Был первый час ночи. В доме все
уже легли, но никто не спал, и Наде всў чуялось, что внизу играют на
скрипке. Послышался резкий стук, должно быть, сорвалась ставня. Через
минуту вошла Нина Ивановна в одной сорочке, со свечой.
- Что это застучало, Надя? - спросила она.
Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в
эту бурную ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде
вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновенной и с
гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь никак не могла
вспомнить этих слов; всў, что приходило на память, было так слабо, не
нужно.
В печке раздалось пение нескольких басов и даже послышалось:
А-ах, бо-о-же мой! Надя села в постели и вдруг схватила себя крепко
за волосы и зарыдала.
- Мама, мама, - проговорила она, - родная моя, если б ты знала,
что со мной делается! Прошу тебя, умоляю, позволь мне уехать! Умоляю!
- Куда? - спросила Нина Ивановна, не понимая, и села на кровать.
- Куда уехать?
Надя долго плакала и не могла выговорить ни слова.
- Позволь мне уехать из города! - сказала она наконец. - Свадьбы
не должно быть и не будет - пойми! Я не люблю этого человека... И
говорить о нем не могу.
- Нет, родная моя, нет, - заговорила Нина Ивановна быстро,
страшно испугавшись. - Ты успокойся - это у тебя от нерасположения
духа. Это пройдет. Это бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но
милые бранятся - только тешатся.
- Ну уйди, мама, уйди! - зарыдала Надя.
- Да, - сказала Нина Ивановна, помолчав. - Давно ли ты была
ребенком, девочкой, а теперь уже невеста. В природе постоянный обмен
веществ. И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у
тебя такая же строптивая дочка, как у меня.
- Милая, добрая моя, ты ведь умна, ты несчастна, - сказала Надя,
- ты очень несчастна, - зачем же ты говоришь пошлости? Бога ради, зачем?
Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни
слова, всхлипнула и ушла к себе. Басы опять загудели в печке, стало
вдруг страшно. Надя вскочила с постели и быстро пошла к матери. Нина
Ивановна, заплаканная, лежала в постели, укрывшись голубым одеялом, и
держала в руках книгу.
- Мама, выслушай меня! - проговорила Надя. - Умоляю тебя,
вдумайся и пойми! Ты только пойми, до какой степени мелка и унизительна
наша жизнь. У меня открылись глаза, я теперь все вижу. И что такое твой
Андрей Андреич? Ведь он же не умен, мама! Господи боже мой! Пойми,
мама, он глуп!
Нина Ивановна порывисто села.
- Ты и твоя бабка мучаете меня! - сказала она, вспыхнув. - Я
жить хочу! Жить! - повторила она и раза два ударила кулачком по груди.
- Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня старуху
сделали!..
Она горько заплакала, легла и свернулась под одеялом калачиком, и
показалась такой маленькой, жалкой, глупенькой. Надя пошла к себе,
оделась и, севши у окна, стала поджидать утра. Она всю ночь сидела и
думала, а кто-то со двора всў стучал в ставню и насвистывал.
Утром бабушка жаловалась, что в саду ночью ветром посбивало все
яблоки и сломало одну старую сливу. Было серо, тускло, безотрадно, хоть
огонь зажигай; все жаловались на холод, и дождь стучал в окна. После
чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала на колени в углу у
кресла и закрыла лицо руками.
- Что? - спросил Саша.
- Не могу, - проговорила она. - Как я могла жить здесь раньше, не
понимаю, не постигаю! Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю
эту праздную, бессмысленную жизнь...
- Ну, ну, - проговорил Саша, не понимая еще, в чем дело. - Это
ничего... Это хорошо.
- Эта жизнь опостылела мне, - продолжала Надя, - я не вынесу
здесь и одного дня. Завтра же я уеду отсюда. Возьмите меня с собой,
бога ради!
Саша минуту смотрел на нее с удивлением; наконец он понял и
обрадовался, как ребенок. Он взмахнул руками и начал притоптывать
туфлями, как бы танцуя от радости.
- Великолепно! - говорил он, потирая руки. - Боже, как это хорошо!
А она глядела на него, не мигая, большими, влюбленными глазами,
как очарованная, ожидая, что он тотчас же скажет ей что-нибудь
значительное, безграничное по своей важности; он еще ничего не сказал
ей, но уже ей казалось, что перед нею открывается нечто новое и
широкое, чего она раньше не знала, и уже она смотрела на него, полная
ожиданий, готовая на всў, хотя бы на смерть.
- Завтра я уезжаю, - сказал он, подумав, - и вы поедете на вокзал
провожать меня... Ваш багаж я заберу в свой чемодан и билет вам возьму;
а во время третьего звонка вы войдете в вагон, - мы и поедем. Проводите
меня до Москвы, а там вы одни поедете в Петербург. Паспорт у вас есть?
- Есть.
- Клянусь вам, вы не пожалеете и не раскаетесь, - сказал Саша с
увлечением. - Поедете, будете учиться, а там пусть вас носит судьба.
