И почему она играет в его игру? Почему она не сбросит его руку и не объявит, что он чудовище? Потому что она добровольно присоединилась к его окружению, именно так, как предсказывал Уайтхед. В поисках чего? Кому-то понравилась ее склонность к нигилизму? Ее обучают высокому искусству умирания? А что она должна дать взамен? Весьма колючие вопросы.
Наконец служба подошла к завершению. Внезапно, к восторгу и восхищению толпы торжественность нарушили хриплые звуки саксофона, и джазовая обработка «Дураки спешат войти» грянула из громкоговорителей. Последняя шутка Уайтхеда, вероятно. Она заслужила смех: кое-кто из собравшихся даже захлопал. Из церкви донесся шум людей, встающих со скамей. Марти вытянул шею, чтобы получше видеть порог, но ничего не получилось, ему пришлось пробиваться сквозь толчею обратно к могиле. На повисших от жары ветках деревьев расселись птицы, их суета отвлекла его внимание, он уставился вверх. Когда он снова опустил взгляд, гроб оказался почти рядом, на плечах, среди прочих, Оттави и Кертсингера. Незатейливый ящик казался неприлично выставленным на обозрение. Его заинтересовало, во что одели старика для последней прогулки: подровняли ли бороду, зашили ли веки?
Траурная процессия следовала сразу за теми, кто нес крышку гроба, – черный кортеж, чуть-чуть отделенный от туристов в одеждах цвета конфетных фантиков. Справа и слева щелкали фотокамеры, некоторые придурки даже приговаривали: «Сейчас вылетит птичка». Джаз продолжал играть. Творился абсурд, радующий глаз. Марти подумал, что старик наверняка усмехается в своем ящике.
Наконец Кэрис и Мамулян явились из темноты порога в сияние дня, и Марти готов был поклясться, что девушка рыскала взглядом по толпе, настороженно, явно боясь что это заметит ее спутник. Она искала его, он был уверен. Она знала, что он где-то здесь, и высматривала его. Его мозги нервно заработали, суматошно цепляясь за разные мысли. Если он подаст ей даже самый осторожный знак, то кто может гарантировать, что его не заметит Мамулян, а это опасно для них обоих. Лучше всего спрятаться, как ни болезненно упустить такую возможность обменяться с нею взглядами.
С неохотой он отступил от могилы, в то время как траурный поток прошел вплотную к нему, и затаился под прикрытием толпы. Европеец едва приподнял голову, и насколько Марти мог понять, глядя в промежутки между болтающимися головами, Кэрис отказалась от своих поисков – может быть, решила, что его здесь нет. Когда гроб со всем своим черным хвостом наконец выполз из двора церкви, Марти вынырнул из толпы и отошел к стене, чтобы наблюдать все происходящее с более выгодной позиции.
По дороге Мамулян разговорился с одним или двумя гостями в трауре. Они обменялись рукопожатиями, высказали Кэрис свои соболезнования. Марти нетерпеливо глядел. Может быть, она и Европеец оторвутся от толпы, и ему удастся только на мгновение показаться ей на глаза. Но такой возможности пока не представлялось. Мамулян был прекрасным стражем и все время держал Кэрис рядом с собой. Обменявшись напоследок репликами и попрощавшись с собеседниками, они уселись на заднее сиденье темно-зеленого «ровера» и отъехали. Марти рванулся к своему «ситроену». Теперь он не должен потерять ее, что бы ни случилось, может быть, это его последний шанс установить ее местопребывание. Преследование оказалось трудным. Съехав с узкой проселочной дороги на шоссе, «ровер» с нахальной легкостью ускорил свое движение. Марти гнался за ним настолько осторожно, насколько этого требовали и позволяли тактические соображения и его волнение.
* * *
В «ровере» Кэрис пришла в голову странная, ненадолго блеснувшая мысль. Когда бы она ни прикрывала веки – чтобы моргнуть или просто отдохнуть от сверкающего дня, в голове появлялась фигура бегущего человека. Она сразу узнала его: серый легкоатлетический костюм, облако пара, вырывающееся из-под капюшона; она могла бы назвать его имя прежде, чем увидела лицо. Ей захотелось обернуться, чтобы увидеть его где-то сзади, если он был там, как ей казалось. Но она передумала. Мамулян тут же догадался бы, что нечто происходит, если еще не произошло.
