Почему я не вижу Ника Карсона? Да, кстати, а ты от чего умер?
Я вздрогнул. Чудовищность разговора, помноженная на легкомысленный тон Баушера, заставила меня поежиться.
— Я? Я еще не умер, — пробормотал я.
— А где ж твое старое доброе тело?
— А… Я не сразу сообразил. Я сейчас умираю, а может быть, уже умер в клинике Трампелла.
— Сердце?
— Нет, рак легкого.
— Тоже неплохо, — кивнул Тони. — Но ты как-то очень равнодушен к себе, даже не поинтересуешься, жив ли еще.
Мы оба тихонько посмеялись.
— Сообщат, наверное, — сказал я. — А ты?
— Что я? Автомобильная катастрофа. Обе ноги были раздроблены, и в лучшем случае меня ожидал паралич. Ну тут явились ангелы фонда, и я без колебаний согласился.
— Ты всегда был решительным человеком. Я тоже быстро согласился, но сколько же я мучил себя!
— Не думай об этом.
— Ты знаешь, — сказал я, — недавно в разговоре с Люшесом я сравнил здешнее существование с загробной жизнью. Ему сравнение не понравилось, но я все-таки нахожу в нем определенный смысл.
— Не знаю, Ник, ничего тебе не могу сказать о настоящей загробной жизни. Я всегда был чудовищно ленив по части писем, разве что заставлял себя продиктовать несколько слов секретарше, но, видно, там у меня, — он поднял палец вверх, — нет секретарши. Так что, в отличие от мистера Люшеса, сказать тебе о загробной жизни ничего не могу.
— Тони, а кто вообще этот Люшес?
Тони посмотрел на меня, подумал и сказал:
— Он один из чиновников фонда. Не самый важный, но чиновник.
— Значит, в каком-то смысле лагерь напоминает обычную жизнь? Есть просто люди, и есть чиновники, которые ими управляют. Люди — манекены и чиновники — манекены.
— О, Ник, я смотрю, ты настоящий радикал, — сказал Тони и приложил палец к губам. — Может быть, походим немножко, разомнем суставы?
Мы вышли из коттеджа. Я зажмурился от яркого солнца.
— Тони, — сказал я, — почему ты приложил палец к губам? И почему тебе захотелось сразу после этого размять суставы?
— Потому что я дважды находил в своем доме потайные микрофоны.
— Что? Для чего? Кто их установил?
— Потом, — усмехнулся Баушер, — потом. Не будем забывать, что ты еще недельное дитя, и твой слабый ум следует беречь.
— Он взглянул на часы: — О, уже пора. Ты был на церемонии подзарядки:
— Н-не-ет… А что это?
— Пойдем, увидишь.
ГЛАВА 5
Уютный зал напоминал лекционную аудиторию. Полукруглые ряды поднимались некрутым амфитеатром, а внизу, в центре, была кафедра.
Зал был почти полон. Большинство составляли молодые мужчины, но тут и там виднелись и женские лица. Тони и я заняли свободные места, и почти тут же на кафедре появился человек.
— Это Антуан Куни, — шепнул мой приятель, — черт его знает, кем он был раньше, не то историком, не то теологом, но здесь он что-то вроде проповедника.
— Друзья мои, — хорошо поставленным голосом сказал мистер Куни, — я часто думаю, что нам здесь приходится обращать особое внимание на метафоры. Они часто приобретают теперь совершенно неожиданное значение. Сейчас многие из нас подключат свои аккумуляторы к сети… Я не хочу кощунствовать, я не хочу сравнивать фонд с тем, кто дарует миру жизнь, но я знаю, что здесь много атеистов, и они не могут не отметить, что именно фонд дал нам жизнь, дал нам тела и дает нам сейчас энергию жить.
Я знаю, как знаете и вы, что человеку не свойственно стойкое чувство благодарности. Увы, большинство из нас — довольно неблагодарные существа. Но я не знаю, какой диалектикой, каким умственным сальто мы можем избежать чувства благодарности к фонду Калеба Людвига — источнику всего, что мы имеем, от жизни до лабораторий, которые так щедро оборудованы для нас.
Я часто ловлю себя на мысли, что недостоин всех этих благодеяний. Я спрашиваю себя: а почему именно я? Почему именно я оказался в кругу избранных, в то время как миллионы не менее достойных людей должны были навсегда уйти из жизни? Я не знаю ответа. Я знаю лишь, что, следуя заветам древней религии, фонд старается сохранить максимум анонимности в своей филантропической деятельности. Наверное, это мудро. Но тем не менее образ основателя фонда мистера Калеба Людвига не покидает меня. Я думаю, он был необыкновенным человеком. И не только потому, что мы живем лишь благодаря его деньгам, его воле, его устремленности в будущее. Он был необыкновенным человеком главным образом потому, что не умел ждать.
