Грешен я перед тобой, яко пес смердящий… Но не таю своей вины и приехал покаяться.
- Вот все вы так-то: больно охочи каяться, чтобы грешить легче было. Знаю, с чем приехал-то…
Игуменская келья походила на все другие братские кельи, с тою разницей, что окна у нее были обрешечены железом и дверь была тоже обита железом. В келье стояли простые деревянные лавки, такой же стол и деревянная кровать: игумен спал на голых досках. Единственную роскошь составлял киот в переднем углу с иконами в дорогих окладах. Узкое окно, пробитое в стене крепостной толщины, открывало вид на весь монастырский двор, так что игумен мог каждую минуту видеть, что делается у него во дворе. Пока игумен Моисей снимал свой клобук и мантию, Полуект Степаныч откровенно рассказал, как вышло дело с дьячком Арефой и как он ослабел окончательно.
- Это та самая девка, которая в церкви сегодня выкликала? - сурово спросил игумен.
- Она самая, святой отец.
- И тебе не стыдно, воевода? - загремел игумен Моисей, размахивая четками. - Што не глядишь-то на меня? Бесу послужил на старости лет… Свою честную седину острамил.
Игумен теперь оставался в одном подряснике из своей монастырской черной крашенины, препоясанный широким кожаным поясом, на котором висел большой ключ от железного сундука с монастырской казной. Игумен был среднего роста, но такой коренастый и крепкий.
- Мирской человек, отец святой… Согрешил окаянный…
- И своей воеводши Дарьи Никитишны не постыдился?.. Нескверное житие погубил навеки и другим пагубный пример оказал, яко козел смрадный. Простой человек увязнет в грехе - себя одного погубит, а ты другим дорогу показываешь, воевода…
Недавнее смирение вдруг соскочило с Полуекта Степаныча, когда игумен замахнулся на него своими четками.
- Да ты никак сдурел, игумен? Я к тебе с покаянием, как на духу, а ты лаешь… Какой я тебе козел?
- Ты у меня поговори! Заморю на поклонах… Ползать будешь за мной, Ахав нечестивый.
Это уже окончательно взорвало воеводу.
- Поп, молчи!.. Тебе говорю, молчи! Я свою вину получше тебя знаю, а ты кто таков есть сам-то?.. Попомни-ка, как говяжьею костью попадью свою уходил, когда еще белым попом был? Думаешь, не знаем? Все знаем… Теперь монахов бьешь нещадно, крестьянишек своих монастырских изволочил на работе, а я за тебя расхлебывай кашу…
Воевода вскочил на ноги и наступал на игумена все ближе. Теперь он видел в нем простого черного попа. Игумен понял его настроение, надел мантию и клобук и проговорил:
- Так ты за этим ко мне приехал, смердящий пес?
Полуект Степаныч сразу опомнился, повалился в ноги игумену и, стукаясь головой о пол, заговорил:
- Прости, святой отец!.. Вконец меня испортил проклятый дьячок… Прости, игумен… Из ума выступил… осатанел…
- Ладно, прощу, коли смирение вынесешь, - ответил игумен, снимая клобук. - А смирение тебе будет монастырский двор подметать, чтобы другие глядели на тебя и казнились… Согласен?
Как ни умолял Полуект Степаныч, как ни ползал на коленях за игуменом, тот остался непреклонным.
- Любя наказую твою воеводскую гордость, - решил игумен. - Гордость свою смири…
- Да ведь стыдно будет перед всем народом с метлой-то выходить.
- А не стыдно было на девку заглядываться? Не стыдно было старую воеводшу увечить? Не я тебя наказую, а ты сам себя…
Полуект Степаныч сел на лавку и горько заплакал. Игумен тоже стишал и молча его наблюдал.
- Не могу ее забыть, - повторял воевода слабым голосом. - И днем и ночью стоит у меня перед глазами как живая… Руки на себя наложить, так в ту же пору.
- Ну, эту беду мы уладим, как ни на есть… Не печалуйся, Полуект Степаныч. Беда избывная… Вот с метелкой-то походишь, так дурь-то соскочит живой рукой. А скверно то, што ты мирволил моим ворогам и супостатам… Все знаю, не отпирайся. Все знаю, как и Гарусов теперь радуется нашему монастырскому безвременью. Только раненько он обрадовался. Думает, захватил монастырские вотчины, так и крыто дело.
- Да ведь ваши-то духовные штаты не Гарусовым придуманы?
