямо из Европы, он подошел ко мне и после долгих извинений и церемоний спросил, носят ли еще в Европе цилиндры и в каких именно случаях.
— Ах, Dios, — вздыхает он, — как бы я был счастлив надеть еще хоть разок цилиндр!..
«Синчи Рока» плывет дальше. Все удивительно в этой стране, поражающей богатством своей природы. Здесь попадаются деревья таких гигантских размеров, что каждое из них могло бы осенить своей тенью половину немаленькой деревни. Здесь растут пальмы с листьями в полтора десятка метров каждый. Воздух сотрясают крики бесчисленных пернатых. Летящие стаями арары с ярко-красным оперением снизу и сверкающей лазурью сверху представляют незабываемое зрелище. С глинистого берега сползают в реку кайманы, из воды выскакивают рыбы-чудища, а в лесу роятся миллионы удивительных насекомых. Здесь, невдалеке от подножья Кордильер, природа еще богаче, чем в устье Амазонки. Все вокруг буйно цветет, размножается и жаждет жизни, жизни!
Только человеку здесь плохо. Он страдает от всевозможных тропических болезней и прежде всего от анемии. На его истощенном лице лежит печать вечной грусти. Паразиты пожирают внутренности человека. Здесь водятся глисты и микробы всех «специальностей». Они размножаются в тонких и толстых кишках, в почках, в печени, в крови. Все это живет за счет человека и гасит на его лице улыбку радости. Несмотря на большую рождаемость, прирост населения здесь незначителен — дети мрут как мухи.
Когда «Синчи Рока» причаливает, мы все выходим на берег и отправляемся в чакру. Я обычно разговариваю с людьми, либо брожу среди бананов, а Чикиньо усердно исполняет свои обязанности и носится с сеткой за насекомыми.
Романтический убогий шалаш, полоска бананов, утопающих в ослепительных лучах тропического солнца, цветы и сказочной красоты бабочки, порхающие в душистом воздухе, — все это кажется такой счастливой идиллией! Но вот вы прошли каких-нибудь пятьдесят шагов — бананы кончаются, и начинается чаща. Огромный мрачный мир, у края которого вместе с тропинкой, протоптанной человеком, обрывается всякий след цивилизации.
Нигде, мне думается, граница двух миров не пролегает с такой поразительной отчетливостью, как именно здесь, у порога тропического, девственного леса.
27. СНЫ НА УКАЯЛИ
В это время года, в феврале, вечера на реке Укаяли сказочно красивы. С удивительной регулярностью, почти ежедневно, за час перед заходом солнца, на западе, над Кордильерами, скучиваются живописные перистые облака, отливающие всеми цветами радуги. Отблеск их падает на реку и превращает ее как бы в фантастические потоки крови. В кристаллически прозрачном воздухе (еще утром он был как бы затянут пеленой) берега будто сблизились и на ветвях деревьев ясно видны птицы и стада резвящихся обезьян.
Около шести часов вечера солнце заходит и наступают короткие сумерки, продолжающиеся менее одного часа. (Разговоры о том, будто в тропиках день гаснет мгновенно, тут же переходя в ночь, неверны.) Но вот на горизонте засверкали молнии: февраль здесь пора дождей, тропических ливней и бурь. Однажды ночью над нами разверзся ад. Тысячи молний слились в сплошное море света, создавая какую-то феерическую иллюминацию. Такое зрелище не только никогда не забудешь, но трудно поверить в реальность его, настолько оно фантастично.
В дождливые ночи мы великолепно спим и утром встаем бодрыми, в прекрасном настроении. Но если ночи тихие и ясные, мы буквально погибаем: нас мучают комары! Эти злобные бестии во сто крат страшнее наших европейских невинных созданий:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45