а затем он, как всегда, на своем обычном стуле рядом с охладителем для воды, и дядя наконец поднес спичку к своей глиняно-кукурузной трубке, продолжая в то же время говорить не просто через дым, а в самый дым, дымом:
— …как это случилось, потому что кое-что мы все-таки знаем, уж не говоря о том, что в конце концов рассказал Лукас, а ведь он прямо как ястреб или какой-нибудь международный шпион сам за собой следил, как бы не сказать чего-нибудь, что позволило бы не то что спасти его, а хотя бы как-то объяснить его причастность к этому, — так вот, Винсон и Кроуфорд вдвоем на паях покупали лес у старика Сэдли Уоркитта, двоюродного или четвероюродного брата, или дяди, или какого-то там родственника миссис Гаури; вернее, они столковались со стариком о цене за досковой фут, но с тем, чтобы рассчитаться из выручки, то есть, значит, не раньше, чем вся партия до последнего дерева будет распилена и Кроуфорд с Винсоном вывезут и сбудут ее, а тогда заплатят старику Сэдли за лес и за наем лесопилки и артели, которая будет рубить, и пилить, и складывать распиленный лес тут же, в миле от дома старика Сэдли, и чтобы ни одного сучка не выносить, пока все не будет распилено. А вот дальше как было — этого мы, в сущности, еще не выяснили, пока Хэмптон не арестовал Кроуфорда, но, конечно, только так оно и могло быть, а то чего же ради, спрашивается, вы все старались и выкапывали Джека Монтгомери из могилы Винсона? И каждый раз как я об этом подумаю и вспомню, что вы трое, возвращаясь обратно, спустились с холма на то самое место, где двое из вас слышали, а один даже видел, как мимо вас ехал этот человек, который уже с трупом убитого в седле неожиданно для себя вдруг очутился перед необходимостью отказаться от задуманного плана — и с такой поспешностью, что, когда мы с Хэмптоном всего через каких-нибудь шесть часов приехали туда, в могиле уже не оказалось никого…
— Но он же не отказался, — сказала мисс Хэбершем.
— Что? — сказал дядя. — На чем это я остановился? Ах, да! Так вот, Лукас Бичем, прогуливаясь как-то по своей привычке ночью, услышал что-то, пошел и поглядел или, может быть, он просто проходил мимо и видел, а может, у него уже были какие-то подозрения, и поэтому он и пошел прогуляться именно туда в эту ночь и увидел, как грузят машину в темноте — то ли он ее узнал, то ли нет, — грузят тем самым лесом, про который все кругом знали, что его не будут трогать, пока лесопилку не закроют и она не снимется с места, а это еще когда будет, и Лукас, значит, следил, слушал и, может статься, даже не поленился сходить в соседний округ, в Глазго и Холлимаунт, и там уже разузнал наверняка, не только кто вывозит этот лес каждую ночь понемножку, так чтобы никому, кто бывает там не каждый день, не было заметно, что он убавляется (а единственно, кто мог наведываться туда каждый день или, во всяком случае, интересоваться, как идет дело, — это Кроуфорд — он же представлял интересы и брата — да дядюшка Сэдли, владелец деревьев, а следовательно, и распиленного леса, и они могли распоряжаться им как угодно, но один из них целые дни разъезжал по округу, обделывая разные другие дела, а другой, скрюченный ревматизмом старик, был сверх того еще сильно подслеповат, так что, если бы он даже и мог добраться туда из своего дома, он все равно ничего не увидел бы; а в рабочую артель на лесопилке мастеровые нанимались поденно, и, если бы они даже и знали, что происходит по ночам, им до этого не было никакого дела — лишь бы получать свое за неделю каждую субботу), но и что он с этим лесом делает: может быть, он даже и про Джека Монтгомери дознался, только то, что Лукас знал про Джека Монтгомери, ничего не меняло, если не считать того, что Джек, попав в могилу Винсона, вероятно, спас тем самым жизнь Лукасу. Но даже когда Хоуп рассказал мне, как ему в конце концов удалось вытянуть все это из Лукаса утром, в кухне, когда Уилл Лигейт привел его из тюрьмы, а мы с вами поехали домой, это опять-таки объясняло не все, а только часть случившегося, потому что я все еще говорю себе то, что я говорил с той самой минуты рано утром, когда вы разбудили меня и Чик повторил мне все, что Лукас ему говорил про пистолет; «Но почему же Винсон? Зачем Кроуфорду, для того чтобы уничтожить свидетеля кражи, понадобилось убивать Винсона?» Не то чтобы это не достигало цели, потому что, безусловно, Лукас должен был погибнуть, как только первый приблизившийся белый увидел его стоящим над телом Винсона, а из заднего кармана у него торчал этот самый пистолет, но зачем же так сложно, зачем прибегать к такому противоестественному, окольному способу, братоубийству? И вот, так как у нас теперь было о чем потолковать с Лукасом, я попозже днем отправился прямо к Хэмптону на кухню, и там за столом сидели с одной стороны кухарка Хэмптона, а с другой — Лукас, который уплетал капусту с маисовым хлебом, и не с тарелки, а прямо из двухгаллоновой глиняной банки, и вот я ему говорю: «Значит, он тебя как-то застал — не Кроуфорд, я сейчас не про него…» — а он говорит:
«Нет, Винсон. Я тоже про него говорю. Только он опоздал малость, машина-то уже отъехала груженая и покатила без огней, и он спрашивает меня: „Чья это машина?“ — а я ничего не говорю».
