Изредка, как луч света, прорвавшийся сквозь тучи, возникал какой-то образ, явно полный огромного значения, как если бы вокруг Рхиоу стояла тысяча эххифов, и каждый выкрикивал что-то, что ей очень важно узнать. Толпа людей в зале, разделившаяся на две половины, и каждый кричит в гневе и растерянности… В переднем ряду один из эххифов вскакивает на скамью и выкрикивает:
— «Мне отмщение, и аз воздам!» — сказал Господь!
На него в ярости накидываются другие и заглушают своими криками его голос. Еще один эххиф вскакивает и вопит:
— Мистер спикер, говорят, дьявол, чтобы достичь своей цели, охотно цитирует Писание. Я поступлю так же и скажу: «Тот, кто посеял ветер, пожнет бурю!»
Зал одобрительно ревет…
…Неожиданный скачок — в комнате с побеленными стенами эххифы в защитных костюмах окружают огромную приземистую машину… В лучах яркого солнца с установки, нелепо украшенной викторианскими завитушками, взлетает на языке пламени ракета… Над городом проплывает огромный самолет, бросая на землю тень, и люди внизу кричат и показывают на него…
Видения исчезли. Сумрак возвратился, но теперь он был не серебристым, а свинцовым. Солнце не могло пробиться сквозь него. Крылья ворона, поймав восходящий ток воздуха, уносили Арху и Одина вверх. Это не был обычный ветер: воздух вокруг стал слишком разреженным на высоте, откуда земля внизу смотрелась уже шаром. Далеко-далеко внизу, в безмерном голубом океане, Арху увидел черный вихрь, вздымающийся из какой-то точки. Вулкан, мать всех вулканов, изрыгал огромные облака пепла и пыли, достигающие стратосферы. Вихрь превратился в шлейф вокруг планеты, шлейф окутал ее саваном, темным и мрачным. Океаны, блестевшие раньше на солнце, как полированный щит, стали тусклыми, словно покрылись ржавчиной; облака, сверкавшие раньше белизной, подернулись серой мутью.
— Тысяча восемьсот шестнадцатый, — сухо прошелестел голос Одина; он сообщал, а не оценивал. Ворон видел все это в видениях и раньше. — Разница в том, что мне никогда не приходилось присматриваться. В видении пристальный взгляд все решает. Взгляд заставляет события происходить.
Они снова нырнули в серебристый сумрак, в колеблющуюся дымку вероятностей. Когда они опять смогли видеть, перед ними была грязная улица, на которой, шатаясь, из воздуха возник молодой темноволосый человек в одежде, обычной для горожанина конца двадцатого века, держа в руках пакет с чем-то тяжелым. Спотыкаясь, он сделал несколько шагов вперед; навстречу ему вышел другой эххиф, испугавший первого. Молодой человек выронил пакет, повернулся и исчез в темноте. Шедший по улице эххиф подошел к упавшему на мостовую пакету и вынул из него что-то. Книгу, очень большую книгу. Эххиф, вытаращив глаза, посмотрел на обложку. К нему подошел приятель, забрал книгу и начал перелистывать, с интересом разглядывая уравнения, подробные диаграммы, мелко набранный текст.
Кто-то из нашедших книгу поднял глаза к серому небу, и в этот момент редкий и долгожданный луч солнца прорезал сумерки угасающего дня и осветил книгу. Арху успел разглядеть серебристые буквы на обложке: «Научная энциклопедия Ван Ностранда».
Глядя на эххифов, Арху услышал очень тихий, доносящийся словно отовсюду смех: удовлетворенно веселился некто, только что давший этому миру попробовать — лишь слегка — то, что ожидало его в будущем в гораздо больших количествах, когда семя, которое было только что посеяно, даст плоды. Тьма падет снова, только тьма во много раз более непроглядная; холод окутает землю, и на сей раз очень, очень надолго. К тому времени, когда напасти минуют и планета снова обретет свет и тепло, всякая разумная жизнь на ней давно уже исчезнет.
Арху уже случалось слышать этот смех. Однажды, еще совсем маленьким котенком, он оказался в сумке, которую бросили в Ист-Ривер. Вода медленно наполняла сумку, и Арху и его братья и сестры отчаянно бились и карабкались друг на друга, стараясь оказаться выше ужасной холодной воды, которая медленно поднималась, не оставляя им другого шанса, как вдохнуть ее и умереть. Случайно выжил один Арху: какой-то эххиф, проходя мимо, увидел уходящую под воду сумку и услышал последний отчаянный писк котят. Человек выудил сумку из воды, вытряхнул из нее мокрые тельца на дорожку, а Арху, единственного уцелевшего, согрел, закутав своей курткой, и отнес в приют для бездомных животных. И все время Арху слышал тот самый смех. Это было олицетворение энтропии, та, которая изобрела смерть; Народу она была известна под именем Саррахх, а маги называли ее, бесчувственную, хотя иногда и двойственную, Одинокой Силой. Тогда она смеялась в предвкушении его маленькой и незаметной смерти, теперь же — устроив так, что погибнет целая вселенная, а следом за ней — и бесчисленные другие. Арху испытывал сейчас такую же ненависть, как тогда, впервые столкнувшись с Одинокой Силой, и ярость взревела в нем, как голос огромной кошки с Нижней Стороны; взрыв его гнева был так силен, что Один закувыркался в серебристом тумане, как если бы на него налетел ураганный ветер.
