Если они одолеют, племени хягас больше не станет. Хунну разорят все долины, уведут нас с собой, куда закатывается солнце. Оставшиеся будут держать их стремя, будут говорить на их языке… Виктор, если мы не победим, мы исчезнем. Наша история кончится.
Наш вождь погиб, Виктор, и мы не можем победить. Если ты уйдешь с нами, ты станешь вождем. Настоящим каганом племени хягас. Каганом, который разобьет хунну и спасет хягас.
Бутаманов заметил, что сама шаманка изменилась. Полупрозрачная, колышущаяся фигура как будто наливалась изнутри красками, густела. Очертания ее делались четче. Сейчас с ним говорила милая молодая женщина в коричневом длинном платье, с золотым кинжалом на боку.
И уже явственно слышный, вполголоса раздавался голос, лишенный бесплотности:
— У нас теперь нет кагана, вождя вождей… Каган погиб… Ты должен стать нашим вождем…
— Прямо сейчас? — разлепил губы Бутаманов.
— Ты должен прийти в полнолуние, в полночь. Прийти к двери. Я не могу взять тебя отсюда. Надо идти к двери. Дверь — на озере Туим. На восточном берегу озера, на склоне холма, растут две старые лиственницы. Там, под двумя корявыми лиственницами, — алтарь. Надо принести жертву. Шкуру черного барана надо сжечь в полночь на алтаре… Ты придешь? Если ты не придешь, мы все проклянем тебя…
— Я приду… — заверил Бутаманов.
Женщина улыбнулась… и стала таять, растворяться в воздухе, словно бы ее и не было.
К чести Бутаманова будь сказано — он не свалил беседу с Тигэ на причуды своей переутомленной психики. Воображение было у него достаточно богатым, а психика достаточно устойчивой. Нет, Бутаманов вовсе не усомнился в том, что действительно видел человека из другой эпохи и что его и впрямь, совершенно серьезно, зовут в племенные вожди.
И было чувство бесконечной гордости, что его туда зовут. Но и представить дело так, что безо всяких душевных терзаний, не задумавшись ни о чем, решался Бутаманов уйти в другую эпоху, воевать с хунну, было бы глупой неправдой.
Был и примитивный страх — оказаться вне своей, какой-никакой, а понятной, знакомой эпохи. В числе всего прочего — и без стократ ругаемого, на все корки проклинаемого… и такого полезного прогресса. Без газет, журналов, автомобилей, центрального отопления… без возможности, наконец, вести привычный образ жизни. Сын и внук учителей, Бутаманов был уже третьим поколением рода Орла, добывавшим пропитание далеко не скотоводством, не охотой и не рыбной ловлей.
Было удовольствие от того, что его слова, его мнения подтверждаются. Из дали времен соплеменники тянулись к нему, хотели его общества, считали его своим… И это было стократ важнее выдуманных страстей про злых духов, откусывавших носы и уши тем, кто читает книги русских или спит с русскими женщинами.
Одновременно Виктор Бутаманов представил себя в той эпохе и впервые за всю свою жизнь испытал сильный страх заболеть — антибиотиков тоже не будет. Даже если взять с собой, запас быстро иссякнет. Да и сердце покалывает… пока редко, но ведь с каждым годом покалывать будет все чаще…
Было и гордое чувство избранничества. Он, один из многих, удостаивался великой чести… Нет, не только чести стать вождем вождей. Но именно его избрали из множества людей разных времен. Он — самый подходящий для решения задач своего племени… едва ли не для спасения сородичей под кривыми саблями хунну.
Бутаманов гордился павшим на него выбором… И сомневался в его верности. Все люди сомневаются в себе, в своих талантах и способностях. Тем более должен сомневаться в себе тот, кого почтили доверием чрезвычайным, отметили как личность необыкновенную, на кого возложили миссию исключительную.
Был и вульгарный страх — не суметь жить в племенном обществе. Профессиональный этнограф, Витя Бутаманов знал прекрасно: говорить и писать о древнем величии рода Орла — это одно. Совсем другое было самому его крепить. И совсем непростое это дело для современного человека — жить по законам родового общества.
Было нежелание оказываться самому в одной эпохе, а дочь оставлять в эпохе совсем иной — и из отцовской любви (из того, что Бутаманов в ней, по ослиному упрямству, не желал признаваться, не вытекало, что самой любви тоже не было), и в силу ответственности — 15-летней девочке явно рано было начинать жить без папы.