- Чужое место он захватил, вот што… И сам не обрадуется потом, да поздно будет. Да и ты помянешь мои слова, Полуект Степаныч… Ох, как еще помянешь-то!.. Жаль мне тебя, миленького.
- К чему ты эту речь гнешь, игумен?.. Невдомек мне как будто…
- А вот будешь с метелкой по нашему двору похаживать, так, может, и догадаешься. Ты ничего не слыхал, какие слухи пали с Яика?
- Казачишки опять чего-нибудь набунтовали?
- Не казачишками тут дело пахнет, Полуект Степаныч. Получил я опасное письмо, штобы на всякий случай обитель ущитить можно было от воровских людей. Как бы похуже своей монастырской дубинщины не вышло, я так мекаю… А ты сидишь у себя в Усторожье и сном дела не знаешь. До глухого еще вести не дошли.
- Приказу ниоткуда не получал, а мое дело тоже подневольное: по приказам должон поступать. Только мне все невдомек, игумен, каким рожном ты меня пугаешь?
Игумен огляделся, припер дверь кельи и тихо проговорил:
- На Яике объявился не прост человек, а именующий себя высокою персоною… По уметам казачишки уже толкуют везде об нем, а тут, гляди, и к нам недалеко. Мы-то первые под обух попадем… Ты вот распустил дубинщину, а те же монастырские мужики и подымутся опять. Вот попомни мое слово…
- А на што рейтарские и драгунские полки, владыка? Воинская опора велика… У тебя еще после дубинщины страх остался.
- Я за свой монастырь не опасаюсь: ко мне же придете в случае чего. Те же крестьяны прибегут, да и Гарусов тоже… У него на заводах большая тягота, и народ подымется, только кликни клич. Ох, не могу я говорить про Гарусова: радуется он нашим безвременьем. Ведь ничего у нас не осталось, как есть ничего…
- Везде новые порядки, владыка честной. Вот и наше городовое дело везде по-новому… Я-то последним воеводой досиживаю в Усторожье, а по другим городам ратманы да головы объявлены. Усторожье позабыли - вот и все мое воеводство. Не сегодня-завтра и с коня долой. Приказные люди в силу входят, и везде немцы проявляются, особливо в воинском нашем деле… Поэтому и разборку твоей монастырской дубинщине с большой опаской делал. Сам, как сорока, на колу сижу… А што касаемо самозванца, так не беспокойся, я один его узлом завяжу. В орду хаживали, и то не боялись…
- Домашняя-то беда, Полуект Степаныч, всегда больше… Аще бес разделится на ся, погибнуть бесу тому.
- Ну, это по писанию, а мы по-своему считаем беды-то.
Так сидели и рядили старики про разные дела. Служка тем временем подал скудную монастырскую трапезу: щи рыбные, пирог с рыбой, кашу и огурцы с медом.
- Вот последние крохи проедаем, - грустно заметил игумен, угощая воеводу. - Где-то у меня травник остался…
Воевода только вздохнул: горек показался ему теперь этот монастырский травник.
После обеда игумен Моисей повел гостя в свой монастырский сад, устроенный игуменскими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32
- Вот все вы так-то: больно охочи каяться, чтобы грешить легче было. Знаю, с чем приехал-то…
Игуменская келья походила на все другие братские кельи, с тою разницей, что окна у нее были обрешечены железом и дверь была тоже обита железом. В келье стояли простые деревянные лавки, такой же стол и деревянная кровать: игумен спал на голых досках. Единственную роскошь составлял киот в переднем углу с иконами в дорогих окладах. Узкое окно, пробитое в стене крепостной толщины, открывало вид на весь монастырский двор, так что игумен мог каждую минуту видеть, что делается у него во дворе. Пока игумен Моисей снимал свой клобук и мантию, Полуект Степаныч откровенно рассказал, как вышло дело с дьячком Арефой и как он ослабел окончательно.
- Это та самая девка, которая в церкви сегодня выкликала? - сурово спросил игумен.
- Она самая, святой отец.
- И тебе не стыдно, воевода? - загремел игумен Моисей, размахивая четками. - Што не глядишь-то на меня? Бесу послужил на старости лет… Свою честную седину острамил.
Игумен теперь оставался в одном подряснике из своей монастырской черной крашенины, препоясанный широким кожаным поясом, на котором висел большой ключ от железного сундука с монастырской казной. Игумен был среднего роста, но такой коренастый и крепкий.
