– Не разменяете ли сто долларов? – крикнул Гамилькар.
– Не слышу!
– Сто долларов! – Гамилькар помахал промокшей купюрой с портретом Бенджамина Франклина. Это был пароль.
– Не захватил мелочи! – крикнул Черчилль. Это был ответ.
Его бульдожий тезка слетел с головы Гамилькара, перелетел с «Лиульты» на субмарину и уселся на фуражку сэра Уинстона.
– Хороший, хороший, – засмеялся тот, макнул свой толстый мизинец в коньяк и дал купидону облизать.
Потом сер Уинстон прочитал рекомендательное письмо от Макконнена XII, которое начиналось словами «Дорогой Тони!», сказал: «Well», пригласил Гамилькара в капитанский кубрик, имел с ним непродолжительную беседу и написал ему рекомендательные письма для турецкого президента Ататюрка и для Верховного Главнокомандующего России – Черчилль хотел было написать имя Врангеля, но передумал, потому что Главнокомандующие в России часто сменялись – с просьбой о всяческом содействии «подателю сего». На этом они распрощались. Сер Уинстон отдал честь, сказал: «That's all» и погрузился в пучину.
Сам черт мог ногу сломать в планах Гамилькара. Пепел древнего Карфагена стучал в его сердце, боевые слоны Ганнибала вот уже два тысячелетия продолжали идти на Север.
Запада и Востока для Гамилькара не существовало, весь мир он делил на Юг и Север, а все человечество – на черных и белых, с поправкой на то, что и среди черных встречаются плохие люди, а среди белых попадаются хорошие. Но сейчас волею судьбы его занесло освобождать Россию от каких-то красных.
О России Гамилькар много слышал от своего русского друга, поэта и натуралиста Nikolas'a Goumilyoffa, когда тот в поисках рая втайне от царских властей по поддельному паспорту на имя гражданина Клауса Стефана Шкфорцопфа посещал Офир. Гумилев действовал по наитию, полагаясь на судьбу и на встречу с Гамилькаром, доплывал до Джибути, а потом с тяжелым мешком за плечами по стратегической Аддис-Абебской железной дороге шел в столицу Эфиопии, напевая известную железнодорожную песенку:
А поезд был набит битком,
А я, как фрайер с котелком,
По шпалам, бля, По шпалам, бля, По шпалам!
Какой-то стрелочник-езда
Остановил все поезда -
Свобода, бля, Свобода, бля, Свобода!
Так, но шпалам, по шпалам, он добирался до Аддис-Абебы, уступая дорогу дребезжащим поездам. Паровозы с граммофонными трубами пыхтели, фыркали, лязгали, рассыпали искры и тащили по рельсам вихляющие крокодильи туловища зеленых вагонов с открытыми купе посередине и с выходами в пустыню по обе стороны. Путнику следовало отойти подальше от насыпи, потому что в открытых выходах и тамбурах стояли эфиопы и, высунув свои могучие черные елдаки, с ветерком удобряли насыпь желтыми струями – у африкаице.в считалось высшим шиком облегчиться по ходу поезда, и потому вдоль железной дороги круглый год хорошо росла трава и паслись овцы, страусы и одичавшие купидоны – в Африке ничего не пропадает зря.
Офир был где-то рядом, здесь уже пахло Офиром. Но и на железнодорожной обочине надо было смотреть в оба. Однажды он наблюдал гонку на беговых купидонах – мимо него вдоль ж. д. со скоростью скорого поезда промчалась кавалькада с черными ездоками без седел. Гонки на купидонах – национальный вид спорта в Офире, еще первый президент МОК де Кубертен предлагал сделать дерби на беговых купидонах олимпийским видом спорта, но Макконнен XII вежливо оставил предложение без ответа. Гонки традиционно проходят вдоль железной дороги Джибути-Аддис-Абеба, по имени «Джибутийская ж. д.», а потом из Аддис-Абебы по пустыне до Райских ворот.
Офир никогда толком не картографировался – в АддисАбебе Гумилев нашел в продаже всего лишь одну карту Офира большого масштаба. Все маленькие туристические карты, составленные англичанами по донесениям своего супершпиона и временного британского консула в Эфиопии Грехема Грина, вполне откровенно оповещали о своем невежестве: часть Офира представлена на них в виде огромного белого пятна с бахромой названий вдоль границ и несколькими пунктирными линиями, обозначающими (неправильно) предполагаемые русла рек. Некоторые названия соответствовали действительности: деревни Мандрагоровые Яблоки и Жареные Арахисы, другие были неточно или буквально переведены: поселок Не Целуй Меня – что на суахили означает венерическую болезнь, и значит, на карту попросту был нанесен лепрозорий для сифилитиков. Зато в большой, когда-то секретной карте, выпущенной военным министерством Италии перед нападением на Эфиопию, наблюдалась даже какая-то лихость, она свидетельствовала о могучей фантазии ее составителей. На ней были набраны крупным шрифтом надписи: КАННИБАЛЫ, АМАЗОНКИ, АНАКОНДЫ, ну и, конечно, ГЕЕННА ОГНЕННАЯ (обыкновенная самовозгорающаяся свалка под Нью-Ершалаимом). Эта карта не допускала белых пятен и пунктирных линий и не признавалась в невежестве; зато она была так неточна, что пользоваться ею было бесполезно, даже опасно в условиях войны из-за ПОРОГОВ, ВОДОПАДОВ, ЗЫБУЧИХ ПЕСКОВ, НЕПРОХОДИМЫХ БОЛОТ И ДЖУНГЛЕЙ, которых не было и в помине там, где они обозначались. Гумилева бы не удивило, если бы на ней красовались изображения драконов, единорогов и людей с песьими головами. Были названия весьма странные для этой местности – гора Косинога, речка Кубанка, впадающая в Евфрат, деревня Гуляй Луг, поселки Каравай и Горынычи.
Судьба Гумилева пока не подводила. В Аддис-Абебе он завернул за угол императорского дворца и встретил Гамилькара. Сколько лет, сколько зим!
– Принес? – спросил Гамилькар.
– Как условились, – ответил Гумилев и вытащил из мешка «Толковый словарь Даля», «Луку Мудищева» с предисловием Венгерова и «Полное собрание сочинений» Пушкина в издании Анненкова, которое Гамилькар собрался переводить.
Мешок сразу похудел и обвис на плечах.
Они купили двух ленивых ослов и отправились в Офир.
Гамилькар был похож на Пушкина, они и подружились на любви к Пушкину. Лучшим стихотворением Пушкина оба считали «Телегу жизни». В молодости Гамилькар учился в Кембридже и даже перевел «Телегу» на офирский язык. Трясясь на осле, Гамилькар читал наизусть:
Хоть тяжело подчас в ней бремя,
Телега на ходу легка;
Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка.
С утра садимся мы в телегу;
Мы рады голову сломать
И, презирая лень и негу,
Кричим: пошел, ыбенамать!
Но в полдень нет уж той отваги;
Порастрясло нас; нам страшней
И косогоры и овраги;
Кричим: полегче, дуралей!
Катит по-прежнему телега;
Под вечер мы привыкли к ней
И, дремля, едем до ночлега -
А время гонит лошадей.
Гамилькару очень нравилась последняя строка «А время гонит лошадей», ну и, конечно же, эта таинственная «ыбенамать», которой не было в словаре Даля и которую он произносил по-русски и слитно, не имея аналога в языке офир.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75