«Так, — говорю я. — Ну а дальше что?»
«Все. Ничего дальше», — говорит Лукас.
«А револьвер у него с собой был?»
«Не знаю, — говорит Лукас. — Дубинка у него была», — а я говорю:
«Хорошо. Рассказывай дальше», — а он говорит:
«Ничего дальше. Просто он так постоял с поднятой дубинкой, скажи, говорит, чья это машина, а я ничего не говорю, и он опустил дубинку, повернулся, и больше я его не видал».
«И ты, значит, взял свой пистолет, — говорю я, — и пошел…», — а он говорит:
«Чего мне было ходить? Он сам пришел — про Кроуфорда я сейчас говорю — ко мне домой, вечером, на другой же день, предлагал заплатить мне, только чтобы я сказал, чья это была машина, целую кучу денег, пятьдесят долларов, тут же вынимал и показывал, а я говорю, я еще не решил, чья эта была машина, а он говорит, он мне их оставит до тех пор, пока я решу, — а я, говорю, уже решил — подождем до завтра, а это было в пятницу вечером, — может, какое доказательство будет от мистера Уоркитта и Винсона, что они свою часть денег получили за эти увезенные дрова».
«Да? — говорю я. — Ну а что потом?»
«А потом я пойду и скажу мистеру Уоркитту, чтобы он…»
«Ну-ка, повтори еще раз, — говорю я. — Медленно».
«Скажу мистеру Уоркитту, чтобы он свои доски получше считал».
«И ты, негр, собирался пойти к белому, сказать ему, что сыновья его племянницы воруют у него лес, да еще к белому с Четвертого участка. Да ты понимаешь, что с тобой сделали бы?»
«Ничего не пришлось никому делать, — сказал он. — Потому как на другой день — в субботу — он мне записку прислал…» — и тут мне надо было бы сообразить насчет пистолета, потому что Гаури-то, очевидно, это знал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64
— …как это случилось, потому что кое-что мы все-таки знаем, уж не говоря о том, что в конце концов рассказал Лукас, а ведь он прямо как ястреб или какой-нибудь международный шпион сам за собой следил, как бы не сказать чего-нибудь, что позволило бы не то что спасти его, а хотя бы как-то объяснить его причастность к этому, — так вот, Винсон и Кроуфорд вдвоем на паях покупали лес у старика Сэдли Уоркитта, двоюродного или четвероюродного брата, или дяди, или какого-то там родственника миссис Гаури; вернее, они столковались со стариком о цене за досковой фут, но с тем, чтобы рассчитаться из выручки, то есть, значит, не раньше, чем вся партия до последнего дерева будет распилена и Кроуфорд с Винсоном вывезут и сбудут ее, а тогда заплатят старику Сэдли за лес и за наем лесопилки и артели, которая будет рубить, и пилить, и складывать распиленный лес тут же, в миле от дома старика Сэдли, и чтобы ни одного сучка не выносить, пока все не будет распилено. А вот дальше как было — этого мы, в сущности, еще не выяснили, пока Хэмптон не арестовал Кроуфорда, но, конечно, только так оно и могло быть, а то чего же ради, спрашивается, вы все старались и выкапывали Джека Монтгомери из могилы Винсона? И каждый раз как я об этом подумаю и вспомню, что вы трое, возвращаясь обратно, спустились с холма на то самое место, где двое из вас слышали, а один даже видел, как мимо вас ехал этот человек, который уже с трупом убитого в седле неожиданно для себя вдруг очутился перед необходимостью отказаться от задуманного плана — и с такой поспешностью, что, когда мы с Хэмптоном всего через каких-нибудь шесть часов приехали туда, в могиле уже не оказалось никого…
— Но он же не отказался, — сказала мисс Хэбершем.
