А потому, что он увидел, как этот пионер не с корнями сорняки выдергивал, а только сверху срывал. А корни потом землей присыпал, чтобы незаметно было. Ну что – честно ли поступил тот пионер? Нет, нечестно! И даже преступно. И что же сделал тот друг? Побежал он жаловаться вожатому? Или протрубил он про это на весь отряд? Нет. Вечером он поговорил с тем пионером по душам. И тот все понял и еще крепче полюбил своего друга.
Костя замолчал. И молчание не сразу нарушилось в классе; только слышно было, как позванивает за окном серебряная капель.
– Ребята, а может, и мы сделаем как-нибудь так же? – сказала Настенька. – Поговорим с ней, объясним…
– Давайте, давайте! – закричали девочки в один голос: и Мая, и Эркелей, и Лида Королькова. – Зачем сразу учителю? Что мы, сами не можем!..
– Я тоже поговорю с ней, – пообещал Костя. – Она ведь не пионерка, ее же еще воспитывать надо. И мы все это делать обязаны.
– Да, кстати сказать, Анатоля Яковлича еще и дома нет, – с чуть заметной лукавинкой улыбнулся Андрей Колосков, – он еще из Горно-Алтайска не вернулся.
Все звено весело согласилось с Костей и Настенькой. Только Алеша пожал плечами.
– А я что – разве против? – сказал он. – Пожалуйста! Но вот если бы Анатолий Яковлич с ней поговорил, то сразу и воспитал бы!
Девочки тут же побежали искать Чечек.
– Наверно, она уже в интернате.
– Может, сидит да плачет!
– Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!
– А как же не говорить? Не говорить – нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!
– Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..
Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве, сидела Чечек. Костя издали увидел ее шапочку с малиновой кисточкой. Она сидела, съежившись, в своем овчинном полушубке и, насупив тонкие брови, глядела на дальние, голубеющие в небе вершины.
«Как снегирь сидит», – усмехнулся Костя.
Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.
Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:
Я над речкой сижу одна,
А речка бежит и шумит,
И шумит наверху большая тайга,
И большая Катунь тоже шумит…
Я пойду в горы, домой,
Матушка встретит меня.
Матушка скажет: «Здравствуй, Чечек!
Что ж ты долго не приходила ко мне?»
Я пойду далеко в тайгу.
Эне! Эне! Я иду домой…
Только плохо – снег на дороге лежит,
Только плохо – волки ходят в тайге…
Услышав про горы и тайгу, Костя подошел и сел на дерево рядом с Чечек. Несколько секунд они молча, без улыбки смотрели друг на друга.
– Кенскин, ты что? – сказала Чечек. И, вспомнив, как Костин отец при каждой встрече спрашивает: «Ну, Чечек, как твои дела?» – она, стараясь быть вежливой, спросила: – Как твои дела, Кенскин?
– Мои дела ничего, – ответил Костя, сурово поглядывая на нее, – а вот твои, однако, никуда не годятся.
Чечек опустила ресницы.
– Уж, кажется, домой собралась? – продолжал Костя. – Вот так: «Матушка, я иду к тебе… Матушка, я уже выучилась, а теперь иду телят пасти… Матушка, все люди учатся, а мне учиться не хочется!..»
Чечек не выдержала – улыбнулась:
– Я не так пела.
– А почему же? Могла бы и так петь – правда была бы.
– Ну, а что я сделала? – закричала Чечек, и смуглые щеки ее густо порозовели. – Ну, а что? Подумаешь – сочинение! Что, я его у Лиды украла, что ли?
– Украла.
– Нет, я ее тетрадку обратно положила.
– Тетрадку положила, а ее труд, ее мысли взяла. И не притворяйся, будто не понимаешь!
– Ее мысли?.. – повторила Чечек.
– Да, ее мысли. А зачем? Разве у тебя своих нет? У тебя и своих хватает. И вот сейчас Марфа Петровна читает – два одинаковых сочинения! Придет в класс, спросит: «Кто у кого списал?» Ну, что ты тогда скажешь? Вот и придется перед всем классом признаваться.
– Признаваться?
– Ну да! И признаешься. А как же? Однако хорошо ли это тебе будет?
– Са-авсем плохо… – прошептала Чечек.
– Конечно, совсем плохо, – сказал Костя. – Но то, что ты сделала, еще хуже. Ну, да ничего. «Умел воровать – умей и ответ держать».
– Если бы никто не знал… – помолчав, сказала Чечек, – тогда бы получше было. Правда, Кенскин?
– Нет, – ответил Костя, – все равно так же плохо. Сочинение-то ведь украденное.
Чечек опустила голову и, оттопырив пухлые губы, молча перебирала шелковую малиновую кисточку, спадающую на плечо.
