– Я много лет не вспоминал о своей жизни в Нью-Хейвене. Кое-что мне о тебе известно. Я читал в газетах о твоих успехах. Ты, похоже, птица высокого полета?
– Среднего, – ответил Деймон. – Хорошая жена. Вторая, правда. После первой ошибки я вел себя крайне осторожно. Детей нет… насколько мне известно, – вспомнив о Джулии Ларч, закончил он.
– После того как я узнал о тебе из газет, мне следовало бы тебя навестить, – сказал Вайнштейн.
– Жаль, что ты этого не сделал. Ради нашего доброго прошлого.
– Нашего прошлого… Как одна секунда… – Манфред на мгновение закрыл глаза, а затем взмахнул рукой, как бы отметая невидимую паутину. – Я слышал, ты спрашивал обо мне, когда был здесь на похоронах отца, – сказал он. – У меня даже появилась мысль тебе написать, но я тогда тратил все силы на то, чтобы остаться в живых. На другое энергии не оставалось.
– И сколько же времени ты провел в госпитале?
– Два года.
– О Господи!
– Там было не так уж и плохо, – сказал Вайнштейн. – В меня никто не стрелял, и я занимался самообразованием. Делать было нечего, и я читал все, что попадало под руку.
Лицо Вайнштейна покрывали резкие морщины, а щеки обвисли. Он выглядит очень старым, подумал Деймон. Полный жизни юный бейсболист давно исчез.
– Морская пехота… – грустно продолжил Манфред, -…пошел добровольцем через неделю после Перл-Харбора. Я торговал готовыми костюмами в лавке отца в Нью-Хейвене, и мне показалось, что это не то место, где американцы будут сражаться с нацистами. Впрочем, я не видел ни единого немца, – горько улыбнулся он. – Но зато вдоволь насмотрелся на желтые рожи. Нацисты и евреи… – Манфред скривился. – Надо было показать гоям, что и у евреев тоже есть яйца, даже если их при этом могут отстрелить. Надеюсь, израильтянам удалось частично избавиться от этого комплекса. – Он пожал плечами. – Никогда не знаешь наверняка, правильно ты поступаешь или нет. Я стал артиллерийским сержантом. Где-то в доме валяется «Бронзовая звезда» – думаю, получил ее за то, что остался жив, – негромко рассмеявшись, бросил он.
– Когда я вышел из госпиталя, меня не очень прельщала перспектива стать продавцом в очередном магазине готового платья. Один приятель, с которым мы вместе служили, был копом в Нью-Хейвене, и он уговорил меня поступить в полицию. Это была неплохая жизнь, и для меня она была наполнена особым смыслом. Не хочу, чтобы мои слова были похожи на спичи Джорджа Вашингтона или напоминали выступления какого-нибудь отставного адмирала с налитыми кровью глазами, но защищать свою страну, как мне кажется, можно разными способами. Возможно, это звучит сентиментально, но я думаю так: если человек, выполняя работу, ставит на карту свою жизнь, то он тем самым одновременно взваливает на свои плечи огромную ответственность.
Если этой стране и суждено когда-нибудь погибнуть, то она погибнет от беззакония. Грабежи средь бела дня, расовые волнения, заказные убийства, напропалую ворующие политиканы, пылающие ради получения страховки городские кварталы, детишки, играющие в ковбоев и индейцев с настоящими револьверами в руках, покупающие наркотики фунтами, чтобы, накурившись или уколовшись, протестовать против призыва в армию, Национальная ружейная ассоциация, которая горой стоит за то, чтобы каждый идиот-невротик хранил в своем доме целый арсенал, автомобилисты, гоняющие свои машины так, словно они не мирные обыватели, а индейцы апачи, вступившие на тропу войны. – Он уже рычат, и голос его гремел раскатами по всему дому. – Некоторое время я служил в дорожной полиции. Когда я останавливал гнавших со скоростью девяносто миль в час водителей лишь для того, чтобы напомнить им, что в Коннектикуте скорость ограничена пятьюдесятью пятью милями, они смотрели на меня так, будто я обозвал их мать шлюхой, и были почти готовы линчевать губернатора, посмевшего якобы унизить честь их штата, ограничив скорость и сведя уровень смертности на дорогах до самого низкого во всей Америке. Я говорю, как проповедник на религиозном бдении негров – сборщиков хлопка из секты «Возрождение», – посмеиваясь над собой, продолжал он. – Но тот, кто не верит в закон, не верит ни во что. Я встречал множество продажных копов, но это не ставит под сомнение саму идею. Кроме того, работа мне нравилась. Возможно, я просто привык иметь дело с оружием и находиться среди крутых парней… – Последние слова он произнес чуть ли не извиняющимся тоном. – Как бы то ни было, но пять лет назад в чине лейтенанта-детектива я вышел в отставку с неплохой пенсией. Все хорошее и плохое теперь осталось в прошлом. Я работаю в саду, немного играю в гольф, сужу игры Детской лиги, иногда отправляюсь на школьный стадион, чтобы показать шортстопам, как надо хватать низко летящие мячи, и время от времени навещаю своих детей в Калифорнии. Я гремлю костями в старом доме, который на милю больше, чем мне требуется. Но Фордс-Джанкшн очень славный город, другого дома я не знал, и меня воротит при мысли о том, чтобы от него избавиться… Такова, Роджер, жизнь Манфреда Вайнштейна, сжатая до двух минут. Маловато для книги, не так ли? – закончил он и снова виновато рассмеялся.
