Но, поверьте, в этом случае мне было бы бесконечно жаль вас. Именно поэтому я молю небо, чтобы вы согласились.
— А риск?
Инстинктивно я уже начал, наверное, увертываться от решения и потому цеплялся за все, что угодно.
— Какой риск вы имеете в виду?
— Риск попасться вместе с вами. Согласитесь, профессор, ваша деятельность не совсем вписывается, как говорят, в рамки закона.
— А, вы об этом риске, понимаю. Какой-то риск, безусловно, есть, исключить его на сто процентов невозможно. Но на девяносто девять и девять десятых возможно.
Профессор поймал мой вопросительный взгляд.
— Я работаю не в вакууме, — продолжал он, — я связан с влиятельной организацией. Я бы даже сказал, с очень влиятельной организацией. Это они получают заказы от своих клиентов. Я же получаю от них только данные. Это первое. Во-вторых, у организации, о которой идет речь, очень большие связи. Очень. И прежде всего в полиции. И, наконец, последнее. Мы стараемся работать так, чтобы предусмотреть все варианты.
— Скажите, профессор, а для чего заказчикам нужен такой сложный способ разделаться с кем-нибудь? Неужели просто убить человека не дешевле?
— Дешевле, согласен, но вы не представляете себе, сколько бывает ситуаций, когда важно не столько физическое уничтожение человека, сколько законный суд. Как ни парадоксально звучит, но именно люди, действующие вне рамок закона, больше всего ценят законную расправу…
— И все-таки ваша работа…
— О, Рондол, поверьте, наша фирма идеально вписывается в систему. Чем больше вводили электронных судов, тем больше возрастала степень юридической беспристрастности. Но человека с деньгами — а наша система, согласитесь, всегда лучше работала для человека с деньгами — человека с деньгами, повторяю, абсолютная юридическая беспристрастность не устраивает. Скажем, не всегда устраивает. Там, где деньги почти всемогущи, не может быть области, где они перестают играть роль. А раз нельзя подкупить судейскую машину, которая признает только факты, значит, можно купить факты. Мы продаем факты, мистер Рондол. Мы изготовляем И продаем факты. И нам за них хорошо платят. Знаете, сколько я смогу вам платить? До ста тысяч НД в год… Подумайте, мистер Рондол. Ваша профессия — профессия судейского адвоката — умирает. Вы не умеете воздействовать на кибернетику, как умели воздействовать на судей и присяжных. И поэтому вы становитесь ненужными.
— Сколько я могу подумать?
Ламонт посмотрел на часы.
— Сейчас пять часов. Я приду к вам сюда в девять утра. Согласны?
— А что будет, если я попытаюсь вылезти из окна, спуститься на землю и удрать?
— Мы подведем к окну сигнализацию. Как только вы дотронетесь до него, прозвучит сигнал тревоги. Этот дом обнесен высоким забором, по верхней части которого идет ток высокого напряжения. И, наконец, вас будет караулить Оуэн. Но и это не все. Если бы вдруг чудом, абсолютным чудом вам удалось бежать, если бы ангелы пронесли вас сквозь стены, то и тогда вы не были бы в безопасности, потом что вся полиция Шервуда немедленно начала бы искать вас. По обвинению в серьезнейшем преступлении. Улики ведь уже готовы. Нам осталось только сообщить о преступлении и уликах в полицию.
— Благодарю вас, профессор Ламонт. Вы очень подробно объяснили мне ситуацию.
— О, не стоит благодарности. Еду вам принесет Оуэн. А ежели паче чаяния вы придете в какому-нибудь решению раньше, скажите ему. А он уже позовет меня. И еще раз прошу вас, подумайте как следует, обещайте мне!
— Хорошо, — сказал я.
Глава 2
Я улегся на кровать и уставился на потолок. Подсознательно я все еще избегал решения, и потому внимание само по себе сосредоточивалось на чем угодно, кроме того, о чем нужно было думать.
Если присмотреться к потолку, можно было различить на нем тоненькие трещинки. Те, что были ближе к двери, образовали носатого старика, правда, без затылка. Но и без затылка старику было неплохо. По крайней мере, его не приглашал к себе на работу мистер Ламонт.
