Возник так называемый «собачий вопрос». С 39-го завода нормально взлетают серийные бомбардировщики, а садятся – шасси подламываются и складываются.
Остановили полеты и стали разбираться с замками. Провели немало испытаний.
«А я имел счастье или несчастье делать замок для шасси, – говорит Виктор Николаевич Семенов. – Вызывают в отдел кадров. Сидит военный:
– «Что у вас там происходит?»
Рассказываю.
– «А что, это нельзя было предвидеть? Только будьте откровенны!»
Почему при посадке открывается замок? По расчету все правильно. Две здоровенные пружины его держат, нечистая сила, что ли, открывает? Ильюшин каждый день заходил к Семенову, спрашивал:
– Ну, что у тебя? Может, законтрить?
Снова Семенова вызвали в отдел кадров: не вредительство ли?
Ильюшин узнал, говорит Семенову:
– Никуда больше не ходи! Я тебе приказываю сидеть на месте! Я подписал чертежи, я и отвечаю.
Больше не вызывали.
«Мы за ним были, как за стеной, – признается Семенов. – Знали, сколько ему приходилось терпеть».
Но в чем же причина складывания шасси? Ильюшин организовал динамические испытания и первым догадался в чем дело. В конструкции был «язычок», так называемая «собачка», и считалось, что существующая сила трения удерживает ее в нужном положении. Но так было при статических нагрузках, а в движении, при ударе о поверхность земли сила трения пропадала, и «собачка» отскакивала. Так вот где была собака, а вернее «собачка», зарыта!
Недели две разбирались с теорией, долго по тем временам, а в субботу Ильюшин вызвал Левина:
– Завтра, в воскресенье, поработаешь, а в понедельник должно быть решение.
– Но я не представляю, как...
– А это твое дело – подумать!
И, наверно, потому, что все внимание молодого инженера сосредоточилось на этой проблеме, ночью ему приснилось, как он подходит к самолету, смотрит на замок шасси и видит, что он не похож на обычный, какой-то не такой. Присмотрелся: рычаг переходит в мертвое положение и как бы заклинивает «собачку», не дает ей отскочить. Усилием воли в этот момент он заставил себя проснуться: не забыть бы! Утром пришел на работу, и оказалось, что Семенову тоже пришла в голову такая идея. Стоят вдвоем, обсуждают, увлеклись и слышат за спиной:
– О, здорово придумали!
Поворачиваются – Ильюшин. Левин попытался объяснить
суть, но Ильюшин остановил:
– Молчи, я давно все понял!
К утру были готовы чертежи, а пока их делали, Ильюшин вызвал технологов, организовал параллельную работу. Изменили кинематику так, чтобы «собачка» не соскакивала. Как удалось ему догадаться насчет статики и динамики?
Но попутно возник еще один серьезный вопрос: почему это происходило на серийных машинах, а на опытной ничего подобного не было? В чем дело?
Оказалось, что на опытной машине поверхность соприкосновения с «собачкой» была плохо отшлифована, шершава, сила трения оказалась достаточной, а на серийных машинах шлифовали идеально, потому и соскакивала «собачка»...
Ильюшин в этом «собачьем вопросе» усмотрел проблему воспитания. Собрал коллектив:
– Надо составить технические требования на проектирование.
– Это как?
– Ну вот, например, шасси, – посмотрел на Левина. – Что надо сделать конструктору, чтобы спроектировать шасси?
– Взять и придумать, – ответил Левин.
– Ты вот и придумай – это не так просто!
Тогда Ильюшин написал правила конструирования, которые действуют в КБ и поныне. Он считал, что нужно четко поставить задачу, определить, какие функции должен выполнять узел или конструкция. Далее шли вопросы надежности, технологичности, веса...
«Он составил общие технологические требования, – говорил Левин. – Тогда они казались нам элементарными, а сейчас, в свете житейского опыта, стало понятно, какое большое дело – направить людей на правильный путь создания конструкции. Молодежь в институте наслушается теорий, а самостоятельно думать сложнее. Ильюшин давно, когда мы были молодежью, этим делом занимался».
...Звонят из Воронежа:
– Шасси с грохотом выпадает, самолет подскакивает, развалим самолет!
Такого тоже никогда не было. Левин объяснил Ильюшину, что это может случиться только тогда, когда неправильно пользуются пневмосистемой.
– А как мы защищены? – спросил Ильюшин.
– Вот инструкция.
– А ты твердо в ней уверен?
– На опытных машинах замечаний не было. Кроме того, отработали на стенде...
– Ну хорошо, поехали...
На У-2 прилетели в Воронеж, собрали народ, начальство. Ильюшин говорит, заводскому инженеру:
– Садись, тебе будет подавать команды начальник, слушай только его. А вам, – обратился к начальнику, – вот инструкция по пользованию, вы ему каждый пункт называйте, и пусть он при вас все делает.
