- Болит,-сказал я. - Что болит? - спросил Дерябин - Не знаю,-оказал я. - А где болит? -спросил Дерябин. - Не знаю,- сказал я. - Сейчас они будут уходить всё дальше,-сказал Дерябин.-И чем они будут дальше уходить, тем у тебя будет болеть всё меньше и меньше... Таня с Сашей как раз отошли уже на много ша-гов от берёзы, а мы с Дерябиным всё смотрели им вслед. То есть это я смотрел вслед Тане и Саше, а Дерябин всё смотрел то им вслед, то на меня. - Всё меньше болит? - спросил меня Дерябин. - Нет,- сказал я Дерябину честно.- Чем они уходят всё дальше, тем болит почему-то всё больше... - Что же делать? - спросил меня Дерябин.- Может, сказать им, чтоб они остановились? А я сказал: - Не надо! Пусть они идут!.. Пусть они идут,- сказал я.-И пусть болит... Хоть всю жизнь... И больше я не сказал ничего, ни одного слова. Тем более, что в это время Саша с Таней проходили уже мимо сутуловской дачи и я, хоть чувствовал себя всё хуже и больней, не спускал всё-таки с них глаз,-как бы Сутулов чего-нибудь не выкинул, когда Саша с Таней поравняются с его дачей. Но Сутулов ничего такого выкидывать не стал, он высунул на секунду из окна свою физиономию с перевязанной щекой, как будто у него зубы болели, и тут же спрятался обратно. И Мешков тоже не стал ничего выкидывать, когда Саша с Таней поравнялись с его домом. Мешков неторопливо, с достоинством снял со своей головы шляпу-стетсон и вежливо приподнял над макушкой. - Вери найс бой Мешкоф,- прошептал я одними губами по-английски,- гуд чап! - как говорится, хороший парень,- прошептал и сам испугался. Я никогда не говорил таких длинных фраз на английском языке. Краем глаза я покосился на музыкальную доску Дерябина, которой он вчера меня треснул по голове. Может, тот удар начал действовать всё-таки?.. Но в это же время до меня донёсся тихий, но противный голос Лютатовского Вадима. - Марфа-леди и Марфа-джентльмен! - крикнул он поравнявшимся с ним Тане и Саше. А Тулькин выставил за забор фанерную доску, на которой было написано: "Саша + Таня = семья!" И я позабыл про свою боль и вообще про всё на свете позабыл. Я помнил только об одном. Обидели Танечку Кузовлеву и Александра Завитайкина, которых я любил, как сорок тысяч братьев, то есть это я Александра любил, как сорок тысяч братьев, а Таню я любил... как я любил Таню Кузовлеву?.. тоже как сорок тысяч братьев... Нет, то есть как сорок тысяч сестёр. То есть её должен теперь любить, как сорок тысяч сестёр... И я должен, должен отомстить за Танечку и Александра, как сорок тысяч братьев. И кто обидел? Кто посмел?.. Сутулов даже не посмел, не осмелился, а эти... осмелились, хоть негромко, но всё-таки... обидели... Сейчас у меня Тулькин об этом пожалеет, сначала пожалеет Тулькин, а потом и Лютатовский. - А что это у тебя такое? - испуганно спросил меня Дерябин, указав на жёлтую ладонь моей правой руки. Моя рука уже стала желтеть на солнце! - Что это у тебя?-переспросил меня Дерябин, бледнея. - "Жёлтая лихорадка"!-сказал я, вглядываясь в лица обидчиков Тулькина и Лютатовского.- "Жёлтая лихорадка" начала действовать,- громко сказал я, погрозив кулаком Тулькину и Лютатов-скому.-Жёлтая... как у Сутулова... Прости, Дерябин!-сказал я решительно.-Меня зовёт долг... долг сорока тысяч братьев!..-И, увидев слоняющегося по двору Трезора, крикнул: -Трезор, за мной!..
- Позовите к телефону вашу собаку,-сказал я в телефонную трубку, когда Тулькин по моей просьбе подошёл к телефону. - А кто её спрашивает? - спросил меня Тулькин испуганным голосом. - Её просит Джек из угрозыска!-сказал я грубым голосом и подмигнул Трезору и тихо прошептал: -Голос, Трезор! "Гафф!"-сказал Трезор. - А по какому делу? - спросил ещё испуганный Тулькин. - По уголовному,- сказал я. - А кто её просит? - Я же сказал: Джек из угрозыска! - Он ищейка? - Он ищей. - А по какому всё-таки делу? - спросил совсем перепуганный Тулькин. - По делу пропажи у вашей Гальды золотой медали, полученной ею на последней собачьей выставке!.. Она должна дать некоторые показания... Голос, Трезор! - тихо прошептал я, и Трезор оглушительно залаял снова. Перепуганный Тулькин подозвал свою Гальду к телефону, и она начала так радостно давать в трубку свои показания нашему Трезору, что в комнату тут же вбежала моя мама-Уже давно и я и Трезор были изгнаны из дома, уже замолчал Трезор, а я уже кончал ломать свою голову над тем, как отомстить моему врагу, а теперь и Таниному врагу, и Сашиному врагу,- Вадиму Лютатовскому, а тулькинская Гальда всё ещё продолжала во весь голос "давать показания", правда, не в телефонную трубку, а так просто, вид-но, она совсем ошалела от своего первого телефонного разговора. А Лютатовский, ну что я ему сделал плохого... У них дома есть чудесное пианино. И на этом пианино Лютатовские родители насильно учили Вадима музыке. А Лютатовский ненавидел музыку, а Дерябин её любил (но у Дерябина дома стоит очень плохое пианино). Вот я однажды и сказал Лютатовскому, я ему сказал, что: - Не жмись! У Дерябина на днях день рождения, вот и подари своё пианино Антону. - А как же я его перетащу к нему? - спросил меня Вадим. - Поможем,-- сказал я.- Чем можем. Грузчиков я беру на себя... В общем, когда дома не было родителей ни у Дерябина, ни у Лютатовского, мы это прекрасное пианино перетащили запросто к Дерябину в дом... Танечка Кузовлева очень любит музыку, и я думал, что я тоже со временем полюблю музыку и мы будем с ней вместе слушать её в исполнении Антона Дерябина. И ему было бы приятней играть для нас на хорошем пианино. Главное, что и обратные "перетаски" я ведь тоже взял на себя... А в общем-то, конечно, зря я старался, всё равно Танечка слушала бы музыку не со мной, а с моим братом Сашей...
