Судя по тону письма, по: «весь вечер накануне меня обуревала подступившая к самому горлу жажда теплой крови, о, если б кто меня видел в таком состоянии», «не с кем словом перемолвиться», «для сверхчеловека постыдно быть в общем хлеву», – Маньяк жил один.
Несмотря на вычурность письма, на обилие совершенно излишних эпитетов, в нем угадывался человек с весьма развитым интеллектом. Человек, способный к определенной рефлексии. Хоть это качество и сулило непростую охоту на него, однако в данном случае было полезно. Маньяк довольно внятно описал свое внутреннее состояние в тот момент, когда он превращался в бешеного зверя. Конечно, это могла быть тщеславная поза, поскольку ведь не на исповеди же он был, но все же…
Так, он утверждал, что, кроме животной страсти к разрыванию жертвы на части, упивания ужасом и муками, которые она испытывает, ощущал также и сострадание. Не к телу, которое бренно, греховно и надобно лишь для того, чтобы утолить страсть Маньяка. А к душе, несчастной душе, которая исстрадалась взаперти, которую это тело топчет и унижает. И Маньяк ощущал себя благодетелем, избавителем и великим освободителем.
На основании чего можно было предположить, что Маньяк из новообращенных христиан. Это подтверждали и дальнейшие его рассуждения. Он считал себя чуть ли не благодетелем. Потому что для жертвы самым наилучшим выходом из той беспросветности, в которой она находилась, было самоубийство. (Беспросветность он связывал не с бытовыми условиями, а с её никчемностью, бесполезностью на фоне таких титанов духа, каковым считал себя.)
Далее шла полная каша. Самоубийство Маньяк квалифицировал как несоизмеримо больший грех, чем убийство. Поэтому он освобождал жертву от геенны огненной, уготованной для самоубийц. Сам же, хоть об этом напрямую и не писал, надеялся, что оказание услуг по освобождению души из узилища тела будет ТАМ квалифицировано как смягчающее обстоятельство. И надеялся на то, что ему «дадут» не очень большой срок пребывания в чистилище. Так и писал: «Конечно, чистилища мне не миновать…»
К сожалению, Стрелка, сколько этот бред не перечитывала, не могла понять, сколько же ему приблизительно лет. Двадцать? Тридцать? Сорок? Вполне возможно, что и все пятьдесят.
– Эй, – окликнула она Танцора, который с большим увлечением мочил бластером монстров, – ты не устал еще?
– Тренировка, мать, тренировка. За неимением тира.
– Погляди-ка, что тут проклюнулось.
Танцор сел рядом и углубился в чтение. Потом сказал:
– Это он. Точно он. Клюнул, голубчик.
– Да, но информации маловато будет. Например, невозможно определить возраст.
– Ну, это за нас VICAP сделает. Соберем достаточно информации и пошлем. Хотя и тут кое-какие уши торчат.
И Танцор побежал по тексту сверху вниз. Выделил курсором абзац:
Есть проповедники смерти; и земля полна теми, кому нужно проповедовать отвращение к жизни. Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей.
– Ну, что это, по-твоему?
– Мне кажется-, Ницше, – сказала Стрелка, наморщив лоб.
– И мне то же самое кажется. А иначе и быть не может. Человек, судя по всему, грамотный, не может без базиса, ублюдок. А у кого его удобней всего позаимствовать, как не у господина сумрачного философа?.. Вот и ещё кусок, выдернутый из контекста.
Серьезно относятся все к смерти; но смерть не есть ещё праздник. Еще не научились люди чтить самые светлые праздники.
Танцор продолжил текстологические изыскания. Начал что-то бубнить под нос по-английски, потом стал напевать. И в конце концов выделил жирным шрифтом ещё три фрагмента.
Ветер воет в моем уме и моей душе. Моя жизнь – открытая книга или телевизионная исповедь.
Мертвецы – пробуждающиеся новорожденные.
Я хочу умереть в чистом поле. И чувствовать прикос-новение змей.
– Ну? – спросил Танцор, довольный сам собою.
– Похоже на стихи. А в середине довольно пошлый афоризм.
– Так чьи стихи-то?
– Ну, не Пушкин же. Это уж точно. Кто-то очень смурной.
– Это, милая, Джим Моррисон, группа «The Doors». Надеюсь, слыхала про такого?
– Конечно. Только вот в переводе читать не приходилось. Но он ведь тыщу лет как помер, – решила щегольнуть знанием истории Стрелка. – Значит, выходит, что Маньяк уже старый пень? Что-то в это не верится.
– Почему же? – возразил Танцор. – Моррисон умер где-то году в семидесятом. Но у нас от него стали тащиться попозже. К тому же втемяшивается в голову на всю жизнь то, от чего тащишься подростком. Вот и считай. Году в семьдесят пятом Маньяку должно было быть лет Двенадцать – пятнадцать. Так что ему сейчас где-то тридцать пять – сорок.
