Вайолет и Клаус со вздохом вышли на середину сцены, и, думаю, не стоит описывать дальнейшее утомительное зрелище. Вы и сами догадаетесь, что старшим Бодлерам пришлось опять поедать початок кукурузы под хохот небольшой кучки зрителей. А Колетт пришлось извиваться и принимать всякие невообразимые позы. Кевину пришлось писать свое имя и левой и правой рукой по очереди. И под конец Солнышку пришлось-таки рычать и кидаться на публику, хотя по природе своей она отнюдь не была агрессивной и предпочла бы вежливо поздороваться со зрителями. Вы также сумеете вообразить, какова была реакция публики каждый раз, как крюкастый объявлял очередного выступающего и заставлял проделывать все перечисленное. Эти семь-восемь человек хохотали и выкрикивали всякие обидные прозвища и отпускали отвратительные, безвкусные шутки, а одна женщина даже запустила бумажным стаканчиком с прохладительным напитком в Кевина, как будто если у человека одинаково хорошо действует и правая и левая рука, следует перепачкать ему рубашку чем-то липким и мокрым. Но вот чего вам не вообразить, так это всей унизительности участия в подобном представлении. Вы можете подумать, что унижение, подобно езде на велосипеде или разгадыванию зашифрованных посланий, переносить легче после того, как вы испробовали это разок-другой. Над Бодлерами потешались больше, чем разок-другой, однако от этого им не стало легче переносить происходящее в Шатре Уродов. Вайолет помнила, как над ней смеялась и всячески обзывала девчонка по имени Кармелита Спатс, когда Бодлеры учились в Пруфрокской подготовительной школе, но сейчас, когда крюкастый представил ее как уморительную грязнулю, прозвище все равно обидело ее. Клаус не забыл, как оскорбила его Эсме Скволор в доме 667 по Мрачному проспекту, но его все равно бросало в краску, когда зрители хихикали и показывали на него пальцем каждый раз, как он ронял кукурузный початок. А Солнышко помнила все случаи, когда Граф Олаф смеялся над Бодлерами и их несчастьями, но все равно она испытывала смущение и даже тошноту, слыша, как зрители кричат ей вслед «уродский волчонок», когда она выходила вместе с остальными лицедеями из палатки после окончания представления. Бодлеровские сироты, разумеется, знали, что они не двухголовое чудище и не волчонок, но сейчас, сидя со своими товарищами в фургоне, дети испытывали унизительное чувство, будто они и в самом деле именно те уроды, за которых их принимают.
— Не нравится мне здесь, — сказала Вайолет Кевину и Колетт, сидя на одном стуле с братом, пока Хьюго варил горячий шоколад на плите. Вайолет так расстроилась, что чуть не забыла про низкий голос. — Мне не нравится, что на меня глазеют, не нравится, что надо мной смеются. Если кому-то кажется смешным, когда роняют кукурузу, сидели бы дома и роняли кукурузу сами.
— Кивуун! — согласилась Солнышко, забыв, что должна ворчать. Она имела в виду что-то вроде «Я думала, сейчас заплачу, когда те люди называли меня уродом». К счастью, поняли ее только брат с сестрой, так что она себя не выдала.
— Не волнуйтесь, — успокоил Клаус сестер. — Думаю, мы тут надолго не задержимся. Гадальный Шатер сегодня закрыт, потому что Граф Олаф с Мадам Лулу уехали по важному делу.
Среднему Бодлеру не требовалось добавлять, что сейчас самое время пробраться в палатку и выяснить, действительно ли хрустальный шар способен давать ответы на вопросы.
— Что тебе за дело — закрыта палатка Аулу или нет? — спросила Колетт. — Ты урод, а не гадалка.
— И чем вам тут не нравится? — добавил Кевин. — Карнавал Калигари в последнее время не слишком популярен, но ведь уроду податься больше некуда.
— Почему некуда? — удивилась Вайолет. — Люди с равнодействующими руками, Кевин, требуются повсюду: торговцы цветами, регулировщики уличного движения, да мало ли кто.
— Ты правда так думаешь? — спросил Кевин.
— Разумеется, — ответила Вайолет. — То же самое и люди-змеи, и горбуны. Все мы могли бы найти какую-то другую работу, где нас не считали бы уродами.
— Сомневаюсь! — крикнул Хьюго, не отходя от плиты. — Думаю, что двухголового человека повсюду сочтут уродом.
— Наверно, и того тоже, у кого равнодействующие руки, — вздохнул Кевин.
— Попробуем забыть про наши неприятности и сыграем в домино. — Хьюго принес на подносе шесть дымящихся кружек с горячим шоколадом. — Я решил, что обе головы захотят пить по отдельности. — Он улыбнулся. — Тем более что шоколад не совсем обычный. Волчонок Чабо добавила туда немножко корицы.
— Добавила? Чабо? — переспросил Клаус, и Солнышко со скромным видом заворчала.
— Да, — ответил Хьюго. — Сперва я подумал: что хорошего можно ожидать от уродского волчонка? Но оказалось, это очень вкусно.
— Удачная идея, Чабо, — похвалил Клаус и через силу улыбнулся.
Казалось, совсем недавно младшая из Бодлеров и ходить-то еще не умела и умещалась в птичьей клетке, и вот сейчас она уже проявляет собственные вкусы и может сойти за полуволка-получеловека.
— Ты должна гордиться собой, — подтвердил Хьюго. — Не будь ты уродом, Чабо, ты могла бы стать отличным шеф-поваром.
— Она и так может им стать, — возразила Вайолет. — Эллиот, ты не хочешь выйти — полакомиться горячим шоколадом на воздухе?
— Отличная мысль, — быстро ответил Клаус. — Я всегда считал, что горячий шоколад — уличный напиток. А потом заглянем в фургон с подарками.
— Грр, — заворчала Солнышко, и брат с сестрой поняли, что она хочет сказать «И я с вами». При этом она подползла к стулу, с которого неуклюже поднимались Вайолет с Клаусом.
— Только не задерживайтесь, — посоветовала Колетт. — Нам не разрешается бродить по территории Карнавала.
— Мы только выпьем шоколад и вернемся, — пообещал Клаус.
— Надеюсь, вы не наживете себе неприятностей, — напутствовал их Кевин. — Не хотелось бы, чтоб вам дали как следует по обеим головам тальятеллой гранде.
Только Бодлеры хотели возразить, что удар тальятеллой гранде, возможно, совершенно безболезнен, как вдруг услыхали шум куда более пугающий, чем свист большой макаронины в воздухе. Даже находясь внутри фургона, дети узнали этот оглушительный скрежет, знакомый им по долгой поездке в Пустоши.
— Похоже, вернулся друг Мадам Лулу, — заметил Хьюго. — Узнаю его машину.
— Я слышу и другие звуки, — прибавила Колетт. — Прислушайтесь.
Дети прислушались и поняли, что женщина-змея права. Кроме рева автомобиля слышался другой рев, более густой и более грозный. Бодлеры знали, что нельзя судить о чем бы то ни было по звукам, которые оно издает, как нельзя судить о человеке лишь по его внешнему виду. Но этот рев был такой громкий, такой свирепый, что дети и подумать не могли, что он возвещает о чем-то хорошем.
Здесь я должен прервать свое повествование и рассказать другую историю, сообщив при этом кое-что важное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36