Летом в Сараево сплошная жара, город лежит в котловине, не продуваемой ветрами, потому даже собаки там особенно ленивы (Меня звали в ещё мирный город в самом начале 92 года, мои поклонники сербы, а осенью 1992 мне уже показывал свой сожженный дом с окружающих гор Родован Караджич). И вот эти сербские мальчики, превозмогая жару, шли убивать оккупанта. Может пили воду у разносчика, пальцами в пятнышках чернил, разбирая стаканы. Больше всего подвигов совершено юношами. Юноша ещё вчера подросток, уже не мальчик. И ещё не мужчина. Мужчина же это косный возраст, откровенно сломленный уже обществом лишенный веры в сверхъестественные идеалы, но ещё физически крепкий, чтобы не быть жалким, мужчина — это воинствующий циник и обыватель. Юноша ещё верит во всё, ко всему относится серьёзно, идеальный мир для него реальнее материального. Ломающийся голос. Первая щетина, оставшаяся от детства улыбка, — юноша живёт серьёзно. Несправедливое устройство мира ранит его лично. Потому он идёт и убивает наглого вонючего немецкого офицера с усами и перьями на шляпе, в этой его дурной каске.
Постепенно забывают что Гаврила принцип убил немецкого оккупанта своей земли. Можно услышать суждение, что вот злодеи из националистической организации "Чёрная рука" разъярили I-ую Мировую Войну. Нужно думать, что I-ая Мировая — лишь косвенное последствие убийства Фердинанда. Она могла быть, могла не быть, она случилась потому что правители государств так прореагировали на убийство в Сараево. А школьники убили оккупанта. И правильно сделали. Оккупантов следует убивать. Так же как и тиранов. На эту "террористическую работу" всегда найдутся мальчики. Привет Вам тираноборцы. Благословляю.
БЕГУЩИЕ ЭСТЕТИКИ СОВРЕМЕННОСТИ
В самом начале жизненного пути я эстетически пристраивался к модным веяниям эпох, через которые жил, и менял свою эстетику в соответствии с требованиями времени.
Я родился давно. Когда ещё был жив Адольф Гитлер. Правда только что тогда случился Сталинградский разгром армии Паулюса, на той стороне Волги виднелась немецким солдатам Азия. Вверх по Волге они летали нас бомбить и мать помещала меня в ящик из-под снарядов и задвигала под стол, отец усилил стол досками. Так что колыбель у меня был снарядный ящик в городе Дзержинске. Задвинув меня под стол мать убегала на завод изготавливать бомбы и снаряды.
Под завязку "Великой Эпохи" в начале пятидесятых годов я был смазливый маленький мальчик в коротких штанишках на помочах, остриженный под ноль как Zoldaten. Сохранилась фотография. Я похож на юного тощего еврейчика. Темноглазый какой-то. Стою в углу. Что до штанишек, то история умалчивает, были ли это оригинальные трофейные немецкие штанишки, снятые с гитлер-югендовца или уже сшитые моей матерью по выкройке снятой с трофейных. Я был в этих штанишках сверхсовременен. Обычный детский послевоенный контингент носил длинные штаны мешками. Короткие — придавали мне европейский лоск. Правда эту эстетику гитлер-югенда выбрала мне мама. Мои сверстники — Джордж Харрисон, с этим мы родились с разницей в два года, Мик Джагер или Дейвид Боуи, я видел во французских книжках о них, в те послевоенные годы выглядели как я, или я выглядел как они. Так что мама соблюдала общеевропейскую мальчиковую моду своего времени.
В пятнадцать я был дерзким отроком. Я стригся коротко, выбривал пробор, носил широкие короткие чешские пальто на трёх пуговицах с рукавом реглан. Или жёлтую куртку. Я увековечил это сооружение из обивочной ткани в книге "Подросток Савенко". Вот эту эстетику выбирал уже я сам. Правда, когда я окончил школу мне пришлось потеснить эту свою восточно-европейскую эстетику (пальто было чешское, а стриг меня парикмахер-поляк) русской пролетарской. Осенью 1960-го, монтажником-высотником семнадцати лет ездил я на работу в морозных трамваях этаким тамплиером пролетариата: в солдатских сапогах и фуфайке, подобной той, в которой сейчас сижу в камере 22/23 и пишу эти строки. На голове у меня была отцовская военная шапка. Помню однажды, спустившись с колбасы трамвая в таком виде я столкнулся на одной из остановок с влюблённой в меня в школе красивой губастой девочкой Олей Олянич, в компании её старшего брата. Я шокировал Олю и разочаровал. "Мы думали ты в литературный институт поступишь… Ты же стихи писал", — мямлила она. Хорошо ещё, что трамвай наконец поехал дальше и я занял место на колбасе. (Признаюсь здесь в слабости. Встреча эта не прошла для меня безнаказанной. Вскоре я уволился из строительно-монтажного треста и завода имени Малышева. Виновата Оля Олянич.)
