Пятнадцатилетний мальчик, и больше ничего. И с каких это пор в таких делах следует думать о других? Кто знает… И все-таки не раскрывались его руки, как он ни приказывал им.
— Что это вы такой…
— Какой? — спросил Павел и почувствовал, что краснеет. «Чепуха, как я могу покраснеть, — тут же подумал он, — это же невозможно…»
— Такой… глупый вид у вас. — Надя фыркнула и сразу же закусила нижней губкой верхнюю, чтобы не расхохотаться. — И почему вы на меня так смотрите?
— Как?
О боже, простонал мысленно Павел, стоило очутиться собственным двойником на Оххре, стоило получить поле и приобщиться к древней мудрости оххров, чтобы вести самый идиотский на свете разговор и мычать влюбленным кретином!
— Так… На мои губы… Как будто вы хотите меня поцеловать. Вы такой серьезный человек и Сережа… — При слове «Сережа» она вдруг недоуменно нахмурилась, потом пожала плечами. — Даже не верится, что у вас может быть такое желание. А может, я ошибаюсь?
Маленькие темные бесенята в ее зеленых глазах прыгали, подсмеивались над ним.
— Н-н-нет, — промычал Павел и зажмурился.
— Почему вы зажмурились? — Надя играла с ним в кошки-мышки и получала от игры явное удовольствие.
— Я? Зажмурился?
— А я знаю. Вы меня просто боитесь, вот и все. Струсили, чего тут говорить. А я вот — нет.
С этими словами она сделала шаг к Павлу, обняла его за шею и прижала свои губы к его губам. Они были точно такие, какими он их представлял: горячие и чуть шершавые.
Он целовал и целовал ее, пока она наконец не оттолкнула его.
— А я думала, — сказала она, — что вы тихоня, даже целоваться не умеете…
— Спасибо, что вы пришли, Надя…
— Пришла? — Надя недоуменно наморщила лоб. — Пришла? Странно! Вот вы сказали «пришла», а я даже не помню, как очутилась у вас… Помню, как мы с Сережкой разговаривали с Пингвином, Сусликом и еще двумя оххрами… Они к нам теперь все время ходят. А потом сразу у вас очутилась. Сережка меня, наверное, ищет… Ничего, поищет, — улыбнулась она и быстрым движением головы перебросила свои волосы через плечо. — А это кто у вас?
Павел повернулся и увидел маленькую желтую птицу, похожую на цыпленка. Цыпленок вошел через неплотно закрытую дверь и теперь бродил по полу, тыкал коротким клювиком. Павел машинально развернул свое поле, чтобы узнать, кто перед ним. Но поле не встретило другого поля. Перед ним был не оххр.
Птица захлопала крыльями, попыталась взлететь, но не смогла, и Павел увидел, что это скорее не цыпленок, а что-то среднее между синичкой и цыпленком. Синичка и Надя, Надя и синичка. И вдруг Павел понял. Если он не ошибся, Мартыныч должен быть где-то поблизости. Он повернул поле к Наде. Так и есть. Он коснулся поля Мартыныча. Вот тебе и Надя.
— Ты хотел сделать мне подарок? — спросил он полем.
— Да, — ответил Мартыныч. — Больше я ничего не мог сделать.
— Ты сделал мне другой подарок.
— Какой?
— То, что ты не выключил поле.
— Теперь, когда я знаю, что тебе это неприятно, я никогда не сделаю этого.
— Спасибо. А как же ты сделал Надю? — Он спохватился, что сказал это не полем, а обычно, вслух, но было уже поздно.
— Как это «сделал Надю»? — спросила Надя. — Меня никто не делал.
— Я пошел к Сергею и Наде. — Теперь это говорила уже не Надя, а Мартыныч. — К ним ходит много оххров, потому что они проповедуют любовь.
— Мы? Проповедуем? Любовь? Что это вы говорите? Не понимаю. — Надя от негодования перебросила волосы с такой силой, что они хлопнули ее по груди.
