Вся бригада, до того прибитая таким неожиданным исходом (они в теплой
землянке отсиживались, а он, Акишиев, вкалывал за всех), когда он
вернулся, радовались. Вина их перед ним угодничала, и первым в этом
преуспевал Иннокентий Григорьев.
Бревно, которое вытаскивал Акишиев через канаву, - вода в ней к тому
времени спала, и пришлось бревна последние тоском таскать, - было одним из
последних. Теперь оно было тоже связано в плоты, и Григорьев хозяйничал,
покрикивая на людей уже у связанных плотов.
До бревнышка вызволили лес прошлогодний, который Григорьев, попросту
говоря, тогда загубил. Повалить повалил, а на место не доставил, Акишиев
же, видишь, сумел все сделать честь по чести...
С богом решили теперь гнать плоты к поселку. Иннокентий по части
вывода плотов на большую воду был мастак. Акишиев согласился с тем, чтобы
ему вести их в совхоз. Сказал, чтобы ехали.
Оставался он здесь с Нюшей и Мокрушиным.
Собственно, Мокрушин сам напросился остаться, хотя в поселке тоже
хотелось ему побывать, гульнуть, и то еще да се... Мокрушин был мужик,
однако, совестливый. Первым он догадался, что Акишиеву понадобится, может,
его плечо: боек-то боек бригадир, но не настолько, чтобы самому с собой
справиться. Мокрушин решил остаться в помощниках...
Плоты Иннокентий Григорьев вывел из последней заводи и в самом деле
мастерски. Сур уже успокоился, воды его посветлели, берега были сухие,
плескался он внутри тихо и покойно, но еще был упругий, подхватил плоты,
поднял на свою холодную спину и понес: к поселку, к океану, как несет и
несет все, построенное человеком, а так же вырванное с корнем природой...
И ловок Иннокентий был в те минуты! Лицо его раскраснелось, весь он
радовался. Стоял впереди, на самом первом плоту, и ему махали они трое,
оставшиеся на берегу до нового их приезда...
Когда скрылись за поворотом, Акишиев пошел, чуть прихрамывая, к себе.
А эта Борода, Мокрушин, увидав, что Нюша увязалась за ним, оставил их
стыдливо наедине и пошел вглубь, от воды...
Нюша ничего не замечала, она так радовалась, что видит Акишиева в
добром здравии, что невольно можно было подумать: и глупая ты девка!
Заслепило что-то твои глаза, чего ты?
Они зашли в густую прошлогоднюю траву, и Акишиев, сорвав травинку,
взял ее в рот, как папиросу. Нюша глядела на него не отрываясь, он это
заметил, он видел ее голые руки, видел будто всю - молодую,
радостно-растревоженную. Она остановилась у разлапистой громадной сосны,
как могла обняла ее и уткнулась головой в пахучий бок, откуда живьем била
желтая смола.
- Я так, Саша, напугалась, - сказала она. - И так теперь рада... -
Счастливо рассмеялась. - Я вас, Саша, все равно люблю...
- Не надо, Нюшенька... Сердце мое не разрывай...
- Не буду больше, Саша. Только любить тебя мне никто не запретит.
- И ладно... И ладно, Нюша! - Акишиев опустил низко голову. - Все
это, Нюша, так длинно и нескладно... Думаешь так, а выходит по-иному...
- Никто, Сашенька, меня не заставит по-другому о тебе думать. Я люблю
тебя... Не боюсь ничего... Для тебя ничего не жалко... Ты слышишь?
- Да, Нюша... Пойдем... Не надо...
- Ты ничего не бойся... Я тебя упрекать не стану...
- Идем, Нюша... Гляди, там этот бородатый леший заждался... Гляди,
уже стучит, за дело принялся...
- Я тебя не пущу с ним работать... Ты должен отойти, хоть несколько
дней.
- Как же, Нюша? А дело-то кто за меня делать будет?
...Вездеходчик Крикун, высланный ей на помощь Иваном Подобедом с
самыми добрыми намерениями, встретил ее на пустыре, где ненцы убивали
обычно оленей. Она шла не видя ничего, и ноги ее стучались о сотни рогов,
белеющих даже в ночи. Внизу при зачинающейся непогоде кричала и стонала
речка, где-то, совсем и неподалеку, завыла волчица. Нюша приостановилась у
самого берега, переступив последние, недавно снятые с нежных убитых тут
животных рога, и вздернула руки кверху. Она долго бессвязно говорила,
бормотала, читала. Четко, ясно звенели под конец строчки: "Катунь, Катунь
- свирепая река! - выговаривала Нюша. - Поет она таинственные мифы о том,
как шли воинственные скифы, - они топтали эти берега! И Чингисхана
сумрачная тень над целым миром солнце затмевала, и черный дым летел за
перевалы к стоянкам светлых русских деревень..."
- Нюша, Нюшенька! - Крикун близко подошел к ней, бережно приобнял. -
Нюшенька, не надо, Нюша! Ну не надо!
Глухо стонал дальний ветер, с порывами принося сюда холодный северный
воздух, он был чист, свеж, но так туг, наморозен, что дышалось с продыхом,
тяжело, и глухо била в груди боль.
- Кто ты? - спросила Нюша, вовсе не театрально, в голосе ее звенела
особая струна, вот-вот эта струна должна была лопнуть, и вся душа тогда
разбрызжется последними, умирающими звуками.
- Я Крикун! Ты меня не узнаешь? Нюша, Нюша!
Он взял ее и, тихо подталкивая, повел, и она пошла. Первые капли
ледяного дождя стукнули по этой и без того мокрой земле - луговинам,
болотам, кочкам, вертолетной прибитой площадке, потом дождь пошел и пошел,
и лил уже, не переставая, до самого дома Крикуна.
У самого порога Нюша, видно, опомнилась, она попыталась вырвать свою
руку из зажатой горячей ладони Крикуна, но тут же смирилась и зашла в
темные сенцы, ничего не чувствуя и не слыша.
- Ты будешь жить теперь у меня, слышишь? - зашептал Крикун, жадно
целуя ее в соленые щеки, в мокрый лоб, в ее руки, плечи. - Зачем ты так?
Зачем? - Он, смешно торопясь, вздрагивая всем телом, снимал с нее плащ,
мокрую кофту, ее грязные ботинки.
- А зачем ты так? - спросила она, видимо, придя в себя. - Я-то ведь
порочная!
- Нюша, Нюшенька! Так что с того? Нюша...
Он силой одевал на нее мягкие свои тапочки, силой усаживал на
кровать, пытаясь ее раздеть.
- Я сама, - сказала она.
- Ну вот и добре... Вот и хорошо...
- Крикун, зачем ты все это затеял? Учти, Крикун, я никого не хочу
позорить... Ни тебя, ни директора, ни директоршу. Вы сами по себе, а я,
как река, сама по себе...
- Ну и ладно, Нюшенька... Я ведь тебя давно люблю, Нюшик мой! А что
было, то сплыло. Тоже как в реке, плывет, плывет, дальше и дальше...
- А что было, Крикун? - Она уже разделась и, зябко ежась, свела свои
девчоночьи, налившиеся красивой полнотой, плечи.
- Что было, говорю, сплыло, - жестче обычного сказал Крикун, торопясь
тоже сбросить и грязные сапоги, и мокрую телогрейку.
- Нет, ты мне скажи, что было!
- А что бывает между бабой и мужиком? - Крикун хихикнул, пытаясь
приобнять ее эти оголенные плечи и тиская в руке маленькую черненькую
родинку на правом плече. - Смотри, какая она занятная?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19