Убрал шасси, выпустил – все нормально.
– Какие вопросы? – спросил Ильюшин.
– Мы и так пробовали, и по-другому пробовали, – заявил военпред.
– Что значит – пробовали? – ответил Ильюшин. – У вас есть «Закон Божий»? Все. Спасибо. Толя, мы улетаем.
«Я непосредственно ему подчинялся – конструктор в общих видах, – говорит Иван Васильевич Жуков. – Его кабинет, рядом Черников, где воплощались на бумаге первые его идеи, а дальше комната, которая называлась „Общие виды“, там человек 12, потом стало больше, а те стали начальниками. Он давал четкие указания сделать то-то, и никаких неясностей, никаких споров. Сказал – значит, будет сделано. А не сделаешь, воздаст, жестко спросит. Обиды не было, потому что знаешь, что заслужил. Но уж если похвалит, похвала радовала, потому что исходила от знающего человека. Скуп был и на ругань, и на похвалу».
Чаще не ругал, а переходил на «вы» и по имени-отчеству. Лицо становилось напряженным, бровь поднималась... В своем кабинете не любил работать с конструкторами: «Пойдем к тебе, тут телефоны звонят...»
Спорил и в споре смотрел на работу глазами своих сотрудников, не столько старался убедить спорящего, сколько развить вопрос, чтобы прояснились не только мысли собеседника, но и собственное представление. Любил убежденность и поощрял это качество.
«С ним споришь и забываешь, что это Ильюшин, – замечает Виктор Михайлович Шейнин. – Как-то я слишком увлекся, а он говорит:
– Ты не резонируй, ты рассуждай. Если мы что-то изменим в топливной системе, кривая так пойдет?
– Нет, не так.
– А ты рассуждай, как она пойдет! Учись говорить!
И замечания его звучали скорей по-отцовски, а не по-начальственному» .
...Спорил я как-то с одним военным, и, когда ему нечего было возразить, он возмутился: «Как вы смеете так разговаривать с маршалом? Не забывайтесь!»
В кабинет к Ильюшину входили без доклада, предварительно узнав, кто у него и нет ли какого совещания...
Равно спрашивал с каждого. Сын наркома иностранных дел Михаил Литвинов работал у него в моторной группе, но, как говорят сотрудники, больше катался на лыжах в Альпах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
Остановили полеты и стали разбираться с замками. Провели немало испытаний.
«А я имел счастье или несчастье делать замок для шасси, – говорит Виктор Николаевич Семенов. – Вызывают в отдел кадров. Сидит военный:
– «Что у вас там происходит?»
Рассказываю.
– «А что, это нельзя было предвидеть? Только будьте откровенны!»
Почему при посадке открывается замок? По расчету все правильно. Две здоровенные пружины его держат, нечистая сила, что ли, открывает? Ильюшин каждый день заходил к Семенову, спрашивал:
– Ну, что у тебя? Может, законтрить?
Снова Семенова вызвали в отдел кадров: не вредительство ли?
Ильюшин узнал, говорит Семенову:
– Никуда больше не ходи! Я тебе приказываю сидеть на месте! Я подписал чертежи, я и отвечаю.
Больше не вызывали.
«Мы за ним были, как за стеной, – признается Семенов. – Знали, сколько ему приходилось терпеть».
Но в чем же причина складывания шасси? Ильюшин организовал динамические испытания и первым догадался в чем дело. В конструкции был «язычок», так называемая «собачка», и считалось, что существующая сила трения удерживает ее в нужном положении. Но так было при статических нагрузках, а в движении, при ударе о поверхность земли сила трения пропадала, и «собачка» отскакивала. Так вот где была собака, а вернее «собачка», зарыта!
Недели две разбирались с теорией, долго по тем временам, а в субботу Ильюшин вызвал Левина:
– Завтра, в воскресенье, поработаешь, а в понедельник должно быть решение.
– Но я не представляю, как...
– А это твое дело – подумать!
И, наверно, потому, что все внимание молодого инженера сосредоточилось на этой проблеме, ночью ему приснилось, как он подходит к самолету, смотрит на замок шасси и видит, что он не похож на обычный, какой-то не такой. Присмотрелся: рычаг переходит в мертвое положение и как бы заклинивает «собачку», не дает ей отскочить. Усилием воли в этот момент он заставил себя проснуться: не забыть бы! Утром пришел на работу, и оказалось, что Семенову тоже пришла в голову такая идея. Стоят вдвоем, обсуждают, увлеклись и слышат за спиной:
– О, здорово придумали!
