Стало быть, я жив? Конечно! Ведь я слышал работу
могильщиков, - значит, это не может быть смертью!
Могильщики... Проклятые и во всем виноватые могильщики!.. Не было бы
их, не было бы и нынешнего моего безумия. А может, их действительно нет?
Просто-напросто я их придумал и представил. Ну, да! Вот она спасительная
соломинка! Нет этих людей, нет и причины для моего раскручивающегося по
спирали кошмара. Спокойно! Уцепиться за ветку и не оборваться. Хотя... Кто
же тогда меня зарывал? Рыхлил землю и сбрасывал мерзлыми комками вниз?
Снова ничего не понимаю. Чертовы могильщики! Одно-единственное слово
ломает все мои умопостроения. И почему так душно? Кажется, я не дышу?
Астматический приступ, коллапс, летаргия?.. Отчего даже веки меня не
слушаются? Я никак не могу открыть их, - более того - я не имею ни
малейшего понятия, закрыты ли они? Скорее всего, да. Покойникам принято
закрывать глаза. Это я хорошо помню. Слишком страшно и слишком стыдно.
Живым не пристало глядеть в распахнутые глаза мертвых. Оттого, верно, и
разрешается плакать и плакать вволю. Слезы создают пелену, а пелена - тоже
ширма и спасение... Впрочем, если даже я сумел бы открыть глаза, то,
наверное, разглядел бы ту же тьму и те же неясные, порождаемые собственным
ужасом всполохи. Видимо, следует согласиться с очевидным: я ослеп. Ослеп
настолько, что не в состоянии даже плакать. Слезы - тоже привилегия живых.
Вероятно, я действительно умер.
* * *
Оказывается, и в подобном состоянии есть что-то напоминающее сны. Да,
да! Я только что спал! Или дремал - не знаю. И там, во сне, ко мне пришла
память, приведя с собой за руку умиротворяющее спокойствие. Бесшумными
гребками я словно одолел вакуумную полосу, вынырнув из черного болота,
впервые увидев проблески света.
Прекрасно, когда что-то помнишь, способен хранить в сознании, по
желанию выпуская перед собой на маленькую сцену, заново переживая часы и
дни среди живого. Наблюдая прошлое, я отвлекаюсь от своей внешней слепоты,
своих атрофированных чувств и неистребимых страхов. Почему-то в сравнение
напрашивается затемненная комната, без дверей, без окон, с высоким лепным
потолком. И вот посреди этой комнаты зажигается свеча, вторая, - на стенах
оживают знакомые тени, и, напрягая несуществующее зрение, я воссоздаю
людей из плоти и крови, озвучивая их речь, прорисовывая мимику. При
некотором усилии удается воспроизводить даже целые эпизоды. Играть в
кукловода не столь уж трудно. Крохотный театр в полном моем распоряжении.
Нужно лишь быть добросовестным суфлером, а это у меня, кажется,
получается.
..Доктор. Вежливый и предупредительный. Совсем молодой, с пушком
вместо бритого глянца, но уже с отчетливо ощущаемым морозцем в глубине
глаз. На лице - желание поскорее покончить с формальностями, распрощаться
с родственниками покойного. Рыдания и сдавленные голоса не для него. В
движениях и мимике молодого целителя - едва скрываемая досада. Люди так
странно себя ведут! Где их мужество и достоинство? Они готовы упрашивать,
умолять, даже становиться на колени. Любое трезвое объяснение для них -
пустой звук. А что он, черт подери, может сделать!.. Такова жизнь, и люди
в белом отнюдь не всесильны.
Удивительное дело! Только сейчас я рассматриваю руки доктора - белые,
ухоженные, аккуратно и быстро укладывающие инструмент в чемоданчик. В
гибкой манипуляции пальцев - любовь к резиново-стальному инвентарю. Ученик
Гиппократа напоминает новобранца, собирающего и разбирающего оружие. Оно
еще не приелось ему, не успело внушить ненависти. С равнодушием проглотив
множественные склянки, шприцы и ложечки, докторский чемоданчик, так не
похожий на старые чеховские саквояжи, звонко захлапывается. Собравшиеся в
комнате вздрагивают. Пытаюсь разглядеть всех по очереди, но отчего-то
вместо лиц - пятна, распухшие и подурневшие. Сколько же здесь седины и
морщин! Раньше я их не замечал. Или их не было вовсе?
Еще одна новость. Никак не могу сообразить, отчего так жарко руке.
Довольно долго осваиваю эту мысль. Тепло означает жизнь, но откуда ей
взяться в моем теле? Она покидает его, бросая безнадежно больного. Так
сказал доктор, а ему виднее. И все же! Рука по-прежнему беспокоит меня.
