– Ура! – подхватили внизу.
Василий Дмитриевич вернулся в Москву скромно. Торжественной встречи его не удостоили. Не до князя было Москве. Засучив рукава, москвичи разбирали завалы, рубили избы, отстраивали торг. Весь город работал.
И всё же нашёлся один человек, который ждал великого князя с большим нетерпением.
– С приездом, государь, – сказал он, встретив Василия Дмитриевича. – Добро пожаловать в свой стольный город.
– Спасибо, казначей, на ласковом слове. Управились без меня?
– Управились. Только не верится, что без тебя. Не потаи, государь, сделай милость, скажи: чем беду отвёл? – Иван Кошка вскинул вперёд правую руку и, склонившись, коснулся пола.
Разговор великого князя с казначеем проходил в излюбленной обоими Угловой палате.
– Зря, Иван, кланяешься, спину ломаешь, – со смехом ответствовал князь. – Нет моего в этом деле участия. Москву спасли белые стены да могучая дружина. Ещё – мальчонка да невеличка-девица. Ещё малая хитрость. А я как есть ни при чём.
– Девица – сестра Холмского, та, что ордынцев вперёд других увидала и Рязань упредила?
– Она. Упрямая, с норовом. Вся в брата. Я её с собой прихватил. Во Владимир ехать наотрез отказалась. «Скучно в тереме», – говорит.
– Бойкая девица! Ну, а мальчонка – кто?
– Помнишь иконников, что чудо сотворили?
– И захочешь забыть – не забудешь. О старшем идёт слава по всей Руси.
– Меньшой, хоть и не знаменит, нашему делу тоже пользу принёс. Прежде чем к Рублёву попасть в выученики, пришлось ему больше года томиться в ордынской неволе. Было это в тот самый год, когда Холмский подался в первый раз к Едигею. Мальчонка его там от верной смерти спас, за это пообещал князь вызволить его из неволи. Тот поверил, забрался среди ночи в шатёр, не зная, что Холмского уже нет в Орде, что несётся он через степь, подальше от Всемогущего.
Ждал мальчонка, ждал, притаившись за сундуком, да ненароком в сон его заманило. Проснулся от шума, выглянул. Видит, посредине шатра стоит Капьтагай. И что бы ты, Иван, думал, делает наш немой?
– Что, государь?
– Громким шёпотом собаку князя ругает. Убить он его собрался, а князь от ножа ушёл.
Иван Кошка вскочил и воздел к потолку руки.
– То-то, – усмехнулся Василий Дмитриевич. – И я так же вскочил, когда мальчонка рассказал мне об этом. Да не всё ещё.
Слушай дальше. Я мальчонка спросил: «Как ты догадался, что Капьтагай князя ругал, иль по-ордынски выучился?» – «Нет, государь, по-ордынски не выучился, слова Капьтагай произносил русские, понятно произносил, словно прожил долгое время в Москве».
– Вот так дела! Стало быть, соглядатая готовили.
– Да ещё какого! Не только мы, вся Орда находилась в неведении, думали, что Капьтагай в самом деле немой. Двое только и знали правду: толмач да сам Едигей. Мальчонка сказывал, толмач Капьтагая вывез из дальнего стойбища, за злость и выдержку он ему приглянулся.
– Кто ж надоумил Капьтагая немым притвориться, сам или толмач присоветовал?
– Того не знаю. А нашему говору его толмач обучал. Каждый день уезжали они вдвоём в степь, от людей подальше. Там и шло обучение.
– Мы-то гадали, кто в тайности сказанное Едигею переносит, а если надо, далее – Витовту? Ты, государь, и на меня грешил.
– Было дело, не скрою. Было, да прошло.
– Что ж ты, узнав, оставил немого… Тьфу! Оставил Капьтагая при себе?
– С радостью вновь приму, коль Едигей не разнюхал, что мы обо всём узнали, и снова его пришлёт. От тайного разговора отстранить слугу всегда сумеем, не тайное – пусть слышит. Зато, если Орду понадобится перехитрить…
– Ох, государь! – вскричал казначей, не дав Василию Дмитриевичу закончить фразу. – Я-то, дурень, как увидел, что Капьтагай не интересуется грамоткой, решил, что ты здесь ошибся. В голову не пришло, что немой – не немой, что всё, что ты написал об усобице, приключившейся в Орде, он своими ушами услышал.
– Услышав же, поторопился известить Едигея. Тот мигом лагерь поднял и повернул на Итиль.
– Испугался власть потерять.
– На то и расчёт был. Уразумел теперь, отчего я этого прехитростного соглядатая приму обратно с великой радостью?
– Уразумел, государь. Мальчонка молчать будет?
– Будет – его слово твёрдое. Кстати сказать, пускай он сюда пожалует. Должок ему с меня причитается. Отдать пора.
* * *
Андроньев монастырь, лежавший на ордынском пути, был выжжен дотла. Строиться приходилось заново. Работали приписанные к монастырю крестьяне. Работали сами монахи. Вместе с другими валил лес и рыл ямы для новых подклетей Пантюшка. Хоть и не сделался он монахом, но монастырь для него стал вместо дома. Здесь его приветили, здесь он жил, здесь обучался художеству.
Когда пришли от великого князя, он прежде всего разыскал Андрея.
– Учитель, меня зовут в княжьи палаты.
– Ступай. Верно, великий князь хочет тебе доверить новую работу.
– Боязно. Справлюсь ли?
– «Владимирская» была тебе испытанием. Теперь не только я – сам Даниил считает тебя живописцем. А живописец, как говорил преславный Феофан, «надо всем властен».
Но в княжий дворец Пантюшку вызвали не для работы. Зачем – Пантюшка пока не догадывался.
– Пройди в Угловую палату, – сказал казначей Иван Фёдорович Кошка. Он самолично встретил Пантюшку в Малых сенях. – Дорогу знаешь?
– Знаю, боярин. Найду. Не знаю только, зачем зван.
– Там сообразишь.
Угловую палату Пантюшка нашёл сразу. Однако обитая войлоком дверь, против его ожидания, оказалась плотно притворенной. Пришлось подать голос. Никто не ответил. Подождав малое время, Пантюшка осторожно потянул дверь на себя. За дверью раздался рык. Пантюшка не мог ошибиться, слишком хорошо он знал этот звук. Он рванул дверь что есть силы.
– Медоедка, родной!
Посреди палаты стоял Медоед и скалил клыкастую пасть. Пантюшка не стал размышлять, как очутился медведь в покоях великого князя. Он ворвался в палату и зарылся лицом в густую бурую шерсть.
В тот же момент он услышал не то смешок, не то всхлипывание. В палате кроме него кто-то был! Кто-то видел, как он, не мальчонка, а взрослый, обнимал за шею медведя. Смутившись, Пантюшка разжал руки и обернулся.
На пристенной лавке сидела девочка с бледно-матовым лицом под волной чёрных, не скрученных в косы волос.
Разодета девочка была как княжна, из себя же – совсем невеличка. Красные сапожки едва доставали до пола. Вбежав в палату, Пантюшка увидел медведя, а сидевшую в углу девочку не приметил. Теперь же, увидев, не мог оторвать от неё глаз. И она, наклонив голову, смотрела на него синими тёмными глазами, так пристально смотрела, что сдвинулись, сойдясь в одну линию, тонкие брови шнурочком.
* * *
– Устинька, ты ли? – спросил Пантюшка княжну сдавленным шёпотом.
Девочка приподнялась с лавки, выпростала из рукавов-накапок тонкие руки и, взмахнув платочком, запела:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37