— Что? — сказал дядя. — На чем это я остановился? Ах, да! Так вот, Лукас Бичем, прогуливаясь как-то по своей привычке ночью, услышал что-то, пошел и поглядел или, может быть, он просто проходил мимо и видел, а может, у него уже были какие-то подозрения, и поэтому он и пошел прогуляться именно туда в эту ночь и увидел, как грузят машину в темноте — то ли он ее узнал, то ли нет, — грузят тем самым лесом, про который все кругом знали, что его не будут трогать, пока лесопилку не закроют и она не снимется с места, а это еще когда будет, и Лукас, значит, следил, слушал и, может статься, даже не поленился сходить в соседний округ, в Глазго и Холлимаунт, и там уже разузнал наверняка, не только кто вывозит этот лес каждую ночь понемножку, так чтобы никому, кто бывает там не каждый день, не было заметно, что он убавляется (а единственно, кто мог наведываться туда каждый день или, во всяком случае, интересоваться, как идет дело, — это Кроуфорд — он же представлял интересы и брата — да дядюшка Сэдли, владелец деревьев, а следовательно, и распиленного леса, и они могли распоряжаться им как угодно, но один из них целые дни разъезжал по округу, обделывая разные другие дела, а другой, скрюченный ревматизмом старик, был сверх того еще сильно подслеповат, так что, если бы он даже и мог добраться туда из своего дома, он все равно ничего не увидел бы; а в рабочую артель на лесопилке мастеровые нанимались поденно, и, если бы они даже и знали, что происходит по ночам, им до этого не было никакого дела — лишь бы получать свое за неделю каждую субботу), но и что он с этим лесом делает: может быть, он даже и про Джека Монтгомери дознался, только то, что Лукас знал про Джека Монтгомери, ничего не меняло, если не считать того, что Джек, попав в могилу Винсона, вероятно, спас тем самым жизнь Лукасу. Но даже когда Хоуп рассказал мне, как ему в конце концов удалось вытянуть все это из Лукаса утром, в кухне, когда Уилл Лигейт привел его из тюрьмы, а мы с вами поехали домой, это опять-таки объясняло не все, а только часть случившегося, потому что я все еще говорю себе то, что я говорил с той самой минуты рано утром, когда вы разбудили меня и Чик повторил мне все, что Лукас ему говорил про пистолет; «Но почему же Винсон? Зачем Кроуфорду, для того чтобы уничтожить свидетеля кражи, понадобилось убивать Винсона?» Не то чтобы это не достигало цели, потому что, безусловно, Лукас должен был погибнуть, как только первый приблизившийся белый увидел его стоящим над телом Винсона, а из заднего кармана у него торчал этот самый пистолет, но зачем же так сложно, зачем прибегать к такому противоестественному, окольному способу, братоубийству? И вот, так как у нас теперь было о чем потолковать с Лукасом, я попозже днем отправился прямо к Хэмптону на кухню, и там за столом сидели с одной стороны кухарка Хэмптона, а с другой — Лукас, который уплетал капусту с маисовым хлебом, и не с тарелки, а прямо из двухгаллоновой глиняной банки, и вот я ему говорю: «Значит, он тебя как-то застал — не Кроуфорд, я сейчас не про него…» — а он говорит:
«Нет, Винсон. Я тоже про него говорю. Только он опоздал малость, машина-то уже отъехала груженая и покатила без огней, и он спрашивает меня: „Чья это машина?“ — а я ничего не говорю».
«Так, — говорю я. — Ну а дальше что?»
«Все. Ничего дальше», — говорит Лукас.
«А револьвер у него с собой был?»
«Не знаю, — говорит Лукас. — Дубинка у него была», — а я говорю:
«Хорошо. Рассказывай дальше», — а он говорит:
«Ничего дальше. Просто он так постоял с поднятой дубинкой, скажи, говорит, чья это машина, а я ничего не говорю, и он опустил дубинку, повернулся, и больше я его не видал».
«И ты, значит, взял свой пистолет, — говорю я, — и пошел…», — а он говорит:
«Чего мне было ходить? Он сам пришел — про Кроуфорда я сейчас говорю — ко мне домой, вечером, на другой же день, предлагал заплатить мне, только чтобы я сказал, чья это была машина, целую кучу денег, пятьдесят долларов, тут же вынимал и показывал, а я говорю, я еще не решил, чья эта была машина, а он говорит, он мне их оставит до тех пор, пока я решу, — а я, говорю, уже решил — подождем до завтра, а это было в пятницу вечером, — может, какое доказательство будет от мистера Уоркитта и Винсона, что они свою часть денег получили за эти увезенные дрова».
«Да? — говорю я. — Ну а что потом?»
«А потом я пойду и скажу мистеру Уоркитту, чтобы он…»
«Ну-ка, повтори еще раз, — говорю я. — Медленно».
«Скажу мистеру Уоркитту, чтобы он свои доски получше считал».
«И ты, негр, собирался пойти к белому, сказать ему, что сыновья его племянницы воруют у него лес, да еще к белому с Четвертого участка. Да ты понимаешь, что с тобой сделали бы?»
«Ничего не пришлось никому делать, — сказал он. — Потому как на другой день — в субботу — он мне записку прислал…» — и тут мне надо было бы сообразить насчет пистолета, потому что Гаури-то, очевидно, это знал;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64