Но ведь само значение в жизни Бутаманова какой-то презренной дочери, и видение ее еще не взрослой ясно показывало, скажем обтекаемо… относительность его собственной готовности… да и способности жить пресловутой «хакасской жизнью».
Брать ее с собой… И тем самым обречь на почти немедленное замужество? На рождение детей чуть ли не каждый год в чудовищно антисанитарных условиях?! Детей, из которых 70% умрет в первые пять лет жизни?! От такой перспективы для своего горячо любимого ребенка у Бутаманова кружилась голова. Так что насчет переселения в любом случае надо было еще смотреть и смотреть…
Назавтра с утра началось движение темно-синего «жигуля» Бутаманова — сначала по Абакану. «Жигуль» остановился возле черного хода «Гастронома»… Бутаманов нырнул в этот ход и вынырнул с большим ящиком, стал приспосабливать его в багажнике.
При виде покупки компания бичей местного значения засуетилась, кинулась помогать… Бутаманов отогнал их словами, которые узнал от русских — завоевателей Хакасии, ее злейших и опаснейших врагов. Только еще одна покупка была сделана в Абакане, и состояла она в нескольких буханках белого и черного хлеба. Делая покупку, Бутаманов невольно вздыхал — там, куда он собирался, приходилось забыть и о хлебе…
Стоял ветреный солнечный день; краски второй половины лета были густые, на горизонте ходили облака.
И ложилась хрящеватая грунтовка под шины бутамановского «жигуля», бегущего посреди желто-зеленых равнин, между разными оттенками голубого и синего по окоему — сопок, холмов и облаков.
Солнце светило «жигулю» в левую скулу, потому что ехал Бутаманов в отару своего родственника. И как ни предлагал ему чабан баранов и больших, и толстых, и красивых, но выбрал Бутаманов только одного, черного как смоль и приблизительно такого же черного, злобного — характером.
Прошло не меньше получаса, как проклятое животное удалось отделить от стада, поймать, повалить на землю и связать. Бутаманов и хозяин отары запихнули в тот же багажник дурнотно взмекивавшего барана, и теперь солнце светило «жигулю» во весь левый борт. И потому, что дело пошло к вечеру, и потому что теперь Бутаманов ехал в лагерь экспедиции Кузькина, на берег озера Туим.
В лагере экспедиции всегда любят гостей, с чем бы они ни приезжали. Если гости приезжают со свежим хлебом, их начинают любить еще сильнее. Гостей, приезжающих со свежим мясом, любят особенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141
Наш вождь погиб, Виктор, и мы не можем победить. Если ты уйдешь с нами, ты станешь вождем. Настоящим каганом племени хягас. Каганом, который разобьет хунну и спасет хягас.
Бутаманов заметил, что сама шаманка изменилась. Полупрозрачная, колышущаяся фигура как будто наливалась изнутри красками, густела. Очертания ее делались четче. Сейчас с ним говорила милая молодая женщина в коричневом длинном платье, с золотым кинжалом на боку.
И уже явственно слышный, вполголоса раздавался голос, лишенный бесплотности:
— У нас теперь нет кагана, вождя вождей… Каган погиб… Ты должен стать нашим вождем…
— Прямо сейчас? — разлепил губы Бутаманов.
— Ты должен прийти в полнолуние, в полночь. Прийти к двери. Я не могу взять тебя отсюда. Надо идти к двери. Дверь — на озере Туим. На восточном берегу озера, на склоне холма, растут две старые лиственницы. Там, под двумя корявыми лиственницами, — алтарь. Надо принести жертву. Шкуру черного барана надо сжечь в полночь на алтаре… Ты придешь? Если ты не придешь, мы все проклянем тебя…
— Я приду… — заверил Бутаманов.
Женщина улыбнулась… и стала таять, растворяться в воздухе, словно бы ее и не было.
К чести Бутаманова будь сказано — он не свалил беседу с Тигэ на причуды своей переутомленной психики. Воображение было у него достаточно богатым, а психика достаточно устойчивой. Нет, Бутаманов вовсе не усомнился в том, что действительно видел человека из другой эпохи и что его и впрямь, совершенно серьезно, зовут в племенные вожди.
И было чувство бесконечной гордости, что его туда зовут. Но и представить дело так, что безо всяких душевных терзаний, не задумавшись ни о чем, решался Бутаманов уйти в другую эпоху, воевать с хунну, было бы глупой неправдой.
