Потом выходит на площадь. Идет через площадь, голову опустила, стучит копытами. Мычит. До того как замычала, на площади ничего не было, но площадь была не пустая. Теперь замычала, и площадь стала пустая. А она идет дальше, понурилась, стучит копытами. Она мычит. Мой брат — Дарл. Он поехал в Джексон на поезде. Поехал на поезде не для того, чтобы сойти с ума. Он сошел с ума у нас в повозке. Дарл. Она там долго пробыла. И корова ушла уже. Долго. Она была там дольше, чем корова. Но не дольше, чем пустая. Дарл мой брат. Мой брат Дарл.
Дюи Дэлл выходит. Смотрит на меня.
— Пойдем теперь в ту сторону, — говорю я. Она смотрит на меня.
— Не поможет, — говорит она. — Вот подлец.
— Дюи Дэлл, что не поможет?
— Знаю, что не поможет, — говорит она. Она ни на что не смотрит. — Знаю.
— Пошли в ту сторону, — говорю я.
— Нам надо обратно в гостиницу. Поздно. Надо потихоньку пробраться.
— Все равно, давай пойдем туда, посмотрим?
— Ты же лучше хотел бананов. Хотел бананов?
— Ладно. Мой брат сошел с ума, и он уехал в Джексон. Джексон дальше ума.
— Не поможет, — говорит Дюи Дэлл. — Знаю, что не поможет.
— Что не поможет? Чтобы ехать в Джексон, он сел в поезд. Я не ездил в поезде, а Дарл ездил в поезде. Дарл. Дарл мой брат. Дарл. Дарл.
ДАРЛ
Дарл поехал в Джексон. Его посадили в поезд, со смехом, по длинному вагону со смехом, головы поворачивали по-совиному, когда он проходил. «Над чем смеешься?» — спросил я.
«Да да да да».
Двое привели его на поезд. В разномастных пиджаках, оттопырившихся над правыми задними карманами. Затылки у обоих только что выбриты скобкой, словно два парикмахера разом брили по шнуру, такому, как у Кеша. «Ты над пистолетами смеешься?» — спросил я. «Почему смеешься?» — спросил я. «Потому что слышать не можешь смеха?»
Они опустили два сиденья, чтобы Дарл мог сидеть у окна и смеяться. Один сел с ним рядом, другой сел напротив, ехал задом. Одному пришлось ехать задом, потому что у казенных денег на каждое лицо есть задняя сторона, на каждый зад есть лицо, а едут они на казенные деньги, а там — кровосмешение. У пяти центов с одной стороны женщина, а с другой — бизон; два лица, а зада нет. Я не знаю, что это такое. У Дарла был биноклик из Франции, с войны. А в нем женщина и свинья, два зада без лица. Я знаю, что это такое. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
«Да да да да да да».
Повозка стоит на площади, мулы не шевелятся, вожжи захлестнуты за пружину сиденья, повозка задком к суду. Ничем не выделяется из сотни других повозок; возле нее стоит Джул и смотрит на улицу, как любой другой человек в этот день, и все же чем-то они выделяются, отличаются. Атмосферой предрешенного и скорого отъезда, какая окружает поезда, — может быть, впечатление создается тем, что Дюи Дэлл и Вардаман на сиденье и Кеш на тюфяке в повозке едят бананы из пакета. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
Дарл — наш брат, наш брат Дарл. Наш брат Дарл в клетке в Джексоне, его чумазые руки легко лежат в тихих просветах между прутьями, он глядит оттуда с пеной на губах.
«Да да да да да да да да».
ДЮИ ДЭЛЛ
Когда он увидел деньги, я сказала:
— Это не мои деньги, я им не хозяйка.
— Чьи же?
— Это деньги Коры Талл. Миссис Талл. Я продала ее пироги.
— Десять долларов за два пирога?
— Не тронь. Они не мои.
— Не было у тебя никаких пирогов. Врешь. В свертке у тебя было воскресное платье.