Поворачиваются – Ильюшин. Левин попытался объяснить
суть, но Ильюшин остановил:
– Молчи, я давно все понял!
К утру были готовы чертежи, а пока их делали, Ильюшин вызвал технологов, организовал параллельную работу. Изменили кинематику так, чтобы «собачка» не соскакивала. Как удалось ему догадаться насчет статики и динамики?
Но попутно возник еще один серьезный вопрос: почему это происходило на серийных машинах, а на опытной ничего подобного не было? В чем дело?
Оказалось, что на опытной машине поверхность соприкосновения с «собачкой» была плохо отшлифована, шершава, сила трения оказалась достаточной, а на серийных машинах шлифовали идеально, потому и соскакивала «собачка»...
Ильюшин в этом «собачьем вопросе» усмотрел проблему воспитания. Собрал коллектив:
– Надо составить технические требования на проектирование.
– Это как?
– Ну вот, например, шасси, – посмотрел на Левина. – Что надо сделать конструктору, чтобы спроектировать шасси?
– Взять и придумать, – ответил Левин.
– Ты вот и придумай – это не так просто!
Тогда Ильюшин написал правила конструирования, которые действуют в КБ и поныне. Он считал, что нужно четко поставить задачу, определить, какие функции должен выполнять узел или конструкция. Далее шли вопросы надежности, технологичности, веса...
«Он составил общие технологические требования, – говорил Левин. – Тогда они казались нам элементарными, а сейчас, в свете житейского опыта, стало понятно, какое большое дело – направить людей на правильный путь создания конструкции. Молодежь в институте наслушается теорий, а самостоятельно думать сложнее. Ильюшин давно, когда мы были молодежью, этим делом занимался».
...Звонят из Воронежа:
– Шасси с грохотом выпадает, самолет подскакивает, развалим самолет!
Такого тоже никогда не было. Левин объяснил Ильюшину, что это может случиться только тогда, когда неправильно пользуются пневмосистемой.
– А как мы защищены? – спросил Ильюшин.
– Вот инструкция.
– А ты твердо в ней уверен?
– На опытных машинах замечаний не было. Кроме того, отработали на стенде...
– Ну хорошо, поехали...
На У-2 прилетели в Воронеж, собрали народ, начальство. Ильюшин говорит, заводскому инженеру:
– Садись, тебе будет подавать команды начальник, слушай только его. А вам, – обратился к начальнику, – вот инструкция по пользованию, вы ему каждый пункт называйте, и пусть он при вас все делает.
Убрал шасси, выпустил – все нормально.
– Какие вопросы? – спросил Ильюшин.
– Мы и так пробовали, и по-другому пробовали, – заявил военпред.
– Что значит – пробовали? – ответил Ильюшин. – У вас есть «Закон Божий»? Все. Спасибо. Толя, мы улетаем.
«Я непосредственно ему подчинялся – конструктор в общих видах, – говорит Иван Васильевич Жуков. – Его кабинет, рядом Черников, где воплощались на бумаге первые его идеи, а дальше комната, которая называлась „Общие виды“, там человек 12, потом стало больше, а те стали начальниками. Он давал четкие указания сделать то-то, и никаких неясностей, никаких споров. Сказал – значит, будет сделано. А не сделаешь, воздаст, жестко спросит. Обиды не было, потому что знаешь, что заслужил. Но уж если похвалит, похвала радовала, потому что исходила от знающего человека. Скуп был и на ругань, и на похвалу».
Чаще не ругал, а переходил на «вы» и по имени-отчеству. Лицо становилось напряженным, бровь поднималась... В своем кабинете не любил работать с конструкторами: «Пойдем к тебе, тут телефоны звонят...»
Спорил и в споре смотрел на работу глазами своих сотрудников, не столько старался убедить спорящего, сколько развить вопрос, чтобы прояснились не только мысли собеседника, но и собственное представление. Любил убежденность и поощрял это качество.
«С ним споришь и забываешь, что это Ильюшин, – замечает Виктор Михайлович Шейнин. – Как-то я слишком увлекся, а он говорит:
– Ты не резонируй, ты рассуждай. Если мы что-то изменим в топливной системе, кривая так пойдет?
– Нет, не так.
– А ты рассуждай, как она пойдет! Учись говорить!
И замечания его звучали скорей по-отцовски, а не по-начальственному» .
...Спорил я как-то с одним военным, и, когда ему нечего было возразить, он возмутился: «Как вы смеете так разговаривать с маршалом? Не забывайтесь!»
В кабинет к Ильюшину входили без доклада, предварительно узнав, кто у него и нет ли какого совещания...
Равно спрашивал с каждого. Сын наркома иностранных дел Михаил Литвинов работал у него в моторной группе, но, как говорят сотрудники, больше катался на лыжах в Альпах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90