Европеец скользнул по ней взглядом. Она – загадочная особа, подумалось ему. Он никогда точно не знал, о чем она думает. В этом она была дочерью своей матери. Лицо Джозефа он со временем изучил, но лицо Иванджелины очень редко отражало ее истинные чувства. Несколько месяцев она, казалось, равнодушно воспринимает его присутствие в доме, только впоследствии ему удалось узнать настоящую историю ее махинаций против него. Иногда он подозревал и Кэрис в подобном притворстве. Не была ли она слишком податливой? Даже теперь на ее лице легкий след от улыбки.
– Это забавляет тебя? – поинтересовался он.
– Что?
– Похороны.
– Нет, – сказала она просто, – конечно же, нет.
– Ты улыбалась.
След исчез, все ее лицо расслабилось.
– В этом есть некоторый гротеск, кажется, – сказала она скучным голосом, – в том, как они трещали камерами.
– Ты не веришь в их скорбь?
– Они никогда не любили его.
– А ты?
Она, казалось, взвешивала вопрос.
– Любить... – произнесла она, выдувая слово в жаркий воздух, чтобы посмотреть, во что оно превратится. – Да. Я полагаю, любила.
Она заставила Мамуляна немного напрячься. Ему захотелось поглубже влезть в мысли девушки, но ее мозги отражали все его старания. Страх иллюзий, которые он мог у нее вызвать, без сомнения, заставлял ее принимать послушный вид, но он сомневался, что этот страх поработил ее на самом деле. Ужасы – это действенный стимул, но им свойственно уменьшаться при повторении: каждый раз, когда она боролась с ним, приходилось изыскивать новые, более кошмарные страхи; это его изнуряло.
И теперь, прибавляя к ране оскорбление, умер Джозеф. Он погиб – согласно разговорам на похоронах – «в безмятежном сне». Он даже не умер — подобная вульгарность была изгнана из словаря всего того, что связывалось с ним. Он убыл, или отбыл, или избылся – он ушел в сон. Но не умер. Лицемерие и сентиментальность, которыми провожали Вора в могилу, представлялись Европейцу отвратительными. Но еще более отвратительным был ему сам Уайтхед. Он позволил ему уйти. Не раз, а дважды, так и не воплотив своего желания провести игру с точным соблюдением всех деталей. Это и его недавняя забота о том, чтобы убедить Вора уйти в пустоту добровольно. Эта уклончивость предрешила недоделанность. Пока он угрожал и показывал фокусы, старый козел ускользнул.
Но это не должно стать завершением всей истории. В конце концов, он обладает возможностью последовать за Уайтхедом в смерть и вытащить его оттуда, если сможет получить тело. Но старик предвидел и это. Тело было скрыто от глаз даже его ближайшего партнера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124
Наконец служба подошла к завершению. Внезапно, к восторгу и восхищению толпы торжественность нарушили хриплые звуки саксофона, и джазовая обработка «Дураки спешат войти» грянула из громкоговорителей. Последняя шутка Уайтхеда, вероятно. Она заслужила смех: кое-кто из собравшихся даже захлопал. Из церкви донесся шум людей, встающих со скамей. Марти вытянул шею, чтобы получше видеть порог, но ничего не получилось, ему пришлось пробиваться сквозь толчею обратно к могиле. На повисших от жары ветках деревьев расселись птицы, их суета отвлекла его внимание, он уставился вверх. Когда он снова опустил взгляд, гроб оказался почти рядом, на плечах, среди прочих, Оттави и Кертсингера. Незатейливый ящик казался неприлично выставленным на обозрение. Его заинтересовало, во что одели старика для последней прогулки: подровняли ли бороду, зашили ли веки?
Траурная процессия следовала сразу за теми, кто нес крышку гроба, – черный кортеж, чуть-чуть отделенный от туристов в одеждах цвета конфетных фантиков. Справа и слева щелкали фотокамеры, некоторые придурки даже приговаривали: «Сейчас вылетит птичка». Джаз продолжал играть. Творился абсурд, радующий глаз. Марти подумал, что старик наверняка усмехается в своем ящике.
Наконец Кэрис и Мамулян явились из темноты порога в сияние дня, и Марти готов был поклясться, что девушка рыскала взглядом по толпе, настороженно, явно боясь что это заметит ее спутник. Она искала его, он был уверен. Она знала, что он где-то здесь, и высматривала его. Его мозги нервно заработали, суматошно цепляясь за разные мысли. Если он подаст ей даже самый осторожный знак, то кто может гарантировать, что его не заметит Мамулян, а это опасно для них обоих. Лучше всего спрятаться, как ни болезненно упустить такую возможность обменяться с нею взглядами.