Осень 1961 обнаружила меня в том же коротком модном пальто, куда я спасительно нырнул опять, в том же в котором ходил в пятнадцать, уже в потёртом. Я стал посещать в нём жаркие классы кулинарного училища. Пальто, я не сообщил, было тёмно-коричневое. Брюки мои были такие узкие, что нога с большим трудом протискивалась в штанину. Очевидно я был тщеславен и хотел быть заметен. В осень 1961 и весну 1962 года в городе Харькове таких как я было немного… В кулинарном училище был ещё только один, с отделения официантов, но он был попроще. Собственно говоря, поступая в училище, я хотел стать официантом ("Иди Эд, в халдеи там всегда будешь с бабками!", — поощрял меня мясник Саня Красный, мой старший друг. Это была его идея). Но набор в официанты, оказалось был уже закончен, пришлось идти на отделение, которое готовило поваров. Училище при всей своей социальной ничтожности располагалось в самом центре города на Сумской улице, напротив «Зеркальной» струи в лабиринте одноэтажных флигельков, наискосок от театрального института. Что делал в это время в Ливерпуле Джордж Харрисон, возможно продавал мороженое или был учеником слесаря, я не помню, но он уже держал гитару, а я с 1958 года писал стихи.
Меня дёргало в конвульсиях, я никак не мог выбрать стиль современности, т. е. никак не мог выбрать какой будет моя жизнь. Потому в течении следующих нескольких лет мне не раз ещё пришлось совершать радикальные переодевания: то тамплиер пролетариата, то жёлтая куртка, то белые джинсы. Впоследствии подобные резкие скачки амплитуды колебания стиля стали характерными для моей жизни.
В 1963–1964 годах я работяга-литейщик, в три смены загружаю печи, пью солёную газировку, исповедую философию рабочего класса. Настроение, — как у рекрута едущего на работу. (Читатель смотри "Ангелов Ада и Адама Смита"). К осени 1964 года у меня однако огромный гардероб — шесть костюмов, три пальто, каждую субботу, — молодые рабочие мы посещаем ресторан «Кристалл» с нашими девушками. Короче была этакая атмосфера американских фильмов о рабочем классе. Джордж Харрисон уже выступает в «Пирамиде», "Биттлз" уже начинают становиться очень известными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50
Постепенно забывают что Гаврила принцип убил немецкого оккупанта своей земли. Можно услышать суждение, что вот злодеи из националистической организации "Чёрная рука" разъярили I-ую Мировую Войну. Нужно думать, что I-ая Мировая — лишь косвенное последствие убийства Фердинанда. Она могла быть, могла не быть, она случилась потому что правители государств так прореагировали на убийство в Сараево. А школьники убили оккупанта. И правильно сделали. Оккупантов следует убивать. Так же как и тиранов. На эту "террористическую работу" всегда найдутся мальчики. Привет Вам тираноборцы. Благословляю.
БЕГУЩИЕ ЭСТЕТИКИ СОВРЕМЕННОСТИ
В самом начале жизненного пути я эстетически пристраивался к модным веяниям эпох, через которые жил, и менял свою эстетику в соответствии с требованиями времени.
Я родился давно. Когда ещё был жив Адольф Гитлер. Правда только что тогда случился Сталинградский разгром армии Паулюса, на той стороне Волги виднелась немецким солдатам Азия. Вверх по Волге они летали нас бомбить и мать помещала меня в ящик из-под снарядов и задвигала под стол, отец усилил стол досками. Так что колыбель у меня был снарядный ящик в городе Дзержинске. Задвинув меня под стол мать убегала на завод изготавливать бомбы и снаряды.
