Он только с удивлением посмотрел вслед ей и затем смущенно перевел свой выразительный взгляд на меня, как бы прося еще. Я снова дал ему банан. Тогда произошло то, чего я за все долгое время своего общения с лесными обитателями еще ни разу не видел. Общеизвестно, что алчность является у зверей основным импульсом, законом их бытия. Все звери, с которыми мне до сих пор приходилось общаться, были жадными эгоистами; в лучшем случае они не вырывали пищи у других. А барригудо взял банан, даже не притронулся к нему и, подойдя к своей подруге, подал его ей, как бы говоря:
«Если уж ты такая обжора, то на тебе еще!»
Вот это жест, вот это самопожертвование, вот это дружба!
Барригудо возвращается ко мне и снова просит. Разумеется, я даю. Пока он с удовольствием уплетал банан, я прикоснулся рукой к его голове, и он нисколько не противился. Тогда я протянул ему руку, — барригудо взял ее, крепко сжал и продолжал держать в своей руке.
Морщины на лице старят его, но, очевидно, это особая красота, ибо барригудо находится в расцвете сил. Что больше всего удивляет в нем, это выражение огромной доброты в сочетании с какой-то редкой даже для обезьяны сообразительностью. Удивительно ли, что чудесный толстобрюх покорил меня? Насколько он приятнее своей невоспитанной подружки! Неужели Клаудио откажется мне продать и эту обезьяну?
Индейцы с большим интересом наблюдали за моими заигрываниями. Затем Клаудио подошел ко мне и, показывая на обезьяну, сказал:
— Хорошее мясо…
Я не понял, о чем он говорит, но Валентин пришел мне на помощь и объяснил, что мясо барригудо является для индейцев лучшим лакомством и поэтому лесные жители так рьяно охотятся за ними. Эти обезьяны стали очень редкими гостьями в тропических лесах, особенно вблизи человеческих жилищ. В чаще их еще относительно много, но индейцы усиленно уничтожают их.
— А этого тоже держат на убой? — спрашиваю я возмущенно.
Клаудио по свойственной ему манере не дает вразумительного ответа, из чего я заключаю, что вопрос еще не решен окончательно: может, съедят, а может, и нет. Индеец и его жена бросают все более жадные взгляды на два куска цветной материи, которую я прежде разложил перед женщиной в виде предлагаемой платы за обезьяну.
Первым не выдерживает Клаудио и, прикоснувшись к красной материи, смотрит на меня исподлобья.
— А это дашь мне? — бормочет он.
— За что? — спрашиваю.
— За нее, — показывает он глазами на барригудо.
— Дам два куска! — поспешно отвечаю я, стараясь не обнаружить своей радости.
С минуту Клаудио стоит онемевший, думая, что я шучу. Затем он, в свою очередь, поспешно соглашается и велит жене отнести поскорее материю в хижину. А вдруг я раздумаю и пожалею о своей щедрости?
На обратном пути мои парнишки ругали меня, уверяя, что я переплатил за зверя, что он этого не стоит, что материя была очень ценная. От них я узнал, почему обезьяна такая ручная. Оказывается, она долгое время жила у одного из соседей, а затем он отдал ее Клаудио на съедение. Юлио обстоятельно и толково стал ощупывать насупившегося барригудо, привязанного к носу лодки, а потом успокоенно сказал Валентину:
— Мяса у него достаточно, и жирный… Знаешь, может, гринго не так уж много переплатил за нее?
По возвращении в Кумарию снова встал вопрос о съедобных свойствах обезьяны. Педро, осмотрев ее, серьезно посоветовал забирать ее на ночь в хижину и зорко стеречь: кто знает, не польстится ли на нее какой-нибудь пеон из ближайшей асьенды, не захочет ли полакомиться ею?
58. ВОТ ЭТО ДРУЖБА!
Таким образом я приобрел обезьяну барригудо и завязал дружбу с милейшим созданием, которое мне когда-либо приходилось встречать. Эта была самая крепкая дружба, какая только возможна между человеком и животным. Когда я вспоминаю о ней, то самые нежные слова рвутся из моей души. Трудно осознать, что в этом зверьке так привлекало меня и в чем таилось его обаяние. То ли в доброте и уживчивости характера, то ли в сдержанности — я бы сказал изысканности его манер, то ли в быстрой сообразительности, то ли в удивительной способности глубоко чувствовать?
Наша дружба — особая. В ней нет приторности; ни я, ни барригудо не любим никаких излияний.