Носатый помог мне. Он все-таки привел меня обратно к Ламонту. К волнующей перспективе совместить в своей персоне автора детективных повестей и господа бога. Придумывать сюжеты для живых люден. Знать, что родившаяся а твоем мозгу фраза, скажем «звучит выстрел, и он падает», не просто пять слов. Действительно прозвучит выстрел, и действительно он упадет. Схватившись, наверное, за живот. Скорчившись, наверное, на полу. Подтянув колени к подбородку, чтобы не дать жизни вытечь из раны. Видеть у своего лица раздавленный окурок. И чьи-то ботинки. Ботинки, посланные мною… А может быть, пуля в живот — это слишком банально? Может быть, заказчику захочется экзотики? Может быть, икса лучше выбросить из спортивного самолета во время выполнения мертвой петли? Или скормить игрека голодным амазонским пираньям — рыбешкам, которые умеют почти мгновенно превращать человека в отлично отполированный скелет, готовый для школьного кабинета?
Рядом с носатым стариком из сети трещинок сама по себе возникла еще одна голова. Человека помоложе, который смотрел на меня с омерзительным цинизмом. Он был мне неприятен, этот эфемерный циник, и я закрыл глаза. Но он все равно продолжал пялить на меня свои глаза-трещинки. Зачем драматизировать, бормотали его губы-трещинки, зачем это постоянное стремление разложить заранее все по полочкам. Пуля в живот, рыбки пираньи — все это никому не нужно. Надо больше доверять жизни, обстоятельствам. Нельзя подходить к жизни с чересчур жестко запрограммированными представлениями. Это. и есть доктринерство, косность. Бросаться в объятия Ламонта было бы, конечно, предательством по отношению ко всему, во что я всю жизнь верил или хотел верить. Но одно дело бросаться в объятия с энтузиазмом, пуская слюни от восторга и умиления, другое — посмотреть в глаза фактам. С одной стороны — работа с профессором, которая еще неизвестно во что выльется, возможность видеть Одри, сто тысяч в год. Гм, сто тысяч — раз в десять больше, чем я заработал в прошлом году…
С другой — смерть. Моя смерть. Меня не будет. Это очень трудно представить себе. Как это меня не будет? Меня, Язона Рондола, этого неповторимого чуда света? Это просто невозможно. Не видеть больше никого, от Гизелы до этой ухмыляющейся рожи на потолке, — да полноте, дорогой мой Рондол, разве это возможно?
Увы, я — то знал, что это возможно. Слишком возможно. Когда я был еще частным детективом, я несколько раз раскланивался с костлявой, которая была совсем рядом. Да и два года тому назад, когда у меня было тяжелое воспаление легких и врачи в течение нескольких дней были преувеличенно вежливы и не смотрели мне в глаза, а совсем молоденькая сестра, наоборот, рассматривала меня с детским жестоким любопытством, я думал о смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69
— А риск?
Инстинктивно я уже начал, наверное, увертываться от решения и потому цеплялся за все, что угодно.
— Какой риск вы имеете в виду?
— Риск попасться вместе с вами. Согласитесь, профессор, ваша деятельность не совсем вписывается, как говорят, в рамки закона.
— А, вы об этом риске, понимаю. Какой-то риск, безусловно, есть, исключить его на сто процентов невозможно. Но на девяносто девять и девять десятых возможно.
Профессор поймал мой вопросительный взгляд.
— Я работаю не в вакууме, — продолжал он, — я связан с влиятельной организацией. Я бы даже сказал, с очень влиятельной организацией. Это они получают заказы от своих клиентов. Я же получаю от них только данные. Это первое. Во-вторых, у организации, о которой идет речь, очень большие связи. Очень. И прежде всего в полиции. И, наконец, последнее. Мы стараемся работать так, чтобы предусмотреть все варианты.
— Скажите, профессор, а для чего заказчикам нужен такой сложный способ разделаться с кем-нибудь? Неужели просто убить человека не дешевле?
— Дешевле, согласен, но вы не представляете себе, сколько бывает ситуаций, когда важно не столько физическое уничтожение человека, сколько законный суд. Как ни парадоксально звучит, но именно люди, действующие вне рамок закона, больше всего ценят законную расправу…
— И все-таки ваша работа…
— О, Рондол, поверьте, наша фирма идеально вписывается в систему. Чем больше вводили электронных судов, тем больше возрастала степень юридической беспристрастности. Но человека с деньгами — а наша система, согласитесь, всегда лучше работала для человека с деньгами — человека с деньгами, повторяю, абсолютная юридическая беспристрастность не устраивает. Скажем, не всегда устраивает. Там, где деньги почти всемогущи, не может быть области, где они перестают играть роль. А раз нельзя подкупить судейскую машину, которая признает только факты, значит, можно купить факты. Мы продаем факты, мистер Рондол. Мы изготовляем И продаем факты. И нам за них хорошо платят. Знаете, сколько я смогу вам платить? До ста тысяч НД в год… Подумайте, мистер Рондол. Ваша профессия — профессия судейского адвоката — умирает. Вы не умеете воздействовать на кибернетику, как умели воздействовать на судей и присяжных. И поэтому вы становитесь ненужными.