Впрочем, с пути ворон не сбился. Напротив, из сумрака они вырвались даже скорее, чем он рассчитывал, так что несколько сотен футов они падали кувырком, пока Один не сумел выправить полет. Арху не сразу сообразил, где верх, а где низ. Они с Одином снова летели высоко над землей, но звезды, казалось, светили и сверху, и снизу.
Один уменьшил скорость. Глядя вниз глазами ворона, Арху увидел, что на темной стороне земли действительно сияют огни, но звездами они не были.
Европа скрывалась в тени, там, где лежал Лондон, было темно. А вот всюду на континенте, на севере, на юге, вспыхивали ослепительные искры. Париж, Берлин, Рим, Мадрид, Москва — все они были отмечены яркими вспышками. На глазах у Арху такие пламенные цветы расцвели еще во множестве мест — Ганновер, Лион, Женева, Лиссабон, Вена, Будапешт, Варшава… Каждая огненная точка вспыхивала, потом бледнела, потом ее окружала крошечная светящаяся сфера. Арху не нужно было приближаться к ним, чтобы увидеть выросшие повсюду грибообразные облака. Семена зла были посеяны. Их всходы не сулили весны; вместо нее придет зима, которая будет длиться столетия.
Арху зажмурился от боли. Когда он снова открыл глаза, он обнаружил, что лежит, скорчившись, на зеленой траве лужайки в Тауэре, а рядом с ним Один встряхивается, приводя в порядок оперение.
— Начало и конец, — выдохнул Арху. Больше он ничего сказать не смог — ему не хватало воздуха, трудно было снова привыкнуть к «здесь» и «сейчас».
— Это пройдет, — успокоил его Харди. — А пока позволь тебе сказать: ты хорошо потрудился. Твои видения, может, и странные, но твой способ, пожалуй, стоит того, чтобы и нам научиться ему со временем, если, ты пожелаешь нас учить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94
— «Мне отмщение, и аз воздам!» — сказал Господь!
На него в ярости накидываются другие и заглушают своими криками его голос. Еще один эххиф вскакивает и вопит:
— Мистер спикер, говорят, дьявол, чтобы достичь своей цели, охотно цитирует Писание. Я поступлю так же и скажу: «Тот, кто посеял ветер, пожнет бурю!»
Зал одобрительно ревет…
…Неожиданный скачок — в комнате с побеленными стенами эххифы в защитных костюмах окружают огромную приземистую машину… В лучах яркого солнца с установки, нелепо украшенной викторианскими завитушками, взлетает на языке пламени ракета… Над городом проплывает огромный самолет, бросая на землю тень, и люди внизу кричат и показывают на него…
Видения исчезли. Сумрак возвратился, но теперь он был не серебристым, а свинцовым. Солнце не могло пробиться сквозь него. Крылья ворона, поймав восходящий ток воздуха, уносили Арху и Одина вверх. Это не был обычный ветер: воздух вокруг стал слишком разреженным на высоте, откуда земля внизу смотрелась уже шаром. Далеко-далеко внизу, в безмерном голубом океане, Арху увидел черный вихрь, вздымающийся из какой-то точки. Вулкан, мать всех вулканов, изрыгал огромные облака пепла и пыли, достигающие стратосферы. Вихрь превратился в шлейф вокруг планеты, шлейф окутал ее саваном, темным и мрачным. Океаны, блестевшие раньше на солнце, как полированный щит, стали тусклыми, словно покрылись ржавчиной; облака, сверкавшие раньше белизной, подернулись серой мутью.
— Тысяча восемьсот шестнадцатый, — сухо прошелестел голос Одина; он сообщал, а не оценивал. Ворон видел все это в видениях и раньше. — Разница в том, что мне никогда не приходилось присматриваться. В видении пристальный взгляд все решает. Взгляд заставляет события происходить.