Обезьяна почти так же привязана и к другим людям, с которыми ей приходится общаться: к моему хозяину Барановскому, к Педро, Валентину, к Чикиньо. Чуждается она только одного Юлио. Позднее, убедившись в ее проницательности, я пришел к выводу, что эта умница поняла, для какой цели Юлио ощупывал ее, когда мы возвращались от Клаудио, и до сих пор не может простить ему этого.
Спустя три дня по возвращении в Кумарию я разрезал путы, связывавшие барригудо, и отпустил его на волю. Но он не сбежал. Целыми днями он кувыркался близ хижины, сердечно приветствуя всех, а вечерами приходил спать ко мне. Охотно, хотя и с достоинством, он играл с другими животными, особенно с обезьянами, на шаловливую резвость которых он смотрел с забавной снисходительностью. В отличие от этих шумных созданий он всегда молчалив.
Я полагал, глядя на его крепкое, приземистое туловище и медлительные движения, что он неуклюж и неповоротлив. Ничего подобного. При желании барригудо умеет проделывать самые невероятные прыжки, а на верхушки высоченных деревьев взбирается с ловкостью, которой могла бы позавидовать любая длинноногая коата. В этих случаях барригудо помогает себе длинным крепким хвостом; зацепившись хвостом за ветку, он любит раскачиваться в такой позе и при этом с особым удовольствием поедает лакомства.
Когда я собрался ехать домой, у меня появились первые заботы.
— Вы хотите взять его с собой в Европу? — спрашивает Барановский.
— Ну, разумеется.
— Но ведь обезьяны обычно не переносят морского путешествия…
Опытные в этих делах перуанцы еще настойчивее предостерегали меня. Они утверждали, что барригудо редко доплывают живыми до Пара, подыхая где-нибудь в районе Манауса.
И все же я настаивал на своем безумном плане. Ободренный добрым состоянием здоровья тех зверей, которыми я обзавелся в Кумарии, я решил перевезти не только барригудо, но и весь зверинец.
И вот начались сборы. Я тщательно упаковал коллекции, предназначенные для музеев, и соорудил нужное количество клеток. В один прекрасный день я погрузил все свое достояние на небольшой пароход и в роли укаяльского Ноя отправился вниз по реке. На пароходе было тесно, но все же первый этап, до Икитоса, мы проплыли счастливо, никого не потеряв.
Хуже было на втором этапе, от Икитоса до Пара. Капитан разрешил мне выпускать зверей из клеток и держать их на палубе — на привязи, конечно. Но, несмотря на это, многие из них начинают прихварывать, а с ними вместе и я — точнее, мои нервы. Все яснее с горечью убеждаюсь, насколько безнадежна и нелегка моя затея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
«Если уж ты такая обжора, то на тебе еще!»
Вот это жест, вот это самопожертвование, вот это дружба!
Барригудо возвращается ко мне и снова просит. Разумеется, я даю. Пока он с удовольствием уплетал банан, я прикоснулся рукой к его голове, и он нисколько не противился. Тогда я протянул ему руку, — барригудо взял ее, крепко сжал и продолжал держать в своей руке.
Морщины на лице старят его, но, очевидно, это особая красота, ибо барригудо находится в расцвете сил. Что больше всего удивляет в нем, это выражение огромной доброты в сочетании с какой-то редкой даже для обезьяны сообразительностью. Удивительно ли, что чудесный толстобрюх покорил меня? Насколько он приятнее своей невоспитанной подружки! Неужели Клаудио откажется мне продать и эту обезьяну?
Индейцы с большим интересом наблюдали за моими заигрываниями. Затем Клаудио подошел ко мне и, показывая на обезьяну, сказал:
— Хорошее мясо…
Я не понял, о чем он говорит, но Валентин пришел мне на помощь и объяснил, что мясо барригудо является для индейцев лучшим лакомством и поэтому лесные жители так рьяно охотятся за ними. Эти обезьяны стали очень редкими гостьями в тропических лесах, особенно вблизи человеческих жилищ. В чаще их еще относительно много, но индейцы усиленно уничтожают их.
— А этого тоже держат на убой? — спрашиваю я возмущенно.
Клаудио по свойственной ему манере не дает вразумительного ответа, из чего я заключаю, что вопрос еще не решен окончательно: может, съедят, а может, и нет. Индеец и его жена бросают все более жадные взгляды на два куска цветной материи, которую я прежде разложил перед женщиной в виде предлагаемой платы за обезьяну.
Первым не выдерживает Клаудио и, прикоснувшись к красной материи, смотрит на меня исподлобья.
— А это дашь мне? — бормочет он.
— За что? — спрашиваю.
— За нее, — показывает он глазами на барригудо.