– Да, на книгу, пожалуй, не потянет, – сказал Деймон.
– Я любил тебя, в частности, за то, Роджер Деймон, – фыркнул Вайнштейн, – что ты всегда делал все, чтобы я не раздувался, как индюк. Даже в мой первый год в Молодежной лиге, когда коэффициент моих точных ударов битой составил ноль целых, триста пятьдесят шесть тысячных. Счастлив видеть, что ты с тех пор совершенно не изменился.
– Я знаком еще с одним копом, служившим в морской пехоте, – сказал Деймон.
Он вдруг понял, что подсознательно все время сравнивает сидящего напротив него старого, мягкого, похожего на счастливого деда человека с сухим, скрипучим, никогда не меняющим каменного выражения лица лейтенантом Шултером.
– Имя Шултер тебе что-нибудь говорит? – спросил Деймон.
Вайнштейн, казалось, был удивлен.
– Я слышал о нем. Время от времени мы получали от него ориентировки. Отдел расследований убийств полиции Нью-Йорка.
– Что можешь о нем сказать?
– Какие, к дьяволу, у тебя могут быть контакты с сыщиком из отдела убийств?
– Это длинная история, – вздохнул Деймон.
– У нас впереди целый день. По крайней мере у меня.
Во взгляде Вайнштейна появилась жесткость, и на какой-то миг Деймон увидел перед собой одновременно артиллерийского сержанта из корпуса морской пехоты и детектива из большого города. Он понял, что Манфред Вайнштейн способен стать весьма неприятным человеком на то время, когда ведет расследование.
– Ну ладно… – сказал Деймон. – Все началось с телефонного звонка.
Он рассказал обо всем. Об угрозе Заловски, сообщении на автоответчике, разговорах с Шултером, о списках, которые Деймон составлял, и о своих снах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
– Среднего, – ответил Деймон. – Хорошая жена. Вторая, правда. После первой ошибки я вел себя крайне осторожно. Детей нет… насколько мне известно, – вспомнив о Джулии Ларч, закончил он.
– После того как я узнал о тебе из газет, мне следовало бы тебя навестить, – сказал Вайнштейн.
– Жаль, что ты этого не сделал. Ради нашего доброго прошлого.
– Нашего прошлого… Как одна секунда… – Манфред на мгновение закрыл глаза, а затем взмахнул рукой, как бы отметая невидимую паутину. – Я слышал, ты спрашивал обо мне, когда был здесь на похоронах отца, – сказал он. – У меня даже появилась мысль тебе написать, но я тогда тратил все силы на то, чтобы остаться в живых. На другое энергии не оставалось.
– И сколько же времени ты провел в госпитале?
– Два года.
– О Господи!
– Там было не так уж и плохо, – сказал Вайнштейн. – В меня никто не стрелял, и я занимался самообразованием. Делать было нечего, и я читал все, что попадало под руку.
Лицо Вайнштейна покрывали резкие морщины, а щеки обвисли. Он выглядит очень старым, подумал Деймон. Полный жизни юный бейсболист давно исчез.
– Морская пехота… – грустно продолжил Манфред, -…пошел добровольцем через неделю после Перл-Харбора. Я торговал готовыми костюмами в лавке отца в Нью-Хейвене, и мне показалось, что это не то место, где американцы будут сражаться с нацистами. Впрочем, я не видел ни единого немца, – горько улыбнулся он. – Но зато вдоволь насмотрелся на желтые рожи. Нацисты и евреи… – Манфред скривился. – Надо было показать гоям, что и у евреев тоже есть яйца, даже если их при этом могут отстрелить. Надеюсь, израильтянам удалось частично избавиться от этого комплекса. – Он пожал плечами. – Никогда не знаешь наверняка, правильно ты поступаешь или нет. Я стал артиллерийским сержантом. Где-то в доме валяется «Бронзовая звезда» – думаю, получил ее за то, что остался жив, – негромко рассмеявшись, бросил он.