С неохотой он отступил от могилы, в то время как траурный поток прошел вплотную к нему, и затаился под прикрытием толпы. Европеец едва приподнял голову, и насколько Марти мог понять, глядя в промежутки между болтающимися головами, Кэрис отказалась от своих поисков – может быть, решила, что его здесь нет. Когда гроб со всем своим черным хвостом наконец выполз из двора церкви, Марти вынырнул из толпы и отошел к стене, чтобы наблюдать все происходящее с более выгодной позиции.
По дороге Мамулян разговорился с одним или двумя гостями в трауре. Они обменялись рукопожатиями, высказали Кэрис свои соболезнования. Марти нетерпеливо глядел. Может быть, она и Европеец оторвутся от толпы, и ему удастся только на мгновение показаться ей на глаза. Но такой возможности пока не представлялось. Мамулян был прекрасным стражем и все время держал Кэрис рядом с собой. Обменявшись напоследок репликами и попрощавшись с собеседниками, они уселись на заднее сиденье темно-зеленого «ровера» и отъехали. Марти рванулся к своему «ситроену». Теперь он не должен потерять ее, что бы ни случилось, может быть, это его последний шанс установить ее местопребывание. Преследование оказалось трудным. Съехав с узкой проселочной дороги на шоссе, «ровер» с нахальной легкостью ускорил свое движение. Марти гнался за ним настолько осторожно, насколько этого требовали и позволяли тактические соображения и его волнение.
* * *
В «ровере» Кэрис пришла в голову странная, ненадолго блеснувшая мысль. Когда бы она ни прикрывала веки – чтобы моргнуть или просто отдохнуть от сверкающего дня, в голове появлялась фигура бегущего человека. Она сразу узнала его: серый легкоатлетический костюм, облако пара, вырывающееся из-под капюшона; она могла бы назвать его имя прежде, чем увидела лицо. Ей захотелось обернуться, чтобы увидеть его где-то сзади, если он был там, как ей казалось. Но она передумала. Мамулян тут же догадался бы, что нечто происходит, если еще не произошло.
Европеец скользнул по ней взглядом. Она – загадочная особа, подумалось ему. Он никогда точно не знал, о чем она думает. В этом она была дочерью своей матери. Лицо Джозефа он со временем изучил, но лицо Иванджелины очень редко отражало ее истинные чувства. Несколько месяцев она, казалось, равнодушно воспринимает его присутствие в доме, только впоследствии ему удалось узнать настоящую историю ее махинаций против него. Иногда он подозревал и Кэрис в подобном притворстве. Не была ли она слишком податливой? Даже теперь на ее лице легкий след от улыбки.
– Это забавляет тебя? – поинтересовался он.
– Что?
– Похороны.
– Нет, – сказала она просто, – конечно же, нет.
– Ты улыбалась.
След исчез, все ее лицо расслабилось.
– В этом есть некоторый гротеск, кажется, – сказала она скучным голосом, – в том, как они трещали камерами.
– Ты не веришь в их скорбь?
– Они никогда не любили его.
– А ты?
Она, казалось, взвешивала вопрос.
– Любить... – произнесла она, выдувая слово в жаркий воздух, чтобы посмотреть, во что оно превратится. – Да. Я полагаю, любила.
Она заставила Мамуляна немного напрячься. Ему захотелось поглубже влезть в мысли девушки, но ее мозги отражали все его старания. Страх иллюзий, которые он мог у нее вызвать, без сомнения, заставлял ее принимать послушный вид, но он сомневался, что этот страх поработил ее на самом деле. Ужасы – это действенный стимул, но им свойственно уменьшаться при повторении: каждый раз, когда она боролась с ним, приходилось изыскивать новые, более кошмарные страхи; это его изнуряло.
И теперь, прибавляя к ране оскорбление, умер Джозеф. Он погиб – согласно разговорам на похоронах – «в безмятежном сне». Он даже не умер — подобная вульгарность была изгнана из словаря всего того, что связывалось с ним. Он убыл, или отбыл, или избылся – он ушел в сон. Но не умер. Лицемерие и сентиментальность, которыми провожали Вора в могилу, представлялись Европейцу отвратительными. Но еще более отвратительным был ему сам Уайтхед. Он позволил ему уйти. Не раз, а дважды, так и не воплотив своего желания провести игру с точным соблюдением всех деталей. Это и его недавняя забота о том, чтобы убедить Вора уйти в пустоту добровольно. Эта уклончивость предрешила недоделанность. Пока он угрожал и показывал фокусы, старый козел ускользнул.
Но это не должно стать завершением всей истории. В конце концов, он обладает возможностью последовать за Уайтхедом в смерть и вытащить его оттуда, если сможет получить тело. Но старик предвидел и это. Тело было скрыто от глаз даже его ближайшего партнера.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124