Она почти пылает! По какой такой причине?.. Наконец-то понимаю! Она в
ладонях у брата. Он греет ее дыханием, воюя с моим холодом. Напрасный
труд, и я заранее ему сочувствую.
Сочувствую... Кажется, я так и не сказал им ничего. Несчастным моим
близким. Ни единого слова. Боже!.. Неужели так оно и было? В те минуты я
даже не думал о них! Страх перед холодом вытеснил все. Но сумеют ли они
простить меня? Забудут ли мою черствость? Ведь не я, - болезнь спалила
наши последние мгновения. Я давился ею, захлебывался до спазмов, а когда
стало невмоготу, сдался, выбросив белый флаг, бессильно подняв руки.
Армия, лишенная полководца, неизменно проигрывает. Вот и мой организм стал
оставлять фронт за фронтом, отступая к затихающему сердцу. По непонятной
мне причине оно еще пыталось бороться и биться, и может быть, из-за этого
даже последний миг не принес облегчения. Меня просто выбросило из летящего
самолета, завертев в ночном ураганном ветре. Я падал так долго, что успел
набрать смертоносную скорость. В земную кору я вошел тяжелым
неразорвавшимся снарядом. Так, наверное, я и очутился здесь. Под слоем
земли. Хотя... Этого мне уже не вспомнить. Потому что самолета, по-моему,
все-таки не было. Я не люблю самолеты, как не люблю автомобили и вообще
все то, что управляется шестеренками и поршнями. В душе я, вероятно,
всегда был поклонником луддитов. Механика - это то, на что я способен
смотреть кривясь. В общем... Самолета не было. Это почти наверняка!
Значит, было что-то иное. Буду вспоминать.
Некто невидимый гасит экран телевизора. Театр меркнет. Я снова
начинаю путаться, пройденные уроки забываются. Канат - далеко не то же
самое, что асфальт. Учиться ходить по нему - все равно что учиться ходить
заново. Я же на свой канат только-только ступил. И с первым же шагом
потерял равновесие. Потому и путаюсь. Опять путаюсь... Сознание
отказывается чему-либо давать объяснение. В потемках, спотыкаясь на каждом
шагу, оно избирает самые сумасбродные маршруты. Гомонящей толпой мысли
спешат следом - бубнящие, переругивающиеся, - наползающие друг на друга
жучки и гусеницы. Энергичные и неповоротливые, болезненно-стеснительные и
бесшабашно глупые, они вразнобой твердят о загробном мире.
1 2 3 4 5 6
могильщиков, - значит, это не может быть смертью!
Могильщики... Проклятые и во всем виноватые могильщики!.. Не было бы
их, не было бы и нынешнего моего безумия. А может, их действительно нет?
Просто-напросто я их придумал и представил. Ну, да! Вот она спасительная
соломинка! Нет этих людей, нет и причины для моего раскручивающегося по
спирали кошмара. Спокойно! Уцепиться за ветку и не оборваться. Хотя... Кто
же тогда меня зарывал? Рыхлил землю и сбрасывал мерзлыми комками вниз?
Снова ничего не понимаю. Чертовы могильщики! Одно-единственное слово
ломает все мои умопостроения. И почему так душно? Кажется, я не дышу?
Астматический приступ, коллапс, летаргия?.. Отчего даже веки меня не
слушаются? Я никак не могу открыть их, - более того - я не имею ни
малейшего понятия, закрыты ли они? Скорее всего, да. Покойникам принято
закрывать глаза. Это я хорошо помню. Слишком страшно и слишком стыдно.
Живым не пристало глядеть в распахнутые глаза мертвых. Оттого, верно, и
разрешается плакать и плакать вволю. Слезы создают пелену, а пелена - тоже
ширма и спасение... Впрочем, если даже я сумел бы открыть глаза, то,
наверное, разглядел бы ту же тьму и те же неясные, порождаемые собственным
ужасом всполохи. Видимо, следует согласиться с очевидным: я ослеп. Ослеп
настолько, что не в состоянии даже плакать. Слезы - тоже привилегия живых.
Вероятно, я действительно умер.
* * *
Оказывается, и в подобном состоянии есть что-то напоминающее сны. Да,
да! Я только что спал! Или дремал - не знаю. И там, во сне, ко мне пришла
память, приведя с собой за руку умиротворяющее спокойствие. Бесшумными
гребками я словно одолел вакуумную полосу, вынырнув из черного болота,
впервые увидев проблески света.
Прекрасно, когда что-то помнишь, способен хранить в сознании, по
желанию выпуская перед собой на маленькую сцену, заново переживая часы и
дни среди живого. Наблюдая прошлое, я отвлекаюсь от своей внешней слепоты,
своих атрофированных чувств и неистребимых страхов. Почему-то в сравнение
напрашивается затемненная комната, без дверей, без окон, с высоким лепным
потолком. И вот посреди этой комнаты зажигается свеча, вторая, - на стенах
оживают знакомые тени, и, напрягая несуществующее зрение, я воссоздаю
людей из плоти и крови, озвучивая их речь, прорисовывая мимику. При
некотором усилии удается воспроизводить даже целые эпизоды. Играть в
кукловода не столь уж трудно. Крохотный театр в полном моем распоряжении.