— Не тронь! Возьмешь, вором будешь.
— Родная дочь называет меня вором. Родная дочь.
— Папа. Папа.
— Я кормил тебя и дал тебе кров. Любил и заботился, а теперь моя родная дочь, дочь моей покойной жены, над материной могилой называет меня вором.
— Говорю тебе, не мои. Мои, ей-богу, отдала бы.
— Где ты взяла десять долларов?
— Папа. Папа.
— Не хочешь говорить. Или через такой позор добыла, что боишься говорить?
— Говорю тебе, не мои. Ты понимаешь или нет, что не мои?
— Да разве ж я не отдал бы обратно? А она родного отца называет вором.
— Говорю тебе, не могу. Говорю, не мои деньги. Ей-богу, отдала бы.
— И брать не стал бы. Моя родная дочь, которую я семнадцать лет кормил, пожалела мне в долг десять долларов.
— Они не мои. Не могу.
— Так чьи же?
— Мне их дали. Купить одну вещь.
— Что купить?
— Папа. Папа.
— В долг ведь. Видит Бог, тошно мне, что родные дети меня попрекают. А я им свое отдавал, не скупясь. С радостью отдавал, не скупясь. И теперь они мне отказывают. Адди. Твое счастье, Адди, что ты умерла.
— Папа. Папа.
— Правду говорю, ей-богу.
Он взял деньги и ушел.
КЕШ
Когда мы остановились, чтобы одолжить лопаты, в доме играл граммофон, а когда лопаты стали не нужны, папа сказал:
— Надо бы их вернуть, я думаю.
И мы опять поехали к тому дому.
— Надо Кеша к Пибоди отвезти, — сказал Джул.
— Да тут делов-то на минуту, — сказал папа. Он вылез из повозки. В этот раз музыка не играла.
— Пускай Вардаман отнесет, — сказал Джул. — Он вдвое быстрей обернется. Или давай, я…
— Нет, лучше я сам, — говорит папа. — Я ведь одалживал.
И вот мы ждали в повозке, но в этот раз музыка не играла. Я думаю, хорошо, что у нас нет такой штуки. Думаю, я бы совсем не работал, только слушал. Не знаю, может, музыку послушать — самое лучшее, что бывает у человека. Придет, к примеру, вечером усталый, а тут ему музыка играет — и отдыхает человек, лучше-то как еще отдохнуть? Я видел такие, которые закрываются, как чемоданчик, с ручкой — носи его с собой куда хочешь.
— Что он делает, по-твоему? — спрашивает Джул. — Я бы за это время десять раз отнес лопаты.
— Пускай его. Не забывай, он ведь не такой, как ты, проворный.
— Чего же ты мне не дал отнести? Нам еще ногу твою лечить, а то завтра домой не уедем.
— Да успеется. Интересно, сколько такая машина стоит в рассрочку?
— Рассрочивать-то что? — сказал Джул. — Из каких денег ее купишь?
— Мало ли как бывает, — я сказал. — Думаю, у Сюратта я бы мог купить такой за пять долларов.
Вернулся папа, и поехали к Пибоди. Пока мы у него были, папа сказал, что сходит в парикмахерскую, побреется. Ну, а вечером сказал, что у него есть дело, — говорит, а сам в сторону смотрит, волосы влажные, прилизаны, и пахнет от него одеколоном, — но я сказал, пускай его, я бы и сам не прочь послушать еще этой музыки.
Утром он опять ушел, потом вернулся, велел запрягать и собираться, а он нас встретит — и, когда они ушли, говорит:
— У тебя, верно, нет больше денег.
— Пибоди дал мне только за гостиницу расплатиться, — я сказал. — Нам ведь больше ничего и не надо?
— Да, — сказал папа, — да. Нам ничего не надо. — А сам стоит и не смотрит на меня.
— Если что-то надо, я думаю, Пибоди нам… — сказал я.
— Нет, — сказал он. — Больше ничего. Вы подождите меня на углу.