– Я же говорю, что старый пень.
– Ты, Стрелка, забываешься, – уязвился Танцор.
– Дурной ты у меня совсем, что ли? – решила исправить оплошность Стрелка, как ей показалось, изящно. – Если бритвой людей резать и трупы трахать, то лет в двадцать уже пнем станешь. Ты же у меня, блин, будь здоров какой конь.
– Ладно, принято. Давай дальше работать. Надо же ведь как-то с ним знакомство завести, чтобы не спугнуть. Давай-ка черновик вместе составим.
Стрелка открыла Word и набила первую фразу: «Маньяк! Не стану скрывать, вы мне интересны».
– Это с какого же хрена ты его Маньяком называешь?
– Да с такого, что он сам так подписался.
– Ладно, годится. Только не слишком ли манерно получается? «Я к вам пишу, чего же боле?» У тебя тоже архаизмом сильно отдает.
– Ты неправ, – возразила Стрелка, – он же сам примерно так изъясняется. Типа интеллигент конца девятнадцатого века. Давай-ка ещё разок перечитай, чтобы врубиться.
Танцор перечитал и согласился.
– Теперь давай-ка обоснуй, почему он тебе интересен.
Стрелка закурила и сосредоточилась на кончике сигареты, дымящейся словно ароматизированная палочка. Потом сунула сигарету в левый уголок рта, прищурила левый глаз, чтобы дым не ел его, и опять застучала по клавишам: «Никак не ожидала встретить здесь, на форуме, среди этих болтунов, ч настоящего мужчину».
– Это правильно, – удовлетворенно потер ладонь о ладонь Танцор, – это ему будет очень приятно. Про настоящего мужчину.
– Фирма веников не вяжет. Кстати, я тебя тоже на это самое подцепила.
– Ты о чем думаешь, девушка? – сказал Танцор, удивленно и предельно неодобрительно посмотрев на Стрелку, словно застал её за ковырянием в носу. – Чем у тебя башка занята? Мы важным делом занимаемся или что? Пиши, блин, пиши своему новому другу!
Стрелка вновь застучала по кейборду: «Меня часто посещают те же самые мысли. Точнее, я только сейчас поняла, что они именно такие. Вы помогли мне разобраться в себе. Это очень необычное ощущение…»
– Так-так, отлично,– нервничал за спиной Танцор, – отлично, Стрелка! Только ты немного пошлости подпусти, чтобы как в латиноамериканском сериале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Несмотря на вычурность письма, на обилие совершенно излишних эпитетов, в нем угадывался человек с весьма развитым интеллектом. Человек, способный к определенной рефлексии. Хоть это качество и сулило непростую охоту на него, однако в данном случае было полезно. Маньяк довольно внятно описал свое внутреннее состояние в тот момент, когда он превращался в бешеного зверя. Конечно, это могла быть тщеславная поза, поскольку ведь не на исповеди же он был, но все же…
Так, он утверждал, что, кроме животной страсти к разрыванию жертвы на части, упивания ужасом и муками, которые она испытывает, ощущал также и сострадание. Не к телу, которое бренно, греховно и надобно лишь для того, чтобы утолить страсть Маньяка. А к душе, несчастной душе, которая исстрадалась взаперти, которую это тело топчет и унижает. И Маньяк ощущал себя благодетелем, избавителем и великим освободителем.
На основании чего можно было предположить, что Маньяк из новообращенных христиан. Это подтверждали и дальнейшие его рассуждения. Он считал себя чуть ли не благодетелем. Потому что для жертвы самым наилучшим выходом из той беспросветности, в которой она находилась, было самоубийство. (Беспросветность он связывал не с бытовыми условиями, а с её никчемностью, бесполезностью на фоне таких титанов духа, каковым считал себя.)
Далее шла полная каша. Самоубийство Маньяк квалифицировал как несоизмеримо больший грех, чем убийство. Поэтому он освобождал жертву от геенны огненной, уготованной для самоубийц. Сам же, хоть об этом напрямую и не писал, надеялся, что оказание услуг по освобождению души из узилища тела будет ТАМ квалифицировано как смягчающее обстоятельство. И надеялся на то, что ему «дадут» не очень большой срок пребывания в чистилище. Так и писал: «Конечно, чистилища мне не миновать…»
К сожалению, Стрелка, сколько этот бред не перечитывала, не могла понять, сколько же ему приблизительно лет. Двадцать? Тридцать? Сорок? Вполне возможно, что и все пятьдесят.
– Эй, – окликнула она Танцора, который с большим увлечением мочил бластером монстров, – ты не устал еще?
– Тренировка, мать, тренировка. За неимением тира.
– Погляди-ка, что тут проклюнулось.