Когда он узнал о возможности трансляции и возможности создания на основе новой технологии искусственных тел, он не захотел ждать решения тысяч этических, юридических, религиозных и прочих вопросов. Он мог, умирая сам, дать кому-то новую жизнь. И сделал это. Поэтому я благодарен ему. Поэтому я часто думаю о Калебе Людвиге.
Я думаю, что он был не только выдающимся финансистом и предпринимателем. Он был человеком огромной души и смелости. Он не захотел сам воспользоваться благами трансляции, он не захотел упреков в эгоизме. Он стремился к благотворительности бескорыстной и чистой и проявил при этом подлинное величие духа. Вот почему я часто думаю о нем.
Мистер Куни наклонил голову и несколько секунд стоял молча, потом медленно сошел с кафедры. По залу прошелестел легкий шепоток, и иски начали вставать.
Вендел Люшес улыбнулся и сказал:
— Я зашел узнать, как вы себя чувствуете, профессор Карсон. Все хорошо?
— Спасибо, привыкаю понемножку.
— Вы уже были в лабораторном корпусе?
— Да, Тони Баушер хвастался своей лабораторией.
— Я хотел сообщить вам, что совет директоров фонда решил выделить вам три четверти миллиона для оборудования маленькой лаборатории. Если, конечно, вы захотите. Мы никого не заставляем работать.
— О, я чрезвычайно признателен.
— Сумма, конечно, не слишком велика, но это лишь на первоначальное обзаведение. Потом можно будет постепенно докупать оборудование. Поэтому составьте список и дайте его мне.
— Спасибо, мистер Люшес.
— Какие еще у вас вопросы?
— Здесь установлен телефон, но у меня впечатление, что он не подключен к сети…
— Видите ли, профессор, это довольно деликатная штука…
— Люшес задумался на мгновение, потом, словно решившись, продолжал: — Я вам уже говорил о чрезвычайно неопределенном статусе Ритрита — так мы называем это место. У меня не поворачивается язык назвать наш лагерь секретным. Само слово глубоко неприятно нам.
— Нам?
— Совету директоров фонда. Да наверняка и абсолютному большинству исков. И вместе с тем нам все время приходится думать о том, чтобы не привлекать к себе внимание. Поэтому минимальные меры по безопасности просто необходимы. В частности, это касается связи с внешним миром. Мы можем подключить ваш телефон. Но мы должны быть уверены в вас.
Я пожал плечами и неопределенно хмыкнул.
— …Первый шок прошел, — продолжал Люшес и бросил на меня быстрый, цепкий взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76
Я вздрогнул. Чудовищность разговора, помноженная на легкомысленный тон Баушера, заставила меня поежиться.
— Я? Я еще не умер, — пробормотал я.
— А где ж твое старое доброе тело?
— А… Я не сразу сообразил. Я сейчас умираю, а может быть, уже умер в клинике Трампелла.
— Сердце?
— Нет, рак легкого.
— Тоже неплохо, — кивнул Тони. — Но ты как-то очень равнодушен к себе, даже не поинтересуешься, жив ли еще.
Мы оба тихонько посмеялись.
— Сообщат, наверное, — сказал я. — А ты?
— Что я? Автомобильная катастрофа. Обе ноги были раздроблены, и в лучшем случае меня ожидал паралич. Ну тут явились ангелы фонда, и я без колебаний согласился.
— Ты всегда был решительным человеком. Я тоже быстро согласился, но сколько же я мучил себя!
— Не думай об этом.
— Ты знаешь, — сказал я, — недавно в разговоре с Люшесом я сравнил здешнее существование с загробной жизнью. Ему сравнение не понравилось, но я все-таки нахожу в нем определенный смысл.
— Не знаю, Ник, ничего тебе не могу сказать о настоящей загробной жизни. Я всегда был чудовищно ленив по части писем, разве что заставлял себя продиктовать несколько слов секретарше, но, видно, там у меня, — он поднял палец вверх, — нет секретарши. Так что, в отличие от мистера Люшеса, сказать тебе о загробной жизни ничего не могу.
— Тони, а кто вообще этот Люшес?
Тони посмотрел на меня, подумал и сказал:
— Он один из чиновников фонда. Не самый важный, но чиновник.
— Значит, в каком-то смысле лагерь напоминает обычную жизнь? Есть просто люди, и есть чиновники, которые ими управляют. Люди — манекены и чиновники — манекены.
— О, Ник, я смотрю, ты настоящий радикал, — сказал Тони и приложил палец к губам. — Может быть, походим немножко, разомнем суставы?
Мы вышли из коттеджа. Я зажмурился от яркого солнца.
— Тони, — сказал я, — почему ты приложил палец к губам? И почему тебе захотелось сразу после этого размять суставы?
— Потому что я дважды находил в своем доме потайные микрофоны.
— Что? Для чего? Кто их установил?
— Потом, — усмехнулся Баушер, — потом. Не будем забывать, что ты еще недельное дитя, и твой слабый ум следует беречь.