Ну, вывел Джул упряжку, пришел за мной, уложили меня в повозке на тюфяк и поехали через площадь к углу, где папа велел ждать, — ждем в повозке, Дюи Дэлл с Вардаманом бананы едят, потом видим, они идут по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Дюи Дэлл выходит. Смотрит на меня.
— Пойдем теперь в ту сторону, — говорю я. Она смотрит на меня.
— Не поможет, — говорит она. — Вот подлец.
— Дюи Дэлл, что не поможет?
— Знаю, что не поможет, — говорит она. Она ни на что не смотрит. — Знаю.
— Пошли в ту сторону, — говорю я.
— Нам надо обратно в гостиницу. Поздно. Надо потихоньку пробраться.
— Все равно, давай пойдем туда, посмотрим?
— Ты же лучше хотел бананов. Хотел бананов?
— Ладно. Мой брат сошел с ума, и он уехал в Джексон. Джексон дальше ума.
— Не поможет, — говорит Дюи Дэлл. — Знаю, что не поможет.
— Что не поможет? Чтобы ехать в Джексон, он сел в поезд. Я не ездил в поезде, а Дарл ездил в поезде. Дарл. Дарл мой брат. Дарл. Дарл.
ДАРЛ
Дарл поехал в Джексон. Его посадили в поезд, со смехом, по длинному вагону со смехом, головы поворачивали по-совиному, когда он проходил. «Над чем смеешься?» — спросил я.
«Да да да да».
Двое привели его на поезд. В разномастных пиджаках, оттопырившихся над правыми задними карманами. Затылки у обоих только что выбриты скобкой, словно два парикмахера разом брили по шнуру, такому, как у Кеша. «Ты над пистолетами смеешься?» — спросил я. «Почему смеешься?» — спросил я. «Потому что слышать не можешь смеха?»
Они опустили два сиденья, чтобы Дарл мог сидеть у окна и смеяться. Один сел с ним рядом, другой сел напротив, ехал задом. Одному пришлось ехать задом, потому что у казенных денег на каждое лицо есть задняя сторона, на каждый зад есть лицо, а едут они на казенные деньги, а там — кровосмешение. У пяти центов с одной стороны женщина, а с другой — бизон; два лица, а зада нет. Я не знаю, что это такое. У Дарла был биноклик из Франции, с войны. А в нем женщина и свинья, два зада без лица. Я знаю, что это такое. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
«Да да да да да да».
Повозка стоит на площади, мулы не шевелятся, вожжи захлестнуты за пружину сиденья, повозка задком к суду. Ничем не выделяется из сотни других повозок; возле нее стоит Джул и смотрит на улицу, как любой другой человек в этот день, и все же чем-то они выделяются, отличаются. Атмосферой предрешенного и скорого отъезда, какая окружает поезда, — может быть, впечатление создается тем, что Дюи Дэлл и Вардаман на сиденье и Кеш на тюфяке в повозке едят бананы из пакета. «Ты поэтому смеешься, Дарл?»
Дарл — наш брат, наш брат Дарл. Наш брат Дарл в клетке в Джексоне, его чумазые руки легко лежат в тихих просветах между прутьями, он глядит оттуда с пеной на губах.
«Да да да да да да да да».
ДЮИ ДЭЛЛ
Когда он увидел деньги, я сказала:
— Это не мои деньги, я им не хозяйка.
— Чьи же?
— Это деньги Коры Талл. Миссис Талл. Я продала ее пироги.
— Десять долларов за два пирога?
— Не тронь. Они не мои.
— Не было у тебя никаких пирогов. Врешь. В свертке у тебя было воскресное платье.
— Не тронь! Возьмешь, вором будешь.
— Родная дочь называет меня вором. Родная дочь.
— Папа. Папа.
— Я кормил тебя и дал тебе кров. Любил и заботился, а теперь моя родная дочь, дочь моей покойной жены, над материной могилой называет меня вором.