- Мирской человек, отец святой… Согрешил окаянный…
- И своей воеводши Дарьи Никитишны не постыдился?.. Нескверное житие погубил навеки и другим пагубный пример оказал, яко козел смрадный. Простой человек увязнет в грехе - себя одного погубит, а ты другим дорогу показываешь, воевода…
Недавнее смирение вдруг соскочило с Полуекта Степаныча, когда игумен замахнулся на него своими четками.
- Да ты никак сдурел, игумен? Я к тебе с покаянием, как на духу, а ты лаешь… Какой я тебе козел?
- Ты у меня поговори! Заморю на поклонах… Ползать будешь за мной, Ахав нечестивый.
Это уже окончательно взорвало воеводу.
- Поп, молчи!.. Тебе говорю, молчи! Я свою вину получше тебя знаю, а ты кто таков есть сам-то?.. Попомни-ка, как говяжьею костью попадью свою уходил, когда еще белым попом был? Думаешь, не знаем? Все знаем… Теперь монахов бьешь нещадно, крестьянишек своих монастырских изволочил на работе, а я за тебя расхлебывай кашу…
Воевода вскочил на ноги и наступал на игумена все ближе. Теперь он видел в нем простого черного попа. Игумен понял его настроение, надел мантию и клобук и проговорил:
- Так ты за этим ко мне приехал, смердящий пес?
Полуект Степаныч сразу опомнился, повалился в ноги игумену и, стукаясь головой о пол, заговорил:
- Прости, святой отец!.. Вконец меня испортил проклятый дьячок… Прости, игумен… Из ума выступил… осатанел…
- Ладно, прощу, коли смирение вынесешь, - ответил игумен, снимая клобук. - А смирение тебе будет монастырский двор подметать, чтобы другие глядели на тебя и казнились… Согласен?
Как ни умолял Полуект Степаныч, как ни ползал на коленях за игуменом, тот остался непреклонным.
- Любя наказую твою воеводскую гордость, - решил игумен. - Гордость свою смири…
- Да ведь стыдно будет перед всем народом с метлой-то выходить.
- А не стыдно было на девку заглядываться? Не стыдно было старую воеводшу увечить? Не я тебя наказую, а ты сам себя…
Полуект Степаныч сел на лавку и горько заплакал. Игумен тоже стишал и молча его наблюдал.
- Не могу ее забыть, - повторял воевода слабым голосом. - И днем и ночью стоит у меня перед глазами как живая… Руки на себя наложить, так в ту же пору.
- Ну, эту беду мы уладим, как ни на есть… Не печалуйся, Полуект Степаныч. Беда избывная… Вот с метелкой-то походишь, так дурь-то соскочит живой рукой. А скверно то, што ты мирволил моим ворогам и супостатам… Все знаю, не отпирайся. Все знаю, как и Гарусов теперь радуется нашему монастырскому безвременью. Только раненько он обрадовался. Думает, захватил монастырские вотчины, так и крыто дело.
- Да ведь ваши-то духовные штаты не Гарусовым придуманы?
- Чужое место он захватил, вот што… И сам не обрадуется потом, да поздно будет. Да и ты помянешь мои слова, Полуект Степаныч… Ох, как еще помянешь-то!.. Жаль мне тебя, миленького.
- К чему ты эту речь гнешь, игумен?.. Невдомек мне как будто…
- А вот будешь с метелкой по нашему двору похаживать, так, может, и догадаешься. Ты ничего не слыхал, какие слухи пали с Яика?
- Казачишки опять чего-нибудь набунтовали?
- Не казачишками тут дело пахнет, Полуект Степаныч. Получил я опасное письмо, штобы на всякий случай обитель ущитить можно было от воровских людей. Как бы похуже своей монастырской дубинщины не вышло, я так мекаю… А ты сидишь у себя в Усторожье и сном дела не знаешь. До глухого еще вести не дошли.
- Приказу ниоткуда не получал, а мое дело тоже подневольное: по приказам должон поступать. Только мне все невдомек, игумен, каким рожном ты меня пугаешь?
Игумен огляделся, припер дверь кельи и тихо проговорил:
- На Яике объявился не прост человек, а именующий себя высокою персоною… По уметам казачишки уже толкуют везде об нем, а тут, гляди, и к нам недалеко. Мы-то первые под обух попадем… Ты вот распустил дубинщину, а те же монастырские мужики и подымутся опять. Вот попомни мое слово…
- А на што рейтарские и драