– Это тебе за все!»
Но тут же ей стало жалко Раису.
– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
Мечты
Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?
Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!
А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.
Виктора проводили. Он уехал на девятый день – хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его:
– Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдохнуть – ну и отдохни!
– Я уж отдохнул, мама! – отвечал Виктор. – Отдохнул. Все! Не могу больше. Люди воюют, а я, здоровый бугай, буду дома сидеть?
Дед Мирон утешал тетку Анну:
– Чем скорей фашиста прикончат, тем скорее домой вернется!
– Вернется ли? – плакала тетка Анна.
– Вернусь, мама, вернусь! – отвечал Виктор. – И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи немца бьют?
– Да я не говорю! Кто ж это говорит – схорониться!
Виктор много не разговаривал. Собрал свою котомку, обнял мать, простился с колхозниками и пошел. В этот день он был не такой румяный, как всегда, и улыбки не было на пухлых губах. Уходя, он в последний раз оглянулся на свою мать. Она, обливаясь неудержимыми слезами, неподвижно глядела ему вслед. Он понимал: мать не может не плакать, когда сын уходит из дому, может быть, навсегда.
Ребятишки провожали Виктора до самого шоссе, до того места, где когда-то весной, в грязь и холод, сгружали картошку с машины. Всем было грустно.
– Вы там поскорее с немцем-то! – говорил Женька. – Разбивайте его дотла!
– Разобьем, конечно, – отвечал Виктор. – Вы посмотрите, что делается, ребята! На Брянском фронте наши наступают. Слышали? Упорные наступательные бои! Отборные части немецкой армии разгромлены! Орел взят… Белгород взят… А вы говорите! Уж теперь погнали, так назад не пустим!
– Напиши нам письмо, – попросила Груня.
– Обязательно напиши! – твердо сказал Ромашка.
– Обязательно напишу, ребята! Ну, давайте прощаться. Машина!
По шоссе шла грузовая машина. Виктор поднял руку, машина остановилась. Он живо влез в кузов, помахал рукой:
– До будущего года!
И умчался.
Ребята стояли и глядели вслед до тех пор, пока не улеглась пыль на шоссе. А потом, примолкшие, пошли домой.
Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось заплакать, в серых глазах ее так и бегали слезинки.
– Давайте, будто мы танкисты, – сказал тогда Женька, – и будто мы едем в танках на фронт! Р-р-р… Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!
И все зашумели, будто танки. Палили по врагу из пушек, строчили из пулеметов. И не заметили, как снова смех и веселье вернулись к ним.
День за днем проходил август, красивый, богатый месяц. Кое-где на березах замелькала желтизна, будто солнечные брызги застряли в темной зелени. Уже подрывали понемногу молодую картошку на огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду пучки зеленого лука с грядки и выкладывала из фартука на стол только что собранные, еще мокрые от росы огурцы…
В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть… А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом…
На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:
– Ребята! Сегодня сено – последочки. Уберем – и все! А завтра – в поле, снопы подтаскивать.
Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду – подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой – Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.
Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.
– Я вас попарю! – бурчал он. – Работать так работать!
Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.
Вот и строится Городище… Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей – нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.
В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом…
– Вот был бы я председатель, – вдруг сказал он, – я бы…
Все дружно рассмеялись:
– Ох, уж и председатель! Ну и председатель!
– А что ж? Я бы…
– Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! – сказал Женька. – Тому – стукушку, тому – колотушку!.. Живо управился бы!..
– Дураки! – беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.
Но, помолчав, продолжал:
– Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе – Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
Но тут же ей стало жалко Раису.
– Вы ее не ругайте, – сказала Груня, – она теперь лучше работает… Она привыкает…
Но Виктор, не взглянув на Раису, сунул руки в карманы и пошел вперед по узенькой белой дорожке.
– Я бы на ее месте сквозь землю провалилась! – шепнула Груне Стенька. – Прямо сквозь землю провалилась бы!
Ребята в молчании гуськом потянулись за Виктором. Раиса шла сзади всех и ни на кого не глядела.
Мечты
Проходили дни, неудержимые, яркие летние дни: солнечные, залитые жарой, полные движения и работы, и тихие, пасмурные, когда отдыхали руки, но осаждали заботы о намокшем сене, о созревающем урожае. А урожай уже стоял у ворот, могучий, веселый и грозный. Хватит ли рук убрать рожь, успеют ли за погоду ухватить яровые, не застигнет ли мороз картошку в поле?
Рук мало, лошадей мало, машин нет – ни жатки, ни веялки.
Но глаза страшат, а руки делают. Хоть и охал от дум по ночам Грунин отец, однако дела шли своим чередом. Побелела рожь – весь колхоз ушел на жниво. Что дороже хлеба в крестьянском хозяйстве!
А сено оставили на ребятишек. Уж не маленькие, грабли в руках держать умеют – уберут, насколько сил хватит!
И ребятишки убирали. Даже небольшие стожки сами складывали. Рано узнали они, как болят руки и плечи после тяжелых охапок, как от граблей больно вздуваются и лопаются пузыри на ладонях… И ссорились они на работе, и мирились, и пели, и радовались… А иногда и плакали от какой-нибудь беды. Напорет кто-нибудь ногу на вилы, или неустойчивый стог ветром опрокинет, или на пчелу наступит какой-нибудь человек – вот и беда!
А главное – крепко дружили. И ни ссоры, ни драки не вредили этой бесхитростной ребячьей дружбе.
Виктора проводили. Он уехал на девятый день – хотя отпустили его на четырнадцать. Мать плакала, не пускала его:
– Куда ты! Ведь начальники велели тебе отдохнуть – ну и отдохни!