Когда перевернете вашу жизнь, то всў изменится. Главное - перевернуть
жизнь, а все остальное не важно. Итак, значит, завтра поедем?
- О да! Бога ради!
Наде казалось, что она очень взволнована, что на душе у нее
тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать и
мучительно думать; но едва она пришла к себе и прилегла на постель, как
тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до
самого вечера.
V
Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и пальто, пошла наверх,
чтобы еще раз взглянуть на мать, на всў свое; она постояла в своей
комнате около постели, еще теплой, осмотрелась, потом пошла тихо к
матери. Нина Ивановна спала, в комнате было тихо. Надя поцеловала мать
и поправила ей волосы, постояла минуты две... Потом не спеша вернулась
вниз.
На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым верхом, весь
мокрый, стоял у подъезда.
- Не поместишься с ним, Надя, - сказала бабушка, когда прислуга
стала укладывать чемоданы. - И охота в такую погоду провожать.
Оставалась бы дома. Ишь ведь дождь какой!
Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша посадил Надю,
укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он поместился рядом.
- В добрый час! Господь благословит! - кричала с крыльца бабушка.
- Ты же, Саша, пиши нам из Москвы!
- Ладно. Прощайте, бабуля!
- Сохрани тебя царица небесная!
- Ну, погодка! - проговорил Саша.
Надя теперь только заплакала. Теперь уже для нее ясно было, что
она уедет непременно, чему она все-таки не верила, когда прощалась с
бабушкой, когда глядела на мать. Прощай, город! И всў ей вдруг
припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с
вазой; и всў это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и
уходило всў назад и назад. А когда сели в вагон и поезд тронулся, то
всў это прошлое, такое большое и серьезное, сжалось в комочек, и
разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так
мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно только зеленое
поле, мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость
вдруг перехватила ей дыхание:
1 2 3 4 5 6
уже легли, но никто не спал, и Наде всў чуялось, что внизу играют на
скрипке. Послышался резкий стук, должно быть, сорвалась ставня. Через
минуту вошла Нина Ивановна в одной сорочке, со свечой.
- Что это застучало, Надя? - спросила она.
Мать, с волосами, заплетенными в одну косу, с робкой улыбкой, в
эту бурную ночь казалась старше, некрасивее, меньше ростом. Наде
вспомнилось, как еще недавно она считала свою мать необыкновенной и с
гордостью слушала слова, какие она говорила; а теперь никак не могла
вспомнить этих слов; всў, что приходило на память, было так слабо, не
нужно.
В печке раздалось пение нескольких басов и даже послышалось:
А-ах, бо-о-же мой! Надя села в постели и вдруг схватила себя крепко
за волосы и зарыдала.
- Мама, мама, - проговорила она, - родная моя, если б ты знала,
что со мной делается! Прошу тебя, умоляю, позволь мне уехать! Умоляю!
- Куда? - спросила Нина Ивановна, не понимая, и села на кровать.
- Куда уехать?
Надя долго плакала и не могла выговорить ни слова.
- Позволь мне уехать из города! - сказала она наконец. - Свадьбы
не должно быть и не будет - пойми! Я не люблю этого человека... И
говорить о нем не могу.
- Нет, родная моя, нет, - заговорила Нина Ивановна быстро,
страшно испугавшись. - Ты успокойся - это у тебя от нерасположения
духа. Это пройдет. Это бывает. Вероятно, ты повздорила с Андреем; но
милые бранятся - только тешатся.
- Ну уйди, мама, уйди! - зарыдала Надя.
- Да, - сказала Нина Ивановна, помолчав. - Давно ли ты была
ребенком, девочкой, а теперь уже невеста. В природе постоянный обмен
веществ. И не заметишь, как сама станешь матерью и старухой, и будет у
тебя такая же строптивая дочка, как у меня.
- Милая, добрая моя, ты ведь умна, ты несчастна, - сказала Надя,
- ты очень несчастна, - зачем же ты говоришь пошлости? Бога ради, зачем?
Нина Ивановна хотела что-то сказать, но не могла выговорить ни
слова, всхлипнула и ушла к себе. Басы опять загудели в печке, стало
вдруг страшно. Надя вскочила с постели и быстро пошла к матери. Нина
Ивановна, заплаканная, лежала в постели, укрывшись голубым одеялом, и
держала в руках книгу.
- Мама, выслушай меня! - проговорила Надя. - Умоляю тебя,
вдумайся и пойми! Ты только пойми, до какой степени мелка и унизительна
наша жизнь. У меня открылись глаза, я теперь все вижу. И что такое твой
Андрей Андреич? Ведь он же не умен, мама! Господи боже мой! Пойми,
мама, он глуп!
Нина Ивановна порывисто села.
- Ты и твоя бабка мучаете меня! - сказала она, вспыхнув. - Я
жить хочу! Жить! - повторила она и раза два ударила кулачком по груди.