Они снова нырнули в серебристый сумрак, в колеблющуюся дымку вероятностей. Когда они опять смогли видеть, перед ними была грязная улица, на которой, шатаясь, из воздуха возник молодой темноволосый человек в одежде, обычной для горожанина конца двадцатого века, держа в руках пакет с чем-то тяжелым. Спотыкаясь, он сделал несколько шагов вперед; навстречу ему вышел другой эххиф, испугавший первого. Молодой человек выронил пакет, повернулся и исчез в темноте. Шедший по улице эххиф подошел к упавшему на мостовую пакету и вынул из него что-то. Книгу, очень большую книгу. Эххиф, вытаращив глаза, посмотрел на обложку. К нему подошел приятель, забрал книгу и начал перелистывать, с интересом разглядывая уравнения, подробные диаграммы, мелко набранный текст.
Кто-то из нашедших книгу поднял глаза к серому небу, и в этот момент редкий и долгожданный луч солнца прорезал сумерки угасающего дня и осветил книгу. Арху успел разглядеть серебристые буквы на обложке: «Научная энциклопедия Ван Ностранда».
Глядя на эххифов, Арху услышал очень тихий, доносящийся словно отовсюду смех: удовлетворенно веселился некто, только что давший этому миру попробовать — лишь слегка — то, что ожидало его в будущем в гораздо больших количествах, когда семя, которое было только что посеяно, даст плоды. Тьма падет снова, только тьма во много раз более непроглядная; холод окутает землю, и на сей раз очень, очень надолго. К тому времени, когда напасти минуют и планета снова обретет свет и тепло, всякая разумная жизнь на ней давно уже исчезнет.
Арху уже случалось слышать этот смех. Однажды, еще совсем маленьким котенком, он оказался в сумке, которую бросили в Ист-Ривер. Вода медленно наполняла сумку, и Арху и его братья и сестры отчаянно бились и карабкались друг на друга, стараясь оказаться выше ужасной холодной воды, которая медленно поднималась, не оставляя им другого шанса, как вдохнуть ее и умереть. Случайно выжил один Арху: какой-то эххиф, проходя мимо, увидел уходящую под воду сумку и услышал последний отчаянный писк котят. Человек выудил сумку из воды, вытряхнул из нее мокрые тельца на дорожку, а Арху, единственного уцелевшего, согрел, закутав своей курткой, и отнес в приют для бездомных животных. И все время Арху слышал тот самый смех. Это было олицетворение энтропии, та, которая изобрела смерть; Народу она была известна под именем Саррахх, а маги называли ее, бесчувственную, хотя иногда и двойственную, Одинокой Силой. Тогда она смеялась в предвкушении его маленькой и незаметной смерти, теперь же — устроив так, что погибнет целая вселенная, а следом за ней — и бесчисленные другие. Арху испытывал сейчас такую же ненависть, как тогда, впервые столкнувшись с Одинокой Силой, и ярость взревела в нем, как голос огромной кошки с Нижней Стороны; взрыв его гнева был так силен, что Один закувыркался в серебристом тумане, как если бы на него налетел ураганный ветер.
Впрочем, с пути ворон не сбился. Напротив, из сумрака они вырвались даже скорее, чем он рассчитывал, так что несколько сотен футов они падали кувырком, пока Один не сумел выправить полет. Арху не сразу сообразил, где верх, а где низ. Они с Одином снова летели высоко над землей, но звезды, казалось, светили и сверху, и снизу.
Один уменьшил скорость. Глядя вниз глазами ворона, Арху увидел, что на темной стороне земли действительно сияют огни, но звездами они не были.
Европа скрывалась в тени, там, где лежал Лондон, было темно. А вот всюду на континенте, на севере, на юге, вспыхивали ослепительные искры. Париж, Берлин, Рим, Мадрид, Москва — все они были отмечены яркими вспышками. На глазах у Арху такие пламенные цветы расцвели еще во множестве мест — Ганновер, Лион, Женева, Лиссабон, Вена, Будапешт, Варшава… Каждая огненная точка вспыхивала, потом бледнела, потом ее окружала крошечная светящаяся сфера. Арху не нужно было приближаться к ним, чтобы увидеть выросшие повсюду грибообразные облака. Семена зла были посеяны. Их всходы не сулили весны; вместо нее придет зима, которая будет длиться столетия.
Арху зажмурился от боли. Когда он снова открыл глаза, он обнаружил, что лежит, скорчившись, на зеленой траве лужайки в Тауэре, а рядом с ним Один встряхивается, приводя в порядок оперение.
— Начало и конец, — выдохнул Арху. Больше он ничего сказать не смог — ему не хватало воздуха, трудно было снова привыкнуть к «здесь» и «сейчас».
— Это пройдет, — успокоил его Харди. — А пока позволь тебе сказать: ты хорошо потрудился. Твои видения, может, и странные, но твой способ, пожалуй, стоит того, чтобы и нам научиться ему со временем, если, ты пожелаешь нас учить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94