— Ребята, а ведь стыдно в наше время не уметь писать… — говорили товарищи,
— Известно, стыдно, — соглашались темные.
Так возник первый кружок ликвидации неграмотности.
Зная уличные и тюремные навыки бывших беспризорников, начальство считало нецелесообразным насильно навязывать молодежи систематическую учебу, пичкать их книжной мудростью. Начальство подходило к этому вопросу также с осторожной предусмотрительностью и терпеливо ожидало того времени, когда молодежь сама потянется к учебе.
Было много хлопот и с организацией производства. Ребята смекалисты, выносливы, трудолюбивы, но рабочие навыки у них отсутствовали. Решено начать работу не с азбучных элементов того или иного дела, а сразу на вещах. Только такой метод и мог заинтересовать ребят. Во всех цехах из-под рук начинающих выходили вещи порченые, бросовые, никудышные. Инструкторы впадали в отчаяние. Ребята выбивались из сил, стараясь усвоить технику, и горько над собой подсмеивались:
— Вот обутки шьем! Да в таких сапогах, как наши, кобыле в великом посту ходить…
Ребята из одной мастерской перебегали в другую: там не клеится, здесь не клеится — перебегали в третью, судорожно хватались за работу, отыскивая мастерство по вкусу, по наклонностям. Им говорили: «Торопитесь выбирать профессию: чем скорей выберете, тем скорей можете уйти на завод, на фабрику».
Но вот после упорных трудов начали, как по волшебству, созидаться взаправдашние вещи; туфли, сапоги, чулки, перчатки, табуреты, столы, скобы, всякие поковки. Глаза ребят заблестели верой в себя, сознанием собственной полезной роли в жизни. Краски мира теперь казались им ярче, милее сердцу: все пути становились видней, заманчивей. Нарождалась естественная потребность товарищеской спайки, работы плечо в плечо, взаимного уважения и дружеской помощи в трудную минуту. Словом, ребята, бывшие налетчики, взломщики и воры, почувствовали себя людьми.
Это, может быть случайное, поверхностное, нестойкое, самосознание необходимо было тотчас же закрепить, чтобы оно стало осмысленным, чтобы впиталось в плоть и кровь. Вот тут-то наиболее зрелая молодежь и повела между своими пропаганду:
— Товарищи, нас законопатили в мастерские, а между тем для ума нам ничего не дают, нас держат в темноте… Что это за безобразие такое, товарищи! Надо требовать… За что боролись?..
Осажденное требованиями, начальство только того и ожидало. Организовалось сразу несколько кружков: самообразования, бухгалтерский, политграмоты, драматический, хоровой, музыкальный. Работа закипела, как среди пчел на пасеке. Свободные часы поглощались без остатка. Жизнь приобрела желанный вкус. Хорошо оснащенный корабль, скрипя мачтами, выплыл в море.
5. В ЛАПАХ У ЖИВОРЕЗА
Летнее время для ребят — время отдыха, Впрочем, дети собирали камешки, цветы, травы, насекомых, систематизировали их, пришпиливали на картоны.
Как-то заведующий спросил Инженера Вошкина, возвращавшегося с поля:
— Ну, каковы результаты, Павлик?
— Да не вовся, Иван Петрович. Впрочем, один результат попался: в мешке сидит. — И мальчонка вытащил из мешочка зеленого кузнечика.
Однако Инженеру Вошкину все это наскучило, Он частенько под вечерок уединялся на обрыв реки, откуда были видны покосы, леса и деревеньки. Солнечные закаты вселяли в его душу тихую грусть, влекли его куда-то. Тогда в его голове и сердце подымалась мечта о Крыме, о вольной, полной приключений жизни. Инженер Вошкин начал подумывать о побеге: «А что, если увинтить?»
Такие мысли донимали его все чаще и чаще. Он ни с кем не делился ими, переживал сам. Стал замкнут, похудел.
Однажды утром Емельян Кузьмич подал ему письмо. На конверте, после адреса, значилось: «Передать воспитаннику, который звал себя на воле Инженером Вошкиным».
Мальчонка, схватив письмо, задышал всей грудью, сказал:
— Ого, изобретение письма! Это от Фильки и Амельки, ответ… — и убежал к реке. На берегу думал, что Амелька, наверно, зовет его в Крым, а может, давно в Крыму сидит, виноград жрет и выписывает Инженера Вошкина к себе. Может, в конверте проездной билет лежит со скидкой. И вскрыл конверт.

«Здравствуй, Павлик. А пишет тебе по доброй памяти Амелька Схимник, Я видел тебя, миленький, хороший мой, как ты весной проходил мимо больницы тюремной с барабаном, в пальтеце и брючках. Я тебе кричал, только не докричался. Пишу коротенько, не чаю, что письмо попадет к тебе. А когда ответишь, напишу в подробности, что и как. А может, постараюсь увидать лично. Я пострадал, но теперь на хорошем пути. Я очень мучался и теперь мучаюсь душой Расскажу при свидании. Ну, теперь я другой Выкинул всю дурь из башки о Крыме. И ты сиди на месте, не думай винтить, сиди, поверь мне…»
Тут губы мальчонки задрожали, строки письма взвильнули хвостиками, смылись, и немило стало все кругом. Мальчонка сгорбился, потом вскочил и швырнул камнем в голого мужика, купавшего на том берегу лошадь. И тут блеснуло в голове: «Да, может, это письмо вовсе не от Амельки, может, это Емельян Кузьмич выкинул штучку, узнал как-нито, через какую-нибудь магию, что увинтить хочу, вот и…»
Вновь сел, перечел письмо, понюхал его и убежденно сказал:
— Нет, пожалуй, от Амельки. Ах, черт… А как же Крым? Ужасно хочется пошляться. А тут сиди да сиди. Хоть бы коротенького винта дать, ну, закатиться бы денька на три, ухрять куда-нибудь в трущобу, в лес, а там опять вернуться. Нет, пожалуй, Иван Петрович уши до колен оттянет. Ну что ж, пусть оттягивает: уши свои, им ничего не сделается — они из кожи.
Инженеру Вошкину все это хоть бы хны. Зато всласть нагуляется, в трущобах побывает, может, Змея-горыныча какого в лесу встретит, может, Бабу-ягу. А с Бабой-то Ягой он завсегда справится: у него рыбий зуб морской собаки есть… Хряй, Павлик, хряй!
В таких мечтах мальчонка сам не свой слонялся целый день, с гордостью всем совал письмо:
— Личное заказное, воздухоплавательной почтой, мне.
А вечером сказал Марколавне:
— Я, может быть, в экскурсию ненадолго пропаду, вы не бойтесь: я вернусь.
Потом, после ужина, удрал на берег реки, что против деревни, и предался созерцанию. Пришло в деревню стадо, слышалось мычание коров, блеяние овец, крики баб, девчонок. Наконец все стихло. Звезды показались в небесах. В болоте скрипуче перекрикивались коростели; при реке, под обрывом, вихрастый костер горел. Поздняя лодка скользко бороздила воду. От деревни с ветерком понесло запахом парного молока.
Инженер Вошкин сплюнул и с озорной неудовлетворенностью в голосе запел:

Сидит заяц на березе,
Никто замуж не берет!..

Вскоре закричали воспитанники:
— Вошкин! Эй, Павлик! Спать!
— На фиг, — сказал Инженер Вошкин, и, когда стали приближаться к нему спускавшиеся с горы голоса, он быстро, как белка, взмахнул на сосну.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119