Вот мы и играемся в прятки - никак друг дружку найти не можем... Но и мне, кроме блефа, ничего не остается, иначе - кранты нам всем.
- Ты его то видел?
- Да.
- И что думаешь, псих?
- Конечно псих. Говорит, управляет миром. Так, знаешь, как бы в шутку, а губы-то подрагивают. Следовательно, верит.
- Да не Кашпировский ли его фамилия?
- По манере очень напоминает. Та же железная уверенность, фразы строит безо всяких неопределенностей, без этой, понимаешь, нашей дребедени - будто, кажется, словно - безо всяких там сослагательных наклонений, просто от спинного мозга, как в гипнозе, четким, уверенным голосом, ну точно Кашпировский, только, на интеллектуальном уровне.
Доктор беспокойно теребил воропаевский рукав.
- Погоди, значит не слухи это, я думал - так, анекдот на фоне всеобщей разрухи. Ах ты, господи, то есть он сам себя считает режиссером, а мы как бы актеришки, в его спектакле, погоди, погоди, да остановись ты.
Воропаев притормозил у очередной Демидовской конструкции.
- Значит, система Станиславского.
- Бери выше.
- Автором?! - воскликнул доктор и уперся в Самокопателя невидящим взглядом.
Потом, похлопав себя по внутреннему карману, уже с ожесточением, прошептал:
- Ничего, сдюжим.
- Эээ, чего там у тебя запрятано? Михаил Антонович, ну-ка покажи, не хочешь? Знаю, гиперболоид там у тебя, ты мне даже думать не смей, погляди нас всего-ничего на целую страну, а глубинка проснется, знаешь чего по утру бывает-то, с перепою в очень нехорошем настроении русский человек, с перепою просыпается, страшен бывает во гневе.
- Страшен мир, может быть, и вправду все это выдумка, фантазия, больной сон, я тебе говорил - давай проснемся.
- Плевать, сон не сон, это все философия, нужно свое дело делать. Вон Андрей вытравляет гиперболоид из паутины... Эх, жаль парня.
- Тьфу, ты, - в сердцах сплюнул доктор, - Чего ты прикидываешься простачком? Ну, а если он прав? Если он, этот Новый Человек, прав?
Воропаев серьезно посмотрел на доктора:
- А если даже и прав! Да пусть так, пусть мы не люди, а только персонажи, что же, свинством жить? Что же нам, остается одна логика да философия? Нет, Михаил Антонович, не только, чувствую должно быть что-то еще. Да и не наша эта философия. Самые подленькие открытия вовсе не в науке и технике с ихними бомбами, самые страшные открытия происходят в философии, потому что нельзя открыть новой морали для человека.
То есть открыть-то можно, и уж понаоткрывали, не приведи Господи...
как только не боятся, черти? Нет, не наша эта философия. Слышь, доктор, не русская.
- Неужели ж думаешь, есть русская?
- Обязательно, верю и знаю, только не эта математика, с Кантом, и Декартом, из А вытекает Вэ, а из Вэ вытекает Сэ. Нет уж, бросьте, господа, хрена, если человеку неудобно, то пусть никуда не вытекает, пусть уж лучше так совсем, остается, пусть вытекает, если не подло, а если подло - хрена! - Воропаев почти кричал, как доктор тогда в ординаторской.
- А кто же будет определять, хреново или так себе? - увлекся Михаил Антонович?
- Господь Бог! - выдал Воропаев и сам удивился своим словам.
- Ну право... - доктор замолчал.
- Иначе пустота, - уже более уверенно сказал Воропаев.
Доктор наконец заметил железного человека.
- Самокопатель, твоя идея?
- Нет, сам пожелал.
- Сам? Странно.
- Да, усмехнулся так, даже весело, и говорит: я знаю, у вас модель есть, я модели очень люблю, пусть по Москве стоят. Будет как сожжение статуи Будды.
- Понятно, на контрапунктах работает. А Лао Цзы кто такой?
- Китаец обрусевший, я с ним на почве изобретательской деятельности сошелся. Хороший мужик, сейчас очень мне помогает.
Доктор впервые за много дней весело улыбнулся:
- Ну, вот это ты хорошо ему впендюрил! Потом достал серебрянную луковицу и присвистнул:
- Майор, давай жми в больницу, у меня обход.
Еще на подъезде к первой градской стало ясно, что стряслась беда.
Сначала, правда, казалось, что это зарево от Боровицких ворот, но если бы оно было оттуда, то оно так и бы и стояло на месте, а тут от Гагаринской до Академии наук оно вылезло на полнеба. Воропаев все понял, и гнал что есть мочи по средней полосе. Машин, правда, кроме редких джипов, не было никаких.
Горело как раз его отделение. Какие-то люди, словно мелкие домашние паразиты, шныряли в округе, кажется, разбегались.
- Наркоманы с трех вокзалов, - догадался Воропаев и автоматически потянулся к радиотелефону, но потом спохватился и выматерился.
Когда они подъехали, здание уже догорало. Сухо, как праздничная пиротехника, хлопали последние стекла и с веселым звоном падали на асфальт. Те, кто мог, выбрался наружу и наблюдал, как из окон прыгают больные.
- Михаил Антонович, - обратилась старушонка, одетая в серый байковый халат, - в хирургическом отделении остался один.
Заметив какую-то кричащую фигуру на третьем этаже, доктор рванулся, но Воропаев его придержал.
- Погоди, Михаил Антонович, не твое это дело. Пойди лучше к больным.
Воропаев скрылся в клубах дыма.
Доктор смотрел на охваченное пламенем окно. Человек расставил руки, упершись в раму. Кажется, сейчас прыгнет. Михаил Антонович, как техник палубной авиации, замахал руками. Впрочем, что он делает, сам о себе подумал доктор. Что мы все делаем, все это мелкая воропаевская суета, разве вылечишься анальгином, если в душе раковая опухоль? Надо резать, резать и резать. В ушах, сквозь грохот и звон, неистово гудел ветер.
Надо резать, опять сказал себе доктор, и заметил, как человек в окне отпустил одну руку и повернулся назад. Неужели добрался, нет, это все пожарные меры, чего тушить пожары, надо спички отобрать. Родители, не давайте детям играть с огнем! Спички детям - не игрушка!
Вскоре появился Воропаев, героически неся на руках ополоумевшего от страха пациента.
- Ну-ка погляди, а я смотаюсь, привезу людей.
Доктор неопределенно махнул рукой и пошел в сквер. На этой скамейке он часто сиживал между операциями, обдумывая какую-нибудь пьесу, или просто так подставлял лицо под ласковое летнее солнце и не думал ни о чем. Его коллеги и пациенты в такие минуты не беспокоили, говоря друг дружке: Михаил Антонович отдыхает.
Доктор полез во внутренний карман и достал тоненькую книжку в строгой черной обложке с грифом одного известного издательства. Развернул и принялся читать.
30
Университет скорее угадывался по отсутствию ветра, которому приходилось огибать главное здание, и здесь как раз было относительное затишье. На улице Лебедева он постоял, пытаясь разглядеть яблоневую аллею. Но и тут ничего не получилось, и он вспомнил картину Ван Гога с очень похожими деревьями, как будто писалась она не на юге Франции, а прямо здесь, на Ленинских горах.
Потом он думал о голландце, о его письмах, и о том, что зря тот поехал в Париж, потому что лучше, чем "Едоки Картофеля", нет картины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45