Надя снова стала Мартынычем:
— И Пингвин и Суслик рассказали, что вы очень интересно рассказываете про чувство, о котором никогда не слыхал ни один оххр. Мы много странствовали но Вселенной, особенно раньше, когда это еще было нам интересно. Мы видели разные разумные существа, разные обычаи, но ни в одной цивилизации не встречали ничего столь же абсурдного и интересного.
— Гм… смелое заявление, — пробормотал Павел.
— Я пришел к Сергею и Наде, потому что видел Надю в мыслях Павла. Я долго перебирал ее…
— Перебирал? — спросила Надя.
Светловолосая юная красавица говорила то за себя, то за Мартыныча, и Павел улыбнулся. Отличный эстрадный номер чревовещания.
— Изучал. И вот…
— Значит, я там осталась, с Сережей?
— Да, ты — точная копия.
— Копия с копии, — фыркнула Надя.
— Но копия замечательная.
— Правда? — спросила Надя.
— Ты меня не обманываешь? — спросил Мартыныч.
— Нет, я вас обоих не обманываю…
Копия с копии. Копия с копии копии. Зеркальный мир открывался перед мысленным взором Павла, зеркала, отражающиеся друг в друге и уходящие в дымку бесконечности. Мир, населенный Надями. Тысячами, миллионами Надь с теплыми шершавыми губами. О господи, что же с ней делать?
— Что вы чувствуете, Наденька? — спросил Павел.
— Ничего особенного. Я даже успокоилась теперь. Мне жалко было немножко Сережку. Он бы, глупый, с ума сошел, если бы я ушла. — Она пожала плечами. — И зря, между прочим, потому что жить с такой идиоткой… я бы точно не стала…
— Что же с вами делать?
— Ничего особенного, оставить меня…
— Как оставить?
— Так, самым обыкновенным образом. И не смотрите на меня с таким ужасом, пожалуйста, — Надя дернула головой, и волосы шмякнули ее по спине, — я вовсе не собираюсь оставаться у вас.
— Но куда вы пойдете? Не забывайте, что вы не только Надя. В вас также живет Мартыныч.
— Мартыныч? Не очень-то это прилично для чужого человека залезть…
— Но это скорее вы к нему…
— Я не просилась, это он…
— Я думаю, он примет скоро свое привычное обличье и вы просто… исчезнете…
— Я? Исчезну? Как бы не так! Нет уж, фигушки, создал он меня — пусть теперь и отвечает. Не исчезну ему назло! Нашли дурочку! Как же! Хочу домой…
— Домой?
— Ну конечно, домой. К Сереже.
— Но там же есть уже Надя. Боюсь, что двух Надь в одном месте будет многовато. С вашим характером…
— Наверное, так. Я себя действительно долго не выношу. Сумасшедшая девка, как говорит мама, — сказала Надя, успокаиваясь.
— Это вы уже кокетничаете.
— Наверное. О, у меня идея! Мартыныч, а что, если я буду жить у вас?
— У меня? — сказала Надя голосом Мартыныча. — Как это — у меня? У меня же ничего нет. У нас нет домов, потому что они нам не нужны. И потом, мы — это же…
— Как хотите, — Надя опять повысила голос, — или делитесь и родите меня, или…
— С удовольствием!
— Надо будет только предупредить Первую Надю, чтобы не было никаких недоразумений…
— Таня, — тихонько позвал Александр Яковлевич.
— Что? — не поднимая головы, спросила Татьяна. Она лежала на кровати, повернувшись к стене.
— Это я, Александр Яковлевич.
— Я узнала, — сказала Татьяна, и голос ее прозвучал тускло.