Танцор сел рядом и углубился в чтение. Потом сказал:
– Это он. Точно он. Клюнул, голубчик.
– Да, но информации маловато будет. Например, невозможно определить возраст.
– Ну, это за нас VICAP сделает. Соберем достаточно информации и пошлем. Хотя и тут кое-какие уши торчат.
И Танцор побежал по тексту сверху вниз. Выделил курсором абзац:
Есть проповедники смерти; и земля полна теми, кому нужно проповедовать отвращение к жизни. Земля полна лишними, жизнь испорчена чрезмерным множеством людей.
– Ну, что это, по-твоему?
– Мне кажется-, Ницше, – сказала Стрелка, наморщив лоб.
– И мне то же самое кажется. А иначе и быть не может. Человек, судя по всему, грамотный, не может без базиса, ублюдок. А у кого его удобней всего позаимствовать, как не у господина сумрачного философа?.. Вот и ещё кусок, выдернутый из контекста.
Серьезно относятся все к смерти; но смерть не есть ещё праздник. Еще не научились люди чтить самые светлые праздники.
Танцор продолжил текстологические изыскания. Начал что-то бубнить под нос по-английски, потом стал напевать. И в конце концов выделил жирным шрифтом ещё три фрагмента.
Ветер воет в моем уме и моей душе. Моя жизнь – открытая книга или телевизионная исповедь.
Мертвецы – пробуждающиеся новорожденные.
Я хочу умереть в чистом поле. И чувствовать прикос-новение змей.
– Ну? – спросил Танцор, довольный сам собою.
– Похоже на стихи. А в середине довольно пошлый афоризм.
– Так чьи стихи-то?
– Ну, не Пушкин же. Это уж точно. Кто-то очень смурной.
– Это, милая, Джим Моррисон, группа «The Doors». Надеюсь, слыхала про такого?
– Конечно. Только вот в переводе читать не приходилось. Но он ведь тыщу лет как помер, – решила щегольнуть знанием истории Стрелка. – Значит, выходит, что Маньяк уже старый пень? Что-то в это не верится.
– Почему же? – возразил Танцор. – Моррисон умер где-то году в семидесятом. Но у нас от него стали тащиться попозже. К тому же втемяшивается в голову на всю жизнь то, от чего тащишься подростком. Вот и считай. Году в семьдесят пятом Маньяку должно было быть лет Двенадцать – пятнадцать. Так что ему сейчас где-то тридцать пять – сорок.
– Я же говорю, что старый пень.
– Ты, Стрелка, забываешься, – уязвился Танцор.
– Дурной ты у меня совсем, что ли? – решила исправить оплошность Стрелка, как ей показалось, изящно. – Если бритвой людей резать и трупы трахать, то лет в двадцать уже пнем станешь. Ты же у меня, блин, будь здоров какой конь.
– Ладно, принято. Давай дальше работать. Надо же ведь как-то с ним знакомство завести, чтобы не спугнуть. Давай-ка черновик вместе составим.
Стрелка открыла Word и набила первую фразу: «Маньяк! Не стану скрывать, вы мне интересны».
– Это с какого же хрена ты его Маньяком называешь?
– Да с такого, что он сам так подписался.
– Ладно, годится. Только не слишком ли манерно получается? «Я к вам пишу, чего же боле?» У тебя тоже архаизмом сильно отдает.
– Ты неправ, – возразила Стрелка, – он же сам примерно так изъясняется. Типа интеллигент конца девятнадцатого века. Давай-ка ещё разок перечитай, чтобы врубиться.
Танцор перечитал и согласился.
– Теперь давай-ка обоснуй, почему он тебе интересен.
Стрелка закурила и сосредоточилась на кончике сигареты, дымящейся словно ароматизированная палочка. Потом сунула сигарету в левый уголок рта, прищурила левый глаз, чтобы дым не ел его, и опять застучала по клавишам: «Никак не ожидала встретить здесь, на форуме, среди этих болтунов, ч настоящего мужчину».
– Это правильно, – удовлетворенно потер ладонь о ладонь Танцор, – это ему будет очень приятно. Про настоящего мужчину.
– Фирма веников не вяжет. Кстати, я тебя тоже на это самое подцепила.
– Ты о чем думаешь, девушка? – сказал Танцор, удивленно и предельно неодобрительно посмотрев на Стрелку, словно застал её за ковырянием в носу. – Чем у тебя башка занята? Мы важным делом занимаемся или что? Пиши, блин, пиши своему новому другу!
Стрелка вновь застучала по кейборду: «Меня часто посещают те же самые мысли. Точнее, я только сейчас поняла, что они именно такие. Вы помогли мне разобраться в себе. Это очень необычное ощущение…»
– Так-так, отлично,– нервничал за спиной Танцор, – отлично, Стрелка! Только ты немного пошлости подпусти, чтобы как в латиноамериканском сериале.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49