– Когда я вышел из госпиталя, меня не очень прельщала перспектива стать продавцом в очередном магазине готового платья. Один приятель, с которым мы вместе служили, был копом в Нью-Хейвене, и он уговорил меня поступить в полицию. Это была неплохая жизнь, и для меня она была наполнена особым смыслом. Не хочу, чтобы мои слова были похожи на спичи Джорджа Вашингтона или напоминали выступления какого-нибудь отставного адмирала с налитыми кровью глазами, но защищать свою страну, как мне кажется, можно разными способами. Возможно, это звучит сентиментально, но я думаю так: если человек, выполняя работу, ставит на карту свою жизнь, то он тем самым одновременно взваливает на свои плечи огромную ответственность.
Если этой стране и суждено когда-нибудь погибнуть, то она погибнет от беззакония. Грабежи средь бела дня, расовые волнения, заказные убийства, напропалую ворующие политиканы, пылающие ради получения страховки городские кварталы, детишки, играющие в ковбоев и индейцев с настоящими револьверами в руках, покупающие наркотики фунтами, чтобы, накурившись или уколовшись, протестовать против призыва в армию, Национальная ружейная ассоциация, которая горой стоит за то, чтобы каждый идиот-невротик хранил в своем доме целый арсенал, автомобилисты, гоняющие свои машины так, словно они не мирные обыватели, а индейцы апачи, вступившие на тропу войны. – Он уже рычат, и голос его гремел раскатами по всему дому. – Некоторое время я служил в дорожной полиции. Когда я останавливал гнавших со скоростью девяносто миль в час водителей лишь для того, чтобы напомнить им, что в Коннектикуте скорость ограничена пятьюдесятью пятью милями, они смотрели на меня так, будто я обозвал их мать шлюхой, и были почти готовы линчевать губернатора, посмевшего якобы унизить честь их штата, ограничив скорость и сведя уровень смертности на дорогах до самого низкого во всей Америке. Я говорю, как проповедник на религиозном бдении негров – сборщиков хлопка из секты «Возрождение», – посмеиваясь над собой, продолжал он. – Но тот, кто не верит в закон, не верит ни во что. Я встречал множество продажных копов, но это не ставит под сомнение саму идею. Кроме того, работа мне нравилась. Возможно, я просто привык иметь дело с оружием и находиться среди крутых парней… – Последние слова он произнес чуть ли не извиняющимся тоном. – Как бы то ни было, но пять лет назад в чине лейтенанта-детектива я вышел в отставку с неплохой пенсией. Все хорошее и плохое теперь осталось в прошлом. Я работаю в саду, немного играю в гольф, сужу игры Детской лиги, иногда отправляюсь на школьный стадион, чтобы показать шортстопам, как надо хватать низко летящие мячи, и время от времени навещаю своих детей в Калифорнии. Я гремлю костями в старом доме, который на милю больше, чем мне требуется. Но Фордс-Джанкшн очень славный город, другого дома я не знал, и меня воротит при мысли о том, чтобы от него избавиться… Такова, Роджер, жизнь Манфреда Вайнштейна, сжатая до двух минут. Маловато для книги, не так ли? – закончил он и снова виновато рассмеялся.
– Да, на книгу, пожалуй, не потянет, – сказал Деймон.
– Я любил тебя, в частности, за то, Роджер Деймон, – фыркнул Вайнштейн, – что ты всегда делал все, чтобы я не раздувался, как индюк. Даже в мой первый год в Молодежной лиге, когда коэффициент моих точных ударов битой составил ноль целых, триста пятьдесят шесть тысячных. Счастлив видеть, что ты с тех пор совершенно не изменился.
– Я знаком еще с одним копом, служившим в морской пехоте, – сказал Деймон.
Он вдруг понял, что подсознательно все время сравнивает сидящего напротив него старого, мягкого, похожего на счастливого деда человека с сухим, скрипучим, никогда не меняющим каменного выражения лица лейтенантом Шултером.
– Имя Шултер тебе что-нибудь говорит? – спросил Деймон.
Вайнштейн, казалось, был удивлен.
– Я слышал о нем. Время от времени мы получали от него ориентировки. Отдел расследований убийств полиции Нью-Йорка.
– Что можешь о нем сказать?
– Какие, к дьяволу, у тебя могут быть контакты с сыщиком из отдела убийств?
– Это длинная история, – вздохнул Деймон.
– У нас впереди целый день. По крайней мере у меня.
Во взгляде Вайнштейна появилась жесткость, и на какой-то миг Деймон увидел перед собой одновременно артиллерийского сержанта из корпуса морской пехоты и детектива из большого города. Он понял, что Манфред Вайнштейн способен стать весьма неприятным человеком на то время, когда ведет расследование.
– Ну ладно… – сказал Деймон. – Все началось с телефонного звонка.
Он рассказал обо всем. Об угрозе Заловски, сообщении на автоответчике, разговорах с Шултером, о списках, которые Деймон составлял, и о своих снах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86