- ответила Нина. - Иди-ка ты на все четыре стороны. У тебя не волосы вылезли, мозги поизносились… мелешь, мелешь языком…
– Нин, - тихо сказал Евгений. - Я просто робею. Потому и молочу. Я люблю тебя, Нинка, ну вот и все. Всегда любил.
– Не надо! - закричала Нина.
– Чего бы я тогда от них от всех убегал? Я от тебя - тебя же и искал. Лежал в больнице, смотрел в потолок, в замечательные его разводы, не потолок, а географическая карта. То зеленое, то желтое, то синее… Над ним проходили трубы, они сочились и создавали мне объект для наблюдения. Я по этим разводам глазом походил, походил, все про себя понял. Так что я теперь умный. И потому остаюсь при своем предложении.
– Скажи еще, что у нас дочь общая, - уныло произнесла Нина.
– Не-а, - засмеялся Евгений. - Не скажу! При чем тут дочь? Она уже своими ножками топает… Подумаешь обо всем, что я тебе сказал?
– Глупость ты сказал, - ответила Нина. - Не хожу я назад, Женя, не хожу! Не умею.
– Подумай, - повторил Женька. - Мы еще не завтра умрем.
Странные он сказал слова. Глупые и точные. А может быть, точные, потому что глупые? Мы недооцениваем глупость. Ее непосредственность, ее простодушие. Глупость такое может выдать, что уму не снилось. Пока ум сомневается, глупость произносит. Как часто она вещает с легкой подачи интуиции. Да здравствует глупость, которая возвращает надежду! Надежду, что еще не завтра нам умирать. Следовательно… Стоп, сказала себе Нина. Вот тут пока стоп…
Легко сказать…
– Что у тебя с Евгением, можешь мне сказать? - встретила ее свекровь.
– Ничего, - ответила Нина.
– Если ты спросишь мое мнение…
– Вам пора принимать таблетки, - перебила ее Нина.
– При чем тут таблетки? - взвилась свекровь. - Он был тебе паршивый муж, но мне он все-таки сын… - И она заплакала, громко всхлипывая и сморкаясь. - У него, дурака, уже стенокардия, в его-то годы.
Свекровь пришлось укладывать и отпаивать валерианкой, и мерить ей давление, и бежать в аптеку за папазолом. «Неужели все дело в том, что мне, одинокой бабе, просто нужен какой-никакой мужик, и я радуюсь, что он у меня может быть?» - думала Нина. Ну и пусть, ну и пусть… В конце концов не завтра умирать. Нину захлестывала радость.
И вот тут, именно в этот момент, Алена, придя к ним вечером, распахнула пальто и продемонстрировала им крепенький тугой животик, на котором уже не застегивалась «молния» джинсов.
– Видали? - засмеялась она. - И что я буду с этим делать?
***
Куня красила могильную ограду. Это была большая добротная металлическая ограда, внутри которой спокойно, не теснясь, поместились могилы отца Куни, его первой жены, их умершего в младенчестве сына, второй жены, матери Куни. И еще осталось место. «Для меня и для тебя, - сказала Раиса, - Не вздумай в Москве своей спалиться. Манеру взяли… Что мы - не православные, что ли?» Раиса очень обрадовалась приезду Куни. «Давно уже голландку не топлю. Славик жар не любит, а мне зачем одной?» - сказала она, вводя сестру в сыроватый дом.
Докрасив ограду, Куня с ведром пошла к могиле Нининой матери. Там тоже была семейная ограда, и тоже оставалось место. «Для Нины», - подумала Куня. Мысль не показалась ей ни кощунственной, ни преждевременной, наоборот, даже как-то утешающей. Вот, мол, и у этой нескладехи Нины есть уготованное ей место. Знать это - хорошо и правильно.
Она покрасила и эту ограду, на обратном пути зашла в магазин, купила пшена для трех Раиных кур, тут же поймала себя на том, что уже хочет вернуться в свою восьмиметровку, а также в «стакан», что соскучилась по коммунальной бестолковщине и шуму. Значит, надо написать Нине, а та пусть передаст Алене, что она, Куня, скоро возвращается. Недели через две. Через неделю, написала Куня. Хватит, нагостилась… Наговорилась. Накрасилась…
***
Первым делом Нина стянула с Алены джинсы. - Именно так - стянула. Усадила девчонку в кресло, встала перед ней на колени и стала стаскивать штаны.
– Ох, как хорошо! Сил нет так ходить, но когда свитер до колен распустишь, то еще и ничего. Не сразу видно… Это я к вам без свитера… Для большего эффекта.
– Кто он? - спросила Нина.
– Я его к вам приводила, - ответила Алена. - Директор.