— Сколько я могу подумать?
Ламонт посмотрел на часы.
— Сейчас пять часов. Я приду к вам сюда в девять утра. Согласны?
— А что будет, если я попытаюсь вылезти из окна, спуститься на землю и удрать?
— Мы подведем к окну сигнализацию. Как только вы дотронетесь до него, прозвучит сигнал тревоги. Этот дом обнесен высоким забором, по верхней части которого идет ток высокого напряжения. И, наконец, вас будет караулить Оуэн. Но и это не все. Если бы вдруг чудом, абсолютным чудом вам удалось бежать, если бы ангелы пронесли вас сквозь стены, то и тогда вы не были бы в безопасности, потом что вся полиция Шервуда немедленно начала бы искать вас. По обвинению в серьезнейшем преступлении. Улики ведь уже готовы. Нам осталось только сообщить о преступлении и уликах в полицию.
— Благодарю вас, профессор Ламонт. Вы очень подробно объяснили мне ситуацию.
— О, не стоит благодарности. Еду вам принесет Оуэн. А ежели паче чаяния вы придете в какому-нибудь решению раньше, скажите ему. А он уже позовет меня. И еще раз прошу вас, подумайте как следует, обещайте мне!
— Хорошо, — сказал я.
Глава 2
Я улегся на кровать и уставился на потолок. Подсознательно я все еще избегал решения, и потому внимание само по себе сосредоточивалось на чем угодно, кроме того, о чем нужно было думать.
Если присмотреться к потолку, можно было различить на нем тоненькие трещинки. Те, что были ближе к двери, образовали носатого старика, правда, без затылка. Но и без затылка старику было неплохо. По крайней мере, его не приглашал к себе на работу мистер Ламонт.
Носатый помог мне. Он все-таки привел меня обратно к Ламонту. К волнующей перспективе совместить в своей персоне автора детективных повестей и господа бога. Придумывать сюжеты для живых люден. Знать, что родившаяся а твоем мозгу фраза, скажем «звучит выстрел, и он падает», не просто пять слов. Действительно прозвучит выстрел, и действительно он упадет. Схватившись, наверное, за живот. Скорчившись, наверное, на полу. Подтянув колени к подбородку, чтобы не дать жизни вытечь из раны. Видеть у своего лица раздавленный окурок. И чьи-то ботинки. Ботинки, посланные мною… А может быть, пуля в живот — это слишком банально? Может быть, заказчику захочется экзотики? Может быть, икса лучше выбросить из спортивного самолета во время выполнения мертвой петли? Или скормить игрека голодным амазонским пираньям — рыбешкам, которые умеют почти мгновенно превращать человека в отлично отполированный скелет, готовый для школьного кабинета?
Рядом с носатым стариком из сети трещинок сама по себе возникла еще одна голова. Человека помоложе, который смотрел на меня с омерзительным цинизмом. Он был мне неприятен, этот эфемерный циник, и я закрыл глаза. Но он все равно продолжал пялить на меня свои глаза-трещинки. Зачем драматизировать, бормотали его губы-трещинки, зачем это постоянное стремление разложить заранее все по полочкам. Пуля в живот, рыбки пираньи — все это никому не нужно. Надо больше доверять жизни, обстоятельствам. Нельзя подходить к жизни с чересчур жестко запрограммированными представлениями. Это. и есть доктринерство, косность. Бросаться в объятия Ламонта было бы, конечно, предательством по отношению ко всему, во что я всю жизнь верил или хотел верить. Но одно дело бросаться в объятия с энтузиазмом, пуская слюни от восторга и умиления, другое — посмотреть в глаза фактам. С одной стороны — работа с профессором, которая еще неизвестно во что выльется, возможность видеть Одри, сто тысяч в год. Гм, сто тысяч — раз в десять больше, чем я заработал в прошлом году…
С другой — смерть. Моя смерть. Меня не будет. Это очень трудно представить себе. Как это меня не будет? Меня, Язона Рондола, этого неповторимого чуда света? Это просто невозможно. Не видеть больше никого, от Гизелы до этой ухмыляющейся рожи на потолке, — да полноте, дорогой мой Рондол, разве это возможно?
Увы, я — то знал, что это возможно. Слишком возможно. Когда я был еще частным детективом, я несколько раз раскланивался с костлявой, которая была совсем рядом. Да и два года тому назад, когда у меня было тяжелое воспаление легких и врачи в течение нескольких дней были преувеличенно вежливы и не смотрели мне в глаза, а совсем молоденькая сестра, наоборот, рассматривала меня с детским жестоким любопытством, я думал о смерти.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69