— Говорю тебе, не мои. Мои, ей-богу, отдала бы.
— Где ты взяла десять долларов?
— Папа. Папа.
— Не хочешь говорить. Или через такой позор добыла, что боишься говорить?
— Говорю тебе, не мои. Ты понимаешь или нет, что не мои?
— Да разве ж я не отдал бы обратно? А она родного отца называет вором.
— Говорю тебе, не могу. Говорю, не мои деньги. Ей-богу, отдала бы.
— И брать не стал бы. Моя родная дочь, которую я семнадцать лет кормил, пожалела мне в долг десять долларов.
— Они не мои. Не могу.
— Так чьи же?
— Мне их дали. Купить одну вещь.
— Что купить?
— Папа. Папа.
— В долг ведь. Видит Бог, тошно мне, что родные дети меня попрекают. А я им свое отдавал, не скупясь. С радостью отдавал, не скупясь. И теперь они мне отказывают. Адди. Твое счастье, Адди, что ты умерла.
— Папа. Папа.
— Правду говорю, ей-богу.
Он взял деньги и ушел.
КЕШ
Когда мы остановились, чтобы одолжить лопаты, в доме играл граммофон, а когда лопаты стали не нужны, папа сказал:
— Надо бы их вернуть, я думаю.
И мы опять поехали к тому дому.
— Надо Кеша к Пибоди отвезти, — сказал Джул.
— Да тут делов-то на минуту, — сказал папа. Он вылез из повозки. В этот раз музыка не играла.
— Пускай Вардаман отнесет, — сказал Джул. — Он вдвое быстрей обернется. Или давай, я…
— Нет, лучше я сам, — говорит папа. — Я ведь одалживал.
И вот мы ждали в повозке, но в этот раз музыка не играла. Я думаю, хорошо, что у нас нет такой штуки. Думаю, я бы совсем не работал, только слушал. Не знаю, может, музыку послушать — самое лучшее, что бывает у человека. Придет, к примеру, вечером усталый, а тут ему музыка играет — и отдыхает человек, лучше-то как еще отдохнуть? Я видел такие, которые закрываются, как чемоданчик, с ручкой — носи его с собой куда хочешь.
— Что он делает, по-твоему? — спрашивает Джул. — Я бы за это время десять раз отнес лопаты.
— Пускай его. Не забывай, он ведь не такой, как ты, проворный.
— Чего же ты мне не дал отнести? Нам еще ногу твою лечить, а то завтра домой не уедем.
— Да успеется. Интересно, сколько такая машина стоит в рассрочку?
— Рассрочивать-то что? — сказал Джул. — Из каких денег ее купишь?
— Мало ли как бывает, — я сказал. — Думаю, у Сюратта я бы мог купить такой за пять долларов.
Вернулся папа, и поехали к Пибоди. Пока мы у него были, папа сказал, что сходит в парикмахерскую, побреется. Ну, а вечером сказал, что у него есть дело, — говорит, а сам в сторону смотрит, волосы влажные, прилизаны, и пахнет от него одеколоном, — но я сказал, пускай его, я бы и сам не прочь послушать еще этой музыки.
Утром он опять ушел, потом вернулся, велел запрягать и собираться, а он нас встретит — и, когда они ушли, говорит:
— У тебя, верно, нет больше денег.
— Пибоди дал мне только за гостиницу расплатиться, — я сказал. — Нам ведь больше ничего и не надо?
— Да, — сказал папа, — да. Нам ничего не надо. — А сам стоит и не смотрит на меня.
— Если что-то надо, я думаю, Пибоди нам… — сказал я.
— Нет, — сказал он. — Больше ничего. Вы подождите меня на углу.
Ну, вывел Джул упряжку, пришел за мной, уложили меня в повозке на тюфяк и поехали через площадь к углу, где папа велел ждать, — ждем в повозке, Дюи Дэлл с Вардаманом бананы едят, потом видим, они идут по улице.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39