– Знаешь что, – подумав, сказал Костя, – зайди к Марфе Петровне и все ей объясни. А сейчас беги обедать. И совсем нечего тут сидеть одной да петь про тайгу. Подруги тебя ищут. Вставай, беги!
Костя встал, и Чечек вскочила:
– Кенскин, я к Марфе Петровне пойду и все расскажу! Правда? А потом возьму да новое сочинение напишу – правда, Кенскин?
Костя искоса поглядел на ее повеселевшее лицо и чуть-чуть усмехнулся:
– Эх ты, бурундук!
– Хо! Бурундук! – засмеялась Чечек. – А что, у меня разве на спине полоски есть? Меня медведь не гладил!
Чечек, подпрыгивая, побежала по дорожке. А Костя шел медленно и теплыми голубыми глазами задумчиво глядел кругом – на синие кусочки неба, светящиеся среди облаков, на склоны гор с обнажившимися камнями, на тихие лиственницы, которые, словно творя великую тайну, уже гнали к вершинам живые соки и готовили материал для своих пурпуровых шишечек, чтобы успеть вовремя нарядиться и торжественно встретить весну.
Подарок юннатам
В интернате было тихо. Так тихо в этой большой комнате еще никогда не бывало. Девочки занимались своими делами: кто сидел с книгой за длинным столом, кто штопал чулки, кто готовил постель, собираясь спать. Время было уже позднее. Черная тьма глядела в окна из-за голубых занавесок.
Заняв середину стола, поближе к лампе, Чечек писала сочинение. Напряженно сдвинув брови, она выводила трудные строчки. Чечек хоть и ошибалась иногда, но очень легко говорила по-русски – в их алтайской начальной школе проходили русский язык. Да и, кроме того, на Алтае так много русских, что почти все алтайцы говорят на двух языках: и на алтайском и на русском. Но вот сочинение писать по-русски – это для Чечек было мукой. Тут ведь надо сразу несколько дел делать: и чтобы складно было, и чтобы понятно было, и чтобы русские слова были без ошибок написаны… Потому и стояла в этот вечер в интернате тишина – девочки старались не мешать подруге. Все уже знали, что Чечек ходила к Марфе Петровне и повинилась. И все до слова знали, что ей ответила Марфа Петровна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Костя замолчал. И молчание не сразу нарушилось в классе; только слышно было, как позванивает за окном серебряная капель.
– Ребята, а может, и мы сделаем как-нибудь так же? – сказала Настенька. – Поговорим с ней, объясним…
– Давайте, давайте! – закричали девочки в один голос: и Мая, и Эркелей, и Лида Королькова. – Зачем сразу учителю? Что мы, сами не можем!..
– Я тоже поговорю с ней, – пообещал Костя. – Она ведь не пионерка, ее же еще воспитывать надо. И мы все это делать обязаны.
– Да, кстати сказать, Анатоля Яковлича еще и дома нет, – с чуть заметной лукавинкой улыбнулся Андрей Колосков, – он еще из Горно-Алтайска не вернулся.
Все звено весело согласилось с Костей и Настенькой. Только Алеша пожал плечами.
– А я что – разве против? – сказал он. – Пожалуйста! Но вот если бы Анатолий Яковлич с ней поговорил, то сразу и воспитал бы!
Девочки тут же побежали искать Чечек.
– Наверно, она уже в интернате.
– Может, сидит да плачет!
– Ой, лучше бы я никому про это сочинение не говорила!
– А как же не говорить? Не говорить – нечестно. Да и все равно Марфа Петровна узнала бы!
– Девочки, а может, она у Кандыковых? Костина мать, Евдокия Ивановна, ее очень любит!..
Костя лучше знал, где искать Чечек. По хрустящей, подтаявшей тропинке он прошел через сад, где старые березы и черемухи позванивали тонкими обледенелыми ветками. По этой тропочке школьные технички ходят за водой к Гремучему. Бурный ручей, бегущий с гор, никогда не замерзающий, шумел и сверкал среди молчаливых берегов. На высоком берегу ручья, на поваленном бурей дереве, сидела Чечек. Костя издали увидел ее шапочку с малиновой кисточкой. Она сидела, съежившись, в своем овчинном полушубке и, насупив тонкие брови, глядела на дальние, голубеющие в небе вершины.
«Как снегирь сидит», – усмехнулся Костя.
Чечек вдруг запела, и Костя остановился. Шумел и бурлил Гремучий, где-то на Чейнеш-Кая звенели ручейки.
Тоненький голосок Чечек тоже звенел, как ручеек из-под снега:
Я над речкой сижу одна,
А речка бежит и шумит,
И шумит наверху большая тайга,
И большая Катунь тоже шумит…
Я пойду в горы, домой,
Матушка встретит меня.
Матушка скажет: «Здравствуй, Чечек!