Под завязку "Великой Эпохи" в начале пятидесятых годов я был смазливый маленький мальчик в коротких штанишках на помочах, остриженный под ноль как Zoldaten. Сохранилась фотография. Я похож на юного тощего еврейчика. Темноглазый какой-то. Стою в углу. Что до штанишек, то история умалчивает, были ли это оригинальные трофейные немецкие штанишки, снятые с гитлер-югендовца или уже сшитые моей матерью по выкройке снятой с трофейных. Я был в этих штанишках сверхсовременен. Обычный детский послевоенный контингент носил длинные штаны мешками. Короткие — придавали мне европейский лоск. Правда эту эстетику гитлер-югенда выбрала мне мама. Мои сверстники — Джордж Харрисон, с этим мы родились с разницей в два года, Мик Джагер или Дейвид Боуи, я видел во французских книжках о них, в те послевоенные годы выглядели как я, или я выглядел как они. Так что мама соблюдала общеевропейскую мальчиковую моду своего времени.
В пятнадцать я был дерзким отроком. Я стригся коротко, выбривал пробор, носил широкие короткие чешские пальто на трёх пуговицах с рукавом реглан. Или жёлтую куртку. Я увековечил это сооружение из обивочной ткани в книге "Подросток Савенко". Вот эту эстетику выбирал уже я сам. Правда, когда я окончил школу мне пришлось потеснить эту свою восточно-европейскую эстетику (пальто было чешское, а стриг меня парикмахер-поляк) русской пролетарской. Осенью 1960-го, монтажником-высотником семнадцати лет ездил я на работу в морозных трамваях этаким тамплиером пролетариата: в солдатских сапогах и фуфайке, подобной той, в которой сейчас сижу в камере 22/23 и пишу эти строки. На голове у меня была отцовская военная шапка. Помню однажды, спустившись с колбасы трамвая в таком виде я столкнулся на одной из остановок с влюблённой в меня в школе красивой губастой девочкой Олей Олянич, в компании её старшего брата. Я шокировал Олю и разочаровал. "Мы думали ты в литературный институт поступишь… Ты же стихи писал", — мямлила она. Хорошо ещё, что трамвай наконец поехал дальше и я занял место на колбасе. (Признаюсь здесь в слабости. Встреча эта не прошла для меня безнаказанной. Вскоре я уволился из строительно-монтажного треста и завода имени Малышева. Виновата Оля Олянич.)
Осень 1961 обнаружила меня в том же коротком модном пальто, куда я спасительно нырнул опять, в том же в котором ходил в пятнадцать, уже в потёртом. Я стал посещать в нём жаркие классы кулинарного училища. Пальто, я не сообщил, было тёмно-коричневое. Брюки мои были такие узкие, что нога с большим трудом протискивалась в штанину. Очевидно я был тщеславен и хотел быть заметен. В осень 1961 и весну 1962 года в городе Харькове таких как я было немного… В кулинарном училище был ещё только один, с отделения официантов, но он был попроще. Собственно говоря, поступая в училище, я хотел стать официантом ("Иди Эд, в халдеи там всегда будешь с бабками!", — поощрял меня мясник Саня Красный, мой старший друг. Это была его идея). Но набор в официанты, оказалось был уже закончен, пришлось идти на отделение, которое готовило поваров. Училище при всей своей социальной ничтожности располагалось в самом центре города на Сумской улице, напротив «Зеркальной» струи в лабиринте одноэтажных флигельков, наискосок от театрального института. Что делал в это время в Ливерпуле Джордж Харрисон, возможно продавал мороженое или был учеником слесаря, я не помню, но он уже держал гитару, а я с 1958 года писал стихи.
Меня дёргало в конвульсиях, я никак не мог выбрать стиль современности, т. е. никак не мог выбрать какой будет моя жизнь. Потому в течении следующих нескольких лет мне не раз ещё пришлось совершать радикальные переодевания: то тамплиер пролетариата, то жёлтая куртка, то белые джинсы. Впоследствии подобные резкие скачки амплитуды колебания стиля стали характерными для моей жизни.
В 1963–1964 годах я работяга-литейщик, в три смены загружаю печи, пью солёную газировку, исповедую философию рабочего класса. Настроение, — как у рекрута едущего на работу. (Читатель смотри "Ангелов Ада и Адама Смита"). К осени 1964 года у меня однако огромный гардероб — шесть костюмов, три пальто, каждую субботу, — молодые рабочие мы посещаем ресторан «Кристалл» с нашими девушками. Короче была этакая атмосфера американских фильмов о рабочем классе. Джордж Харрисон уже выступает в «Пирамиде», "Биттлз" уже начинают становиться очень известными.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50