— Я все знаю… О том, что вы сделали… Отдали… — Александр Яковлевич прерывисто вздохнул и продолжал: — Иван Андреевич и я… Я, конечно, слабый и никчемный старик…
— Хватит вам, Александр Яковлевич, на себя наговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78
— Что это вы такой…
— Какой? — спросил Павел и почувствовал, что краснеет. «Чепуха, как я могу покраснеть, — тут же подумал он, — это же невозможно…»
— Такой… глупый вид у вас. — Надя фыркнула и сразу же закусила нижней губкой верхнюю, чтобы не расхохотаться. — И почему вы на меня так смотрите?
— Как?
О боже, простонал мысленно Павел, стоило очутиться собственным двойником на Оххре, стоило получить поле и приобщиться к древней мудрости оххров, чтобы вести самый идиотский на свете разговор и мычать влюбленным кретином!
— Так… На мои губы… Как будто вы хотите меня поцеловать. Вы такой серьезный человек и Сережа… — При слове «Сережа» она вдруг недоуменно нахмурилась, потом пожала плечами. — Даже не верится, что у вас может быть такое желание. А может, я ошибаюсь?
Маленькие темные бесенята в ее зеленых глазах прыгали, подсмеивались над ним.
— Н-н-нет, — промычал Павел и зажмурился.
— Почему вы зажмурились? — Надя играла с ним в кошки-мышки и получала от игры явное удовольствие.
— Я? Зажмурился?
— А я знаю. Вы меня просто боитесь, вот и все. Струсили, чего тут говорить. А я вот — нет.
С этими словами она сделала шаг к Павлу, обняла его за шею и прижала свои губы к его губам. Они были точно такие, какими он их представлял: горячие и чуть шершавые.
Он целовал и целовал ее, пока она наконец не оттолкнула его.
— А я думала, — сказала она, — что вы тихоня, даже целоваться не умеете…
— Спасибо, что вы пришли, Надя…
— Пришла? — Надя недоуменно наморщила лоб. — Пришла? Странно! Вот вы сказали «пришла», а я даже не помню, как очутилась у вас… Помню, как мы с Сережкой разговаривали с Пингвином, Сусликом и еще двумя оххрами… Они к нам теперь все время ходят. А потом сразу у вас очутилась. Сережка меня, наверное, ищет… Ничего, поищет, — улыбнулась она и быстрым движением головы перебросила свои волосы через плечо. — А это кто у вас?
Павел повернулся и увидел маленькую желтую птицу, похожую на цыпленка. Цыпленок вошел через неплотно закрытую дверь и теперь бродил по полу, тыкал коротким клювиком. Павел машинально развернул свое поле, чтобы узнать, кто перед ним. Но поле не встретило другого поля. Перед ним был не оххр.
Птица захлопала крыльями, попыталась взлететь, но не смогла, и Павел увидел, что это скорее не цыпленок, а что-то среднее между синичкой и цыпленком. Синичка и Надя, Надя и синичка. И вдруг Павел понял. Если он не ошибся, Мартыныч должен быть где-то поблизости. Он повернул поле к Наде. Так и есть. Он коснулся поля Мартыныча. Вот тебе и Надя.
— Ты хотел сделать мне подарок? — спросил он полем.
— Да, — ответил Мартыныч. — Больше я ничего не мог сделать.
— Ты сделал мне другой подарок.
— Какой?
— То, что ты не выключил поле.
— Теперь, когда я знаю, что тебе это неприятно, я никогда не сделаю этого.
— Спасибо. А как же ты сделал Надю? — Он спохватился, что сказал это не полем, а обычно, вслух, но было уже поздно.
— Как это «сделал Надю»? — спросила Надя. — Меня никто не делал.
— Я пошел к Сергею и Наде. — Теперь это говорила уже не Надя, а Мартыныч. — К ним ходит много оххров, потому что они проповедуют любовь.
— Мы? Проповедуем? Любовь? Что это вы говорите? Не понимаю. — Надя от негодования перебросила волосы с такой силой, что они хлопнули ее по груди.