Был и примитивный страх — оказаться вне своей, какой-никакой, а понятной, знакомой эпохи. В числе всего прочего — и без стократ ругаемого, на все корки проклинаемого… и такого полезного прогресса. Без газет, журналов, автомобилей, центрального отопления… без возможности, наконец, вести привычный образ жизни. Сын и внук учителей, Бутаманов был уже третьим поколением рода Орла, добывавшим пропитание далеко не скотоводством, не охотой и не рыбной ловлей.
Было удовольствие от того, что его слова, его мнения подтверждаются. Из дали времен соплеменники тянулись к нему, хотели его общества, считали его своим… И это было стократ важнее выдуманных страстей про злых духов, откусывавших носы и уши тем, кто читает книги русских или спит с русскими женщинами.
Одновременно Виктор Бутаманов представил себя в той эпохе и впервые за всю свою жизнь испытал сильный страх заболеть — антибиотиков тоже не будет. Даже если взять с собой, запас быстро иссякнет. Да и сердце покалывает… пока редко, но ведь с каждым годом покалывать будет все чаще…
Было и гордое чувство избранничества. Он, один из многих, удостаивался великой чести… Нет, не только чести стать вождем вождей. Но именно его избрали из множества людей разных времен. Он — самый подходящий для решения задач своего племени… едва ли не для спасения сородичей под кривыми саблями хунну.
Бутаманов гордился павшим на него выбором… И сомневался в его верности. Все люди сомневаются в себе, в своих талантах и способностях. Тем более должен сомневаться в себе тот, кого почтили доверием чрезвычайным, отметили как личность необыкновенную, на кого возложили миссию исключительную.
Был и вульгарный страх — не суметь жить в племенном обществе. Профессиональный этнограф, Витя Бутаманов знал прекрасно: говорить и писать о древнем величии рода Орла — это одно. Совсем другое было самому его крепить. И совсем непростое это дело для современного человека — жить по законам родового общества.
Было нежелание оказываться самому в одной эпохе, а дочь оставлять в эпохе совсем иной — и из отцовской любви (из того, что Бутаманов в ней, по ослиному упрямству, не желал признаваться, не вытекало, что самой любви тоже не было), и в силу ответственности — 15-летней девочке явно рано было начинать жить без папы.
Но ведь само значение в жизни Бутаманова какой-то презренной дочери, и видение ее еще не взрослой ясно показывало, скажем обтекаемо… относительность его собственной готовности… да и способности жить пресловутой «хакасской жизнью».
Брать ее с собой… И тем самым обречь на почти немедленное замужество? На рождение детей чуть ли не каждый год в чудовищно антисанитарных условиях?! Детей, из которых 70% умрет в первые пять лет жизни?! От такой перспективы для своего горячо любимого ребенка у Бутаманова кружилась голова. Так что насчет переселения в любом случае надо было еще смотреть и смотреть…
Назавтра с утра началось движение темно-синего «жигуля» Бутаманова — сначала по Абакану. «Жигуль» остановился возле черного хода «Гастронома»… Бутаманов нырнул в этот ход и вынырнул с большим ящиком, стал приспосабливать его в багажнике.
При виде покупки компания бичей местного значения засуетилась, кинулась помогать… Бутаманов отогнал их словами, которые узнал от русских — завоевателей Хакасии, ее злейших и опаснейших врагов. Только еще одна покупка была сделана в Абакане, и состояла она в нескольких буханках белого и черного хлеба. Делая покупку, Бутаманов невольно вздыхал — там, куда он собирался, приходилось забыть и о хлебе…
Стоял ветреный солнечный день; краски второй половины лета были густые, на горизонте ходили облака.
И ложилась хрящеватая грунтовка под шины бутамановского «жигуля», бегущего посреди желто-зеленых равнин, между разными оттенками голубого и синего по окоему — сопок, холмов и облаков.
Солнце светило «жигулю» в левую скулу, потому что ехал Бутаманов в отару своего родственника. И как ни предлагал ему чабан баранов и больших, и толстых, и красивых, но выбрал Бутаманов только одного, черного как смоль и приблизительно такого же черного, злобного — характером.
Прошло не меньше получаса, как проклятое животное удалось отделить от стада, поймать, повалить на землю и связать. Бутаманов и хозяин отары запихнули в тот же багажник дурнотно взмекивавшего барана, и теперь солнце светило «жигулю» во весь левый борт. И потому, что дело пошло к вечеру, и потому что теперь Бутаманов ехал в лагерь экспедиции Кузькина, на берег озера Туим.
В лагере экспедиции всегда любят гостей, с чем бы они ни приезжали. Если гости приезжают со свежим хлебом, их начинают любить еще сильнее. Гостей, приезжающих со свежим мясом, любят особенно сильно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141