Нужно лишь быть добросовестным суфлером, а это у меня, кажется,
получается.
..Доктор. Вежливый и предупредительный. Совсем молодой, с пушком
вместо бритого глянца, но уже с отчетливо ощущаемым морозцем в глубине
глаз. На лице - желание поскорее покончить с формальностями, распрощаться
с родственниками покойного. Рыдания и сдавленные голоса не для него. В
движениях и мимике молодого целителя - едва скрываемая досада. Люди так
странно себя ведут! Где их мужество и достоинство? Они готовы упрашивать,
умолять, даже становиться на колени. Любое трезвое объяснение для них -
пустой звук. А что он, черт подери, может сделать!.. Такова жизнь, и люди
в белом отнюдь не всесильны.
Удивительное дело! Только сейчас я рассматриваю руки доктора - белые,
ухоженные, аккуратно и быстро укладывающие инструмент в чемоданчик. В
гибкой манипуляции пальцев - любовь к резиново-стальному инвентарю. Ученик
Гиппократа напоминает новобранца, собирающего и разбирающего оружие. Оно
еще не приелось ему, не успело внушить ненависти. С равнодушием проглотив
множественные склянки, шприцы и ложечки, докторский чемоданчик, так не
похожий на старые чеховские саквояжи, звонко захлапывается. Собравшиеся в
комнате вздрагивают. Пытаюсь разглядеть всех по очереди, но отчего-то
вместо лиц - пятна, распухшие и подурневшие. Сколько же здесь седины и
морщин! Раньше я их не замечал. Или их не было вовсе?
Еще одна новость. Никак не могу сообразить, отчего так жарко руке.
Довольно долго осваиваю эту мысль. Тепло означает жизнь, но откуда ей
взяться в моем теле? Она покидает его, бросая безнадежно больного. Так
сказал доктор, а ему виднее. И все же! Рука по-прежнему беспокоит меня.
Она почти пылает! По какой такой причине?.. Наконец-то понимаю! Она в
ладонях у брата. Он греет ее дыханием, воюя с моим холодом. Напрасный
труд, и я заранее ему сочувствую.
Сочувствую... Кажется, я так и не сказал им ничего. Несчастным моим
близким. Ни единого слова. Боже!.. Неужели так оно и было? В те минуты я
даже не думал о них! Страх перед холодом вытеснил все. Но сумеют ли они
простить меня? Забудут ли мою черствость? Ведь не я, - болезнь спалила
наши последние мгновения. Я давился ею, захлебывался до спазмов, а когда
стало невмоготу, сдался, выбросив белый флаг, бессильно подняв руки.
Армия, лишенная полководца, неизменно проигрывает. Вот и мой организм стал
оставлять фронт за фронтом, отступая к затихающему сердцу. По непонятной
мне причине оно еще пыталось бороться и биться, и может быть, из-за этого
даже последний миг не принес облегчения. Меня просто выбросило из летящего
самолета, завертев в ночном ураганном ветре. Я падал так долго, что успел
набрать смертоносную скорость. В земную кору я вошел тяжелым
неразорвавшимся снарядом. Так, наверное, я и очутился здесь. Под слоем
земли. Хотя... Этого мне уже не вспомнить. Потому что самолета, по-моему,
все-таки не было. Я не люблю самолеты, как не люблю автомобили и вообще
все то, что управляется шестеренками и поршнями. В душе я, вероятно,
всегда был поклонником луддитов. Механика - это то, на что я способен
смотреть кривясь. В общем... Самолета не было. Это почти наверняка!
Значит, было что-то иное. Буду вспоминать.
Некто невидимый гасит экран телевизора. Театр меркнет. Я снова
начинаю путаться, пройденные уроки забываются. Канат - далеко не то же
самое, что асфальт. Учиться ходить по нему - все равно что учиться ходить
заново. Я же на свой канат только-только ступил. И с первым же шагом
потерял равновесие. Потому и путаюсь. Опять путаюсь... Сознание
отказывается чему-либо давать объяснение. В потемках, спотыкаясь на каждом
шагу, оно избирает самые сумасбродные маршруты. Гомонящей толпой мысли
спешат следом - бубнящие, переругивающиеся, - наползающие друг на друга
жучки и гусеницы. Энергичные и неповоротливые, болезненно-стеснительные и
бесшабашно глупые, они вразнобой твердят о загробном мире.
1 2 3 4 5 6