— Дам два куска! — поспешно отвечаю я, стараясь не обнаружить своей радости.
С минуту Клаудио стоит онемевший, думая, что я шучу. Затем он, в свою очередь, поспешно соглашается и велит жене отнести поскорее материю в хижину. А вдруг я раздумаю и пожалею о своей щедрости?
На обратном пути мои парнишки ругали меня, уверяя, что я переплатил за зверя, что он этого не стоит, что материя была очень ценная. От них я узнал, почему обезьяна такая ручная. Оказывается, она долгое время жила у одного из соседей, а затем он отдал ее Клаудио на съедение. Юлио обстоятельно и толково стал ощупывать насупившегося барригудо, привязанного к носу лодки, а потом успокоенно сказал Валентину:
— Мяса у него достаточно, и жирный… Знаешь, может, гринго не так уж много переплатил за нее?
По возвращении в Кумарию снова встал вопрос о съедобных свойствах обезьяны. Педро, осмотрев ее, серьезно посоветовал забирать ее на ночь в хижину и зорко стеречь: кто знает, не польстится ли на нее какой-нибудь пеон из ближайшей асьенды, не захочет ли полакомиться ею?
58. ВОТ ЭТО ДРУЖБА!
Таким образом я приобрел обезьяну барригудо и завязал дружбу с милейшим созданием, которое мне когда-либо приходилось встречать. Эта была самая крепкая дружба, какая только возможна между человеком и животным. Когда я вспоминаю о ней, то самые нежные слова рвутся из моей души. Трудно осознать, что в этом зверьке так привлекало меня и в чем таилось его обаяние. То ли в доброте и уживчивости характера, то ли в сдержанности — я бы сказал изысканности его манер, то ли в быстрой сообразительности, то ли в удивительной способности глубоко чувствовать?
Наша дружба — особая. В ней нет приторности; ни я, ни барригудо не любим никаких излияний.
Обезьяна почти так же привязана и к другим людям, с которыми ей приходится общаться: к моему хозяину Барановскому, к Педро, Валентину, к Чикиньо. Чуждается она только одного Юлио. Позднее, убедившись в ее проницательности, я пришел к выводу, что эта умница поняла, для какой цели Юлио ощупывал ее, когда мы возвращались от Клаудио, и до сих пор не может простить ему этого.
Спустя три дня по возвращении в Кумарию я разрезал путы, связывавшие барригудо, и отпустил его на волю. Но он не сбежал. Целыми днями он кувыркался близ хижины, сердечно приветствуя всех, а вечерами приходил спать ко мне. Охотно, хотя и с достоинством, он играл с другими животными, особенно с обезьянами, на шаловливую резвость которых он смотрел с забавной снисходительностью. В отличие от этих шумных созданий он всегда молчалив.
Я полагал, глядя на его крепкое, приземистое туловище и медлительные движения, что он неуклюж и неповоротлив. Ничего подобного. При желании барригудо умеет проделывать самые невероятные прыжки, а на верхушки высоченных деревьев взбирается с ловкостью, которой могла бы позавидовать любая длинноногая коата. В этих случаях барригудо помогает себе длинным крепким хвостом; зацепившись хвостом за ветку, он любит раскачиваться в такой позе и при этом с особым удовольствием поедает лакомства.
Когда я собрался ехать домой, у меня появились первые заботы.
— Вы хотите взять его с собой в Европу? — спрашивает Барановский.
— Ну, разумеется.
— Но ведь обезьяны обычно не переносят морского путешествия…
Опытные в этих делах перуанцы еще настойчивее предостерегали меня. Они утверждали, что барригудо редко доплывают живыми до Пара, подыхая где-нибудь в районе Манауса.
И все же я настаивал на своем безумном плане. Ободренный добрым состоянием здоровья тех зверей, которыми я обзавелся в Кумарии, я решил перевезти не только барригудо, но и весь зверинец.
И вот начались сборы. Я тщательно упаковал коллекции, предназначенные для музеев, и соорудил нужное количество клеток. В один прекрасный день я погрузил все свое достояние на небольшой пароход и в роли укаяльского Ноя отправился вниз по реке. На пароходе было тесно, но все же первый этап, до Икитоса, мы проплыли счастливо, никого не потеряв.
Хуже было на втором этапе, от Икитоса до Пара. Капитан разрешил мне выпускать зверей из клеток и держать их на палубе — на привязи, конечно. Но, несмотря на это, многие из них начинают прихварывать, а с ними вместе и я — точнее, мои нервы. Все яснее с горечью убеждаюсь, насколько безнадежна и нелегка моя затея.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45