Что ж ты долго не приходила ко мне?»
Я пойду далеко в тайгу.
Эне! Эне! Я иду домой…
Только плохо – снег на дороге лежит,
Только плохо – волки ходят в тайге…
Услышав про горы и тайгу, Костя подошел и сел на дерево рядом с Чечек. Несколько секунд они молча, без улыбки смотрели друг на друга.
– Кенскин, ты что? – сказала Чечек. И, вспомнив, как Костин отец при каждой встрече спрашивает: «Ну, Чечек, как твои дела?» – она, стараясь быть вежливой, спросила: – Как твои дела, Кенскин?
– Мои дела ничего, – ответил Костя, сурово поглядывая на нее, – а вот твои, однако, никуда не годятся.
Чечек опустила ресницы.
– Уж, кажется, домой собралась? – продолжал Костя. – Вот так: «Матушка, я иду к тебе… Матушка, я уже выучилась, а теперь иду телят пасти… Матушка, все люди учатся, а мне учиться не хочется!..»
Чечек не выдержала – улыбнулась:
– Я не так пела.
– А почему же? Могла бы и так петь – правда была бы.
– Ну, а что я сделала? – закричала Чечек, и смуглые щеки ее густо порозовели. – Ну, а что? Подумаешь – сочинение! Что, я его у Лиды украла, что ли?
– Украла.
– Нет, я ее тетрадку обратно положила.
– Тетрадку положила, а ее труд, ее мысли взяла. И не притворяйся, будто не понимаешь!
– Ее мысли?.. – повторила Чечек.
– Да, ее мысли. А зачем? Разве у тебя своих нет? У тебя и своих хватает. И вот сейчас Марфа Петровна читает – два одинаковых сочинения! Придет в класс, спросит: «Кто у кого списал?» Ну, что ты тогда скажешь? Вот и придется перед всем классом признаваться.
– Признаваться?
– Ну да! И признаешься. А как же? Однако хорошо ли это тебе будет?
– Са-авсем плохо… – прошептала Чечек.
– Конечно, совсем плохо, – сказал Костя. – Но то, что ты сделала, еще хуже. Ну, да ничего. «Умел воровать – умей и ответ держать».
– Если бы никто не знал… – помолчав, сказала Чечек, – тогда бы получше было. Правда, Кенскин?
– Нет, – ответил Костя, – все равно так же плохо. Сочинение-то ведь украденное.
Чечек опустила голову и, оттопырив пухлые губы, молча перебирала шелковую малиновую кисточку, спадающую на плечо.
– Знаешь что, – подумав, сказал Костя, – зайди к Марфе Петровне и все ей объясни. А сейчас беги обедать. И совсем нечего тут сидеть одной да петь про тайгу. Подруги тебя ищут. Вставай, беги!
Костя встал, и Чечек вскочила:
– Кенскин, я к Марфе Петровне пойду и все расскажу! Правда? А потом возьму да новое сочинение напишу – правда, Кенскин?
Костя искоса поглядел на ее повеселевшее лицо и чуть-чуть усмехнулся:
– Эх ты, бурундук!
– Хо! Бурундук! – засмеялась Чечек. – А что, у меня разве на спине полоски есть? Меня медведь не гладил!
Чечек, подпрыгивая, побежала по дорожке. А Костя шел медленно и теплыми голубыми глазами задумчиво глядел кругом – на синие кусочки неба, светящиеся среди облаков, на склоны гор с обнажившимися камнями, на тихие лиственницы, которые, словно творя великую тайну, уже гнали к вершинам живые соки и готовили материал для своих пурпуровых шишечек, чтобы успеть вовремя нарядиться и торжественно встретить весну.
Подарок юннатам
В интернате было тихо. Так тихо в этой большой комнате еще никогда не бывало. Девочки занимались своими делами: кто сидел с книгой за длинным столом, кто штопал чулки, кто готовил постель, собираясь спать. Время было уже позднее. Черная тьма глядела в окна из-за голубых занавесок.
Заняв середину стола, поближе к лампе, Чечек писала сочинение. Напряженно сдвинув брови, она выводила трудные строчки. Чечек хоть и ошибалась иногда, но очень легко говорила по-русски – в их алтайской начальной школе проходили русский язык. Да и, кроме того, на Алтае так много русских, что почти все алтайцы говорят на двух языках: и на алтайском и на русском. Но вот сочинение писать по-русски – это для Чечек было мукой. Тут ведь надо сразу несколько дел делать: и чтобы складно было, и чтобы понятно было, и чтобы русские слова были без ошибок написаны… Потому и стояла в этот вечер в интернате тишина – девочки старались не мешать подруге. Все уже знали, что Чечек ходила к Марфе Петровне и повинилась. И все до слова знали, что ей ответила Марфа Петровна.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48