– Когда поженитесь? - каким-то не своим голосом поинтересовалась свекровь. В ее тоне было презрение, возмущение, унижение и страх. С чего бы страх? А вот с этих Нининых колен. С этой ее простоты, которая хуже воровства. Стоит перед девчонкой - чужой, заметьте! - как рабыня. И аккуратненько, по складочке выпрямляет видавшие виды, замызганные джинсы. А та в широких трусах сидит, блаженно расставив ноги. Ну, картина, скажу вам! Свекровь вдруг почувствовала ту свою, первую, неприязнь к Алене. С другой стороны, она уже и привязаться к ней успела и, будучи человеком справедливым, помнила это. В общем, в голове у свекрови случилась путаница, и она закричала на Нину:
– Да дай же ей наконец халат, черт подери! Этот самый вылетевший изо рта «черт» почему-то Нины и не коснулся, а Алену задел.
– А чего вы чертыхаетесь? - спросила она. - Я сама возьму халат. - И пошла в ванную, переступив через сидящую на полу Нину.
– Не вздумай! - взвизгнула свекровь, буравя Нину. - Не вздумай!
Алена вернулась в старом махровом халате. Она калачиком уселась на диван и произнесла речь:
– Значит, так… - сказала она. - У меня со сроками всегда путаница, потому я и подзалетела. Возлюбленный мой женат, и у него семеро по лавкам от трех жен. Ей-богу, семеро. Работает на одни алименты. Перепуган он до смерти, сказал, что до конца дней своих ни к одной посторонней женщине не притронется. Да мне он и холостой был бы не нужен. Это я по глупости, выпивши была… Но хоть шерсти клок должна я с него иметь? Должна! Он меня переводит на лимитную работу, благо меня теперь народ в лицо знает, так что прописка у меня в кармане. Но, естественно, это только общежитие… Пока тетя Куня в отъезде, я, конечно, поживу у нее, а потом… Потом надо будет что-то придумать. Бабушка! - воскликнула она весело. - К вам я не перееду, не волнуйтесь!
– Я не волнуюсь! - ответила свекровь сразу повеселевшим голосом.
– Между прочим, ребенок у меня будет очень красивый, у него все дети - херувимы.
После «херувимов» она как-то сразу замолчала, как будто ее выключили. И сидела молча, и смотрела куда-то поверх их голов в угол, и лицо у нее было неприсутствующим.
И эта мертво сидящая Алена выражала гораздо больше, чем ее собственная пламенная речь. Девчонка испуганна, растерянна, ей, наверное, стыдно, а страшно - точно.
– Тетя Нина! А если мне укольчик организовать? Чтоб раз…
Неизвестно как, но рука поднялась… И пощечина, звонкая, полновесная, что называется от всего сердца, раздалась в комнате.
– Вы чего? - заверещала Алена. - Вы чего?
– Ничего, - ответила Нина, взмахивая кистью, будто стряхивая с нее капли переполнившего ее гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58
– Нин, - тихо сказал Евгений. - Я просто робею. Потому и молочу. Я люблю тебя, Нинка, ну вот и все. Всегда любил.
– Не надо! - закричала Нина.
– Чего бы я тогда от них от всех убегал? Я от тебя - тебя же и искал. Лежал в больнице, смотрел в потолок, в замечательные его разводы, не потолок, а географическая карта. То зеленое, то желтое, то синее… Над ним проходили трубы, они сочились и создавали мне объект для наблюдения. Я по этим разводам глазом походил, походил, все про себя понял. Так что я теперь умный. И потому остаюсь при своем предложении.
– Скажи еще, что у нас дочь общая, - уныло произнесла Нина.
– Не-а, - засмеялся Евгений. - Не скажу! При чем тут дочь? Она уже своими ножками топает… Подумаешь обо всем, что я тебе сказал?
– Глупость ты сказал, - ответила Нина. - Не хожу я назад, Женя, не хожу! Не умею.
– Подумай, - повторил Женька. - Мы еще не завтра умрем.
Странные он сказал слова. Глупые и точные. А может быть, точные, потому что глупые? Мы недооцениваем глупость. Ее непосредственность, ее простодушие. Глупость такое может выдать, что уму не снилось. Пока ум сомневается, глупость произносит. Как часто она вещает с легкой подачи интуиции. Да здравствует глупость, которая возвращает надежду! Надежду, что еще не завтра нам умирать. Следовательно… Стоп, сказала себе Нина. Вот тут пока стоп…
Легко сказать…
– Что у тебя с Евгением, можешь мне сказать? - встретила ее свекровь.
– Ничего, - ответила Нина.
– Если ты спросишь мое мнение…
– Вам пора принимать таблетки, - перебила ее Нина.
– При чем тут таблетки? - взвилась свекровь. - Он был тебе паршивый муж, но мне он все-таки сын… - И она заплакала, громко всхлипывая и сморкаясь. - У него, дурака, уже стенокардия, в его-то годы.
Свекровь пришлось укладывать и отпаивать валерианкой, и мерить ей давление, и бежать в аптеку за папазолом. «Неужели все дело в том, что мне, одинокой бабе, просто нужен какой-никакой мужик, и я радуюсь, что он у меня может быть?» - думала Нина. Ну и пусть, ну и пусть… В конце концов не завтра умирать. Нину захлестывала радость.