- Дайте же мне свободу! Я еще молода, я жить хочу, а вы из меня старуху
сделали!..
Она горько заплакала, легла и свернулась под одеялом калачиком, и
показалась такой маленькой, жалкой, глупенькой. Надя пошла к себе,
оделась и, севши у окна, стала поджидать утра. Она всю ночь сидела и
думала, а кто-то со двора всў стучал в ставню и насвистывал.
Утром бабушка жаловалась, что в саду ночью ветром посбивало все
яблоки и сломало одну старую сливу. Было серо, тускло, безотрадно, хоть
огонь зажигай; все жаловались на холод, и дождь стучал в окна. После
чаю Надя вошла к Саше и, не сказав ни слова, стала на колени в углу у
кресла и закрыла лицо руками.
- Что? - спросил Саша.
- Не могу, - проговорила она. - Как я могла жить здесь раньше, не
понимаю, не постигаю! Жениха я презираю, себя презираю, презираю всю
эту праздную, бессмысленную жизнь...
- Ну, ну, - проговорил Саша, не понимая еще, в чем дело. - Это
ничего... Это хорошо.
- Эта жизнь опостылела мне, - продолжала Надя, - я не вынесу
здесь и одного дня. Завтра же я уеду отсюда. Возьмите меня с собой,
бога ради!
Саша минуту смотрел на нее с удивлением; наконец он понял и
обрадовался, как ребенок. Он взмахнул руками и начал притоптывать
туфлями, как бы танцуя от радости.
- Великолепно! - говорил он, потирая руки. - Боже, как это хорошо!
А она глядела на него, не мигая, большими, влюбленными глазами,
как очарованная, ожидая, что он тотчас же скажет ей что-нибудь
значительное, безграничное по своей важности; он еще ничего не сказал
ей, но уже ей казалось, что перед нею открывается нечто новое и
широкое, чего она раньше не знала, и уже она смотрела на него, полная
ожиданий, готовая на всў, хотя бы на смерть.
- Завтра я уезжаю, - сказал он, подумав, - и вы поедете на вокзал
провожать меня... Ваш багаж я заберу в свой чемодан и билет вам возьму;
а во время третьего звонка вы войдете в вагон, - мы и поедем. Проводите
меня до Москвы, а там вы одни поедете в Петербург. Паспорт у вас есть?
- Есть.
- Клянусь вам, вы не пожалеете и не раскаетесь, - сказал Саша с
увлечением. - Поедете, будете учиться, а там пусть вас носит судьба.
Когда перевернете вашу жизнь, то всў изменится. Главное - перевернуть
жизнь, а все остальное не важно. Итак, значит, завтра поедем?
- О да! Бога ради!
Наде казалось, что она очень взволнована, что на душе у нее
тяжело, как никогда, что теперь до самого отъезда придется страдать и
мучительно думать; но едва она пришла к себе и прилегла на постель, как
тотчас же уснула и спала крепко, с заплаканным лицом, с улыбкой, до
самого вечера.
V
Послали за извозчиком. Надя, уже в шляпе и пальто, пошла наверх,
чтобы еще раз взглянуть на мать, на всў свое; она постояла в своей
комнате около постели, еще теплой, осмотрелась, потом пошла тихо к
матери. Нина Ивановна спала, в комнате было тихо. Надя поцеловала мать
и поправила ей волосы, постояла минуты две... Потом не спеша вернулась
вниз.
На дворе шел сильный дождь. Извозчик с крытым верхом, весь
мокрый, стоял у подъезда.
- Не поместишься с ним, Надя, - сказала бабушка, когда прислуга
стала укладывать чемоданы. - И охота в такую погоду провожать.
Оставалась бы дома. Ишь ведь дождь какой!
Надя хотела сказать что-то и не могла. Вот Саша посадил Надю,
укрыл ей ноги пледом. Вот и сам он поместился рядом.
- В добрый час! Господь благословит! - кричала с крыльца бабушка.
- Ты же, Саша, пиши нам из Москвы!
- Ладно. Прощайте, бабуля!
- Сохрани тебя царица небесная!
- Ну, погодка! - проговорил Саша.
Надя теперь только заплакала. Теперь уже для нее ясно было, что
она уедет непременно, чему она все-таки не верила, когда прощалась с
бабушкой, когда глядела на мать. Прощай, город! И всў ей вдруг
припомнилось: и Андрей, и его отец, и новая квартира, и нагая дама с
вазой; и всў это уже не пугало, не тяготило, а было наивно, мелко и
уходило всў назад и назад. А когда сели в вагон и поезд тронулся, то
всў это прошлое, такое большое и серьезное, сжалось в комочек, и
разворачивалось громадное, широкое будущее, которое до сих пор было так
мало заметно. Дождь стучал в окна вагона, было видно только зеленое
поле, мелькали телеграфные столбы да птицы на проволоках, и радость
вдруг перехватила ей дыхание:
1 2 3 4 5 6