– Я уж отдохнул, мама! – отвечал Виктор. – Отдохнул. Все! Не могу больше. Люди воюют, а я, здоровый бугай, буду дома сидеть?
Дед Мирон утешал тетку Анну:
– Чем скорей фашиста прикончат, тем скорее домой вернется!
– Вернется ли? – плакала тетка Анна.
– Вернусь, мама, вернусь! – отвечал Виктор. – И чего ты плачешь? Что ж, по-твоему, мне за горном в кузне схорониться да сидеть, пока мои товарищи немца бьют?
– Да я не говорю! Кто ж это говорит – схорониться!
Виктор много не разговаривал. Собрал свою котомку, обнял мать, простился с колхозниками и пошел. В этот день он был не такой румяный, как всегда, и улыбки не было на пухлых губах. Уходя, он в последний раз оглянулся на свою мать. Она, обливаясь неудержимыми слезами, неподвижно глядела ему вслед. Он понимал: мать не может не плакать, когда сын уходит из дому, может быть, навсегда.
Ребятишки провожали Виктора до самого шоссе, до того места, где когда-то весной, в грязь и холод, сгружали картошку с машины. Всем было грустно.
– Вы там поскорее с немцем-то! – говорил Женька. – Разбивайте его дотла!
– Разобьем, конечно, – отвечал Виктор. – Вы посмотрите, что делается, ребята! На Брянском фронте наши наступают. Слышали? Упорные наступательные бои! Отборные части немецкой армии разгромлены! Орел взят… Белгород взят… А вы говорите! Уж теперь погнали, так назад не пустим!
– Напиши нам письмо, – попросила Груня.
– Обязательно напиши! – твердо сказал Ромашка.
– Обязательно напишу, ребята! Ну, давайте прощаться. Машина!
По шоссе шла грузовая машина. Виктор поднял руку, машина остановилась. Он живо влез в кузов, помахал рукой:
– До будущего года!
И умчался.
Ребята стояли и глядели вслед до тех пор, пока не улеглась пыль на шоссе. А потом, примолкшие, пошли домой.
Раиса плакала. Груне тоже очень хотелось заплакать, в серых глазах ее так и бегали слезинки.
– Давайте, будто мы танкисты, – сказал тогда Женька, – и будто мы едем в танках на фронт! Р-р-р… Смирно!.. Внимание! Враг перед нами!
И все зашумели, будто танки. Палили по врагу из пушек, строчили из пулеметов. И не заметили, как снова смех и веселье вернулись к ним.
День за днем проходил август, красивый, богатый месяц. Кое-где на березах замелькала желтизна, будто солнечные брызги застряли в темной зелени. Уже подрывали понемногу молодую картошку на огородах, уже приносила мать к завтраку и к обеду пучки зеленого лука с грядки и выкладывала из фартука на стол только что собранные, еще мокрые от росы огурцы…
В полях, тихих и жарких, больше не пели жаворонки. Только ходил ветерок по яровым и озимым хлебам да солнце старательно пригревало и золотило колосья. Овес был еще зеленый, почти синий к корню, но кудрявые головки его уже посветлели и начали желтеть… А рожь стояла вся светлая, вся желтая и клонилась книзу и шуршала сухим жестким колосом…
На десятый день августа Груня сказала своей бригаде:
– Ребята! Сегодня сено – последочки. Уберем – и все! А завтра – в поле, снопы подтаскивать.
Сено пышным серо-зеленым лоскутом лежало на лужайке. Груня первая шла в ряду – подхватывала граблями легкие клоки и перебрасывала на другую сторону. За ней шла Стенька. За Стенькой – Раиса. А уж дальше начинался мальчишеский ряд. Ромашка шел последним и ворчал, что ему с граблями повернуться негде, что ему просто ходу не дают.
Зато, когда поворачивали обратно, первым оказывался Ромашка. И тут уже он, раскрасневшись, как клюква, из сил выбивался, чтобы обогнать ребят, и уходил от них вперед шагов на пять.
– Я вас попарю! – бурчал он. – Работать так работать!
Пока сохло поворошенное сено, ребята уселись и улеглись отдыхать в холодке, под большой старой березой, которая одиноко стояла на краю лужайки. Тянуло ветерком, чуть-чуть играли над головой мелкие березовые листья. Груня сидела, прислонившись к стволу, и глядела на светло-желтую дранковую крышу тетки Дарьиной избы, которая уже поднялась над палисадником.
Вот и строится Городище… Вот и не надо разбредаться в разные стороны. И новая изба с малиновыми наличниками не приснилась ей – нет, крепкий сруб из чистых округлых бревен венец за венцом растет на пепелище.
В ту же сторону глядел и Ромашка. Он тоже видел Городище, он видел даже стены своего нового дома. Но мысли его были о другом…
– Вот был бы я председатель, – вдруг сказал он, – я бы…
Все дружно рассмеялись:
– Ох, уж и председатель! Ну и председатель!
– А что ж? Я бы…
– Ты бы сразу весь колхоз и разогнал! – сказал Женька. – Тому – стукушку, тому – колотушку!.. Живо управился бы!..
– Дураки! – беззлобно сказал Ромашка. И, закинув руки за голову, стал глядеть в небо.
Но, помолчав, продолжал:
– Я бы таких лошадей завел! Я бы таких лошадей! Они бы у меня из упряжки рвались. Эх, видел я жеребца в совхозе – Бронзовый зовут. Темный, карий такой, блестит, будто маслом смазанный!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20