И вот тут, именно в этот момент, Алена, придя к ним вечером, распахнула пальто и продемонстрировала им крепенький тугой животик, на котором уже не застегивалась «молния» джинсов.
– Видали? - засмеялась она. - И что я буду с этим делать?
***
Куня красила могильную ограду. Это была большая добротная металлическая ограда, внутри которой спокойно, не теснясь, поместились могилы отца Куни, его первой жены, их умершего в младенчестве сына, второй жены, матери Куни. И еще осталось место. «Для меня и для тебя, - сказала Раиса, - Не вздумай в Москве своей спалиться. Манеру взяли… Что мы - не православные, что ли?» Раиса очень обрадовалась приезду Куни. «Давно уже голландку не топлю. Славик жар не любит, а мне зачем одной?» - сказала она, вводя сестру в сыроватый дом.
Докрасив ограду, Куня с ведром пошла к могиле Нининой матери. Там тоже была семейная ограда, и тоже оставалось место. «Для Нины», - подумала Куня. Мысль не показалась ей ни кощунственной, ни преждевременной, наоборот, даже как-то утешающей. Вот, мол, и у этой нескладехи Нины есть уготованное ей место. Знать это - хорошо и правильно.
Она покрасила и эту ограду, на обратном пути зашла в магазин, купила пшена для трех Раиных кур, тут же поймала себя на том, что уже хочет вернуться в свою восьмиметровку, а также в «стакан», что соскучилась по коммунальной бестолковщине и шуму. Значит, надо написать Нине, а та пусть передаст Алене, что она, Куня, скоро возвращается. Недели через две. Через неделю, написала Куня. Хватит, нагостилась… Наговорилась. Накрасилась…
***
Первым делом Нина стянула с Алены джинсы. - Именно так - стянула. Усадила девчонку в кресло, встала перед ней на колени и стала стаскивать штаны.
– Ох, как хорошо! Сил нет так ходить, но когда свитер до колен распустишь, то еще и ничего. Не сразу видно… Это я к вам без свитера… Для большего эффекта.
– Кто он? - спросила Нина.
– Я его к вам приводила, - ответила Алена. - Директор.
– Когда поженитесь? - каким-то не своим голосом поинтересовалась свекровь. В ее тоне было презрение, возмущение, унижение и страх. С чего бы страх? А вот с этих Нининых колен. С этой ее простоты, которая хуже воровства. Стоит перед девчонкой - чужой, заметьте! - как рабыня. И аккуратненько, по складочке выпрямляет видавшие виды, замызганные джинсы. А та в широких трусах сидит, блаженно расставив ноги. Ну, картина, скажу вам! Свекровь вдруг почувствовала ту свою, первую, неприязнь к Алене. С другой стороны, она уже и привязаться к ней успела и, будучи человеком справедливым, помнила это. В общем, в голове у свекрови случилась путаница, и она закричала на Нину:
– Да дай же ей наконец халат, черт подери! Этот самый вылетевший изо рта «черт» почему-то Нины и не коснулся, а Алену задел.
– А чего вы чертыхаетесь? - спросила она. - Я сама возьму халат. - И пошла в ванную, переступив через сидящую на полу Нину.
– Не вздумай! - взвизгнула свекровь, буравя Нину. - Не вздумай!
Алена вернулась в старом махровом халате. Она калачиком уселась на диван и произнесла речь:
– Значит, так… - сказала она. - У меня со сроками всегда путаница, потому я и подзалетела. Возлюбленный мой женат, и у него семеро по лавкам от трех жен. Ей-богу, семеро. Работает на одни алименты. Перепуган он до смерти, сказал, что до конца дней своих ни к одной посторонней женщине не притронется. Да мне он и холостой был бы не нужен. Это я по глупости, выпивши была… Но хоть шерсти клок должна я с него иметь? Должна! Он меня переводит на лимитную работу, благо меня теперь народ в лицо знает, так что прописка у меня в кармане. Но, естественно, это только общежитие… Пока тетя Куня в отъезде, я, конечно, поживу у нее, а потом… Потом надо будет что-то придумать. Бабушка! - воскликнула она весело. - К вам я не перееду, не волнуйтесь!
– Я не волнуюсь! - ответила свекровь сразу повеселевшим голосом.
– Между прочим, ребенок у меня будет очень красивый, у него все дети - херувимы.
После «херувимов» она как-то сразу замолчала, как будто ее выключили. И сидела молча, и смотрела куда-то поверх их голов в угол, и лицо у нее было неприсутствующим.
И эта мертво сидящая Алена выражала гораздо больше, чем ее собственная пламенная речь. Девчонка испуганна, растерянна, ей, наверное, стыдно, а страшно - точно.
– Тетя Нина! А если мне укольчик организовать? Чтоб раз…
Неизвестно как, но рука поднялась… И пощечина, звонкая, полновесная, что называется от всего сердца, раздалась в комнате.
– Вы чего? - заверещала Алена. - Вы чего?
– Ничего, - ответила Нина, взмахивая кистью, будто стряхивая с нее капли переполнившего ее гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58