Надя снова стала Мартынычем:
— И Пингвин и Суслик рассказали, что вы очень интересно рассказываете про чувство, о котором никогда не слыхал ни один оххр. Мы много странствовали но Вселенной, особенно раньше, когда это еще было нам интересно. Мы видели разные разумные существа, разные обычаи, но ни в одной цивилизации не встречали ничего столь же абсурдного и интересного.
— Гм… смелое заявление, — пробормотал Павел.
— Я пришел к Сергею и Наде, потому что видел Надю в мыслях Павла. Я долго перебирал ее…
— Перебирал? — спросила Надя.
Светловолосая юная красавица говорила то за себя, то за Мартыныча, и Павел улыбнулся. Отличный эстрадный номер чревовещания.
— Изучал. И вот…
— Значит, я там осталась, с Сережей?
— Да, ты — точная копия.
— Копия с копии, — фыркнула Надя.
— Но копия замечательная.
— Правда? — спросила Надя.
— Ты меня не обманываешь? — спросил Мартыныч.
— Нет, я вас обоих не обманываю…
Копия с копии. Копия с копии копии. Зеркальный мир открывался перед мысленным взором Павла, зеркала, отражающиеся друг в друге и уходящие в дымку бесконечности. Мир, населенный Надями. Тысячами, миллионами Надь с теплыми шершавыми губами. О господи, что же с ней делать?
— Что вы чувствуете, Наденька? — спросил Павел.
— Ничего особенного. Я даже успокоилась теперь. Мне жалко было немножко Сережку. Он бы, глупый, с ума сошел, если бы я ушла. — Она пожала плечами. — И зря, между прочим, потому что жить с такой идиоткой… я бы точно не стала…
— Что же с вами делать?
— Ничего особенного, оставить меня…
— Как оставить?
— Так, самым обыкновенным образом. И не смотрите на меня с таким ужасом, пожалуйста, — Надя дернула головой, и волосы шмякнули ее по спине, — я вовсе не собираюсь оставаться у вас.
— Но куда вы пойдете? Не забывайте, что вы не только Надя. В вас также живет Мартыныч.
— Мартыныч? Не очень-то это прилично для чужого человека залезть…
— Но это скорее вы к нему…
— Я не просилась, это он…
— Я думаю, он примет скоро свое привычное обличье и вы просто… исчезнете…
— Я? Исчезну? Как бы не так! Нет уж, фигушки, создал он меня — пусть теперь и отвечает. Не исчезну ему назло! Нашли дурочку! Как же! Хочу домой…
— Домой?
— Ну конечно, домой. К Сереже.
— Но там же есть уже Надя. Боюсь, что двух Надь в одном месте будет многовато. С вашим характером…
— Наверное, так. Я себя действительно долго не выношу. Сумасшедшая девка, как говорит мама, — сказала Надя, успокаиваясь.
— Это вы уже кокетничаете.
— Наверное. О, у меня идея! Мартыныч, а что, если я буду жить у вас?
— У меня? — сказала Надя голосом Мартыныча. — Как это — у меня? У меня же ничего нет. У нас нет домов, потому что они нам не нужны. И потом, мы — это же…
— Как хотите, — Надя опять повысила голос, — или делитесь и родите меня, или…
— С удовольствием!
— Надо будет только предупредить Первую Надю, чтобы не было никаких недоразумений…
— Таня, — тихонько позвал Александр Яковлевич.
— Что? — не поднимая головы, спросила Татьяна. Она лежала на кровати, повернувшись к стене.
— Это я, Александр Яковлевич.
— Я узнала, — сказала Татьяна, и голос ее прозвучал тускло.
— Я все знаю… О том, что вы сделали… Отдали… — Александр Яковлевич прерывисто вздохнул и продолжал: — Иван Андреевич и я… Я, конечно, слабый и никчемный старик…
— Хватит вам, Александр Яковлевич, на себя наговаривать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78