— Он взглянул на часы: — О, уже пора. Ты был на церемонии подзарядки:
— Н-не-ет… А что это?
— Пойдем, увидишь.
ГЛАВА 5
Уютный зал напоминал лекционную аудиторию. Полукруглые ряды поднимались некрутым амфитеатром, а внизу, в центре, была кафедра.
Зал был почти полон. Большинство составляли молодые мужчины, но тут и там виднелись и женские лица. Тони и я заняли свободные места, и почти тут же на кафедре появился человек.
— Это Антуан Куни, — шепнул мой приятель, — черт его знает, кем он был раньше, не то историком, не то теологом, но здесь он что-то вроде проповедника.
— Друзья мои, — хорошо поставленным голосом сказал мистер Куни, — я часто думаю, что нам здесь приходится обращать особое внимание на метафоры. Они часто приобретают теперь совершенно неожиданное значение. Сейчас многие из нас подключат свои аккумуляторы к сети… Я не хочу кощунствовать, я не хочу сравнивать фонд с тем, кто дарует миру жизнь, но я знаю, что здесь много атеистов, и они не могут не отметить, что именно фонд дал нам жизнь, дал нам тела и дает нам сейчас энергию жить.
Я знаю, как знаете и вы, что человеку не свойственно стойкое чувство благодарности. Увы, большинство из нас — довольно неблагодарные существа. Но я не знаю, какой диалектикой, каким умственным сальто мы можем избежать чувства благодарности к фонду Калеба Людвига — источнику всего, что мы имеем, от жизни до лабораторий, которые так щедро оборудованы для нас.
Я часто ловлю себя на мысли, что недостоин всех этих благодеяний. Я спрашиваю себя: а почему именно я? Почему именно я оказался в кругу избранных, в то время как миллионы не менее достойных людей должны были навсегда уйти из жизни? Я не знаю ответа. Я знаю лишь, что, следуя заветам древней религии, фонд старается сохранить максимум анонимности в своей филантропической деятельности. Наверное, это мудро. Но тем не менее образ основателя фонда мистера Калеба Людвига не покидает меня. Я думаю, он был необыкновенным человеком. И не только потому, что мы живем лишь благодаря его деньгам, его воле, его устремленности в будущее. Он был необыкновенным человеком главным образом потому, что не умел ждать.
Когда он узнал о возможности трансляции и возможности создания на основе новой технологии искусственных тел, он не захотел ждать решения тысяч этических, юридических, религиозных и прочих вопросов. Он мог, умирая сам, дать кому-то новую жизнь. И сделал это. Поэтому я благодарен ему. Поэтому я часто думаю о Калебе Людвиге.
Я думаю, что он был не только выдающимся финансистом и предпринимателем. Он был человеком огромной души и смелости. Он не захотел сам воспользоваться благами трансляции, он не захотел упреков в эгоизме. Он стремился к благотворительности бескорыстной и чистой и проявил при этом подлинное величие духа. Вот почему я часто думаю о нем.
Мистер Куни наклонил голову и несколько секунд стоял молча, потом медленно сошел с кафедры. По залу прошелестел легкий шепоток, и иски начали вставать.
Вендел Люшес улыбнулся и сказал:
— Я зашел узнать, как вы себя чувствуете, профессор Карсон. Все хорошо?
— Спасибо, привыкаю понемножку.
— Вы уже были в лабораторном корпусе?
— Да, Тони Баушер хвастался своей лабораторией.
— Я хотел сообщить вам, что совет директоров фонда решил выделить вам три четверти миллиона для оборудования маленькой лаборатории. Если, конечно, вы захотите. Мы никого не заставляем работать.
— О, я чрезвычайно признателен.
— Сумма, конечно, не слишком велика, но это лишь на первоначальное обзаведение. Потом можно будет постепенно докупать оборудование. Поэтому составьте список и дайте его мне.
— Спасибо, мистер Люшес.
— Какие еще у вас вопросы?
— Здесь установлен телефон, но у меня впечатление, что он не подключен к сети…
— Видите ли, профессор, это довольно деликатная штука…
— Люшес задумался на мгновение, потом, словно решившись, продолжал: — Я вам уже говорил о чрезвычайно неопределенном статусе Ритрита — так мы называем это место. У меня не поворачивается язык назвать наш лагерь секретным. Само слово глубоко неприятно нам.
— Нам?
— Совету директоров фонда. Да наверняка и абсолютному большинству исков. И вместе с тем нам все время приходится думать о том, чтобы не привлекать к себе внимание. Поэтому минимальные меры по безопасности просто необходимы. В частности, это касается связи с внешним миром. Мы можем подключить ваш телефон. Но мы должны быть уверены в вас.
Я пожал плечами и неопределенно хмыкнул.
— …Первый шок прошел, — продолжал Люшес и бросил на меня быстрый, цепкий взгляд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76