- Ну что?-услышал я в окне голос Антона Дерябина.- Болит? - Он уже несколько раз прибе-гал ко мне с этим вопросом. - Болит,- сказал я. Дерябин помолчал и сказал нерешительно: - А вдруг всю жизнь будет болеть? Я ничего не ответил. - Да нет,- сам же успокоил меня Дерябин,- заживёт... до этого-то обязательно заживёт. - До чего "до этого"?-спросил я. - Ну до свадьбы,- объяснил Дерябин.- Моя мама всегда так говорит, если со мной что-нибудь случится... У меня вот вчера знаешь как голова болела, а мама мне так и сказала: "Ничего, говорит, Антон, до свадьбы, говорит, всё заживёт!.." Так прямо и сказала. Антон Дерябин после этих слов долго молча смотрел на меня, словно ждал, соглашусь я со словами его мамы или нет, но я ничего не сказал ему в ответ, потому что откуда я мог знать-заживёт это до свадьбы или нет? Я только глубоко вздохнул и уткнулся носом в подушку. Может, конечно" и заживёт... А может, и нет...
1969
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13
- Позовите к телефону вашу собаку,-сказал я в телефонную трубку, когда Тулькин по моей просьбе подошёл к телефону. - А кто её спрашивает? - спросил меня Тулькин испуганным голосом. - Её просит Джек из угрозыска!-сказал я грубым голосом и подмигнул Трезору и тихо прошептал: -Голос, Трезор! "Гафф!"-сказал Трезор. - А по какому делу? - спросил ещё испуганный Тулькин. - По уголовному,- сказал я. - А кто её просит? - Я же сказал: Джек из угрозыска! - Он ищейка? - Он ищей. - А по какому всё-таки делу? - спросил совсем перепуганный Тулькин. - По делу пропажи у вашей Гальды золотой медали, полученной ею на последней собачьей выставке!.. Она должна дать некоторые показания... Голос, Трезор! - тихо прошептал я, и Трезор оглушительно залаял снова. Перепуганный Тулькин подозвал свою Гальду к телефону, и она начала так радостно давать в трубку свои показания нашему Трезору, что в комнату тут же вбежала моя мама-Уже давно и я и Трезор были изгнаны из дома, уже замолчал Трезор, а я уже кончал ломать свою голову над тем, как отомстить моему врагу, а теперь и Таниному врагу, и Сашиному врагу,- Вадиму Лютатовскому, а тулькинская Гальда всё ещё продолжала во весь голос "давать показания", правда, не в телефонную трубку, а так просто, вид-но, она совсем ошалела от своего первого телефонного разговора. А Лютатовский, ну что я ему сделал плохого... У них дома есть чудесное пианино. И на этом пианино Лютатовские родители насильно учили Вадима музыке. А Лютатовский ненавидел музыку, а Дерябин её любил (но у Дерябина дома стоит очень плохое пианино). Вот я однажды и сказал Лютатовскому, я ему сказал, что: - Не жмись! У Дерябина на днях день рождения, вот и подари своё пианино Антону. - А как же я его перетащу к нему? - спросил меня Вадим. - Поможем,-- сказал я.- Чем можем. Грузчиков я беру на себя... В общем, когда дома не было родителей ни у Дерябина, ни у Лютатовского, мы это прекрасное пианино перетащили запросто к Дерябину в дом... Танечка Кузовлева очень любит музыку, и я думал, что я тоже со временем полюблю музыку и мы будем с ней вместе слушать её в исполнении Антона Дерябина. И ему было бы приятней играть для нас на хорошем пианино. Главное, что и обратные "перетаски" я ведь тоже взял на себя... А в общем-то, конечно, зря я старался, всё равно Танечка слушала бы музыку не со мной, а с моим братом Сашей...
- Ну что?-услышал я в окне голос Антона Дерябина.- Болит? - Он уже несколько раз прибе-гал ко мне с этим вопросом. - Болит,- сказал я. Дерябин помолчал и сказал нерешительно: - А вдруг всю жизнь будет болеть? Я ничего не ответил. - Да нет,- сам же успокоил меня Дерябин,- заживёт... до этого-то обязательно заживёт. - До чего "до этого"?-спросил я. - Ну до свадьбы,- объяснил Дерябин.- Моя мама всегда так говорит, если со мной что-нибудь случится... У меня вот вчера знаешь как голова болела, а мама мне так и сказала: "Ничего, говорит, Антон, до свадьбы, говорит, всё заживёт!.." Так прямо и сказала. Антон Дерябин после этих слов долго молча смотрел на меня, словно ждал, соглашусь я со словами его мамы или нет, но я ничего не сказал ему в ответ, потому что откуда я мог знать-заживёт это до свадьбы или нет? Я только глубоко вздохнул и уткнулся носом в подушку. Может, конечно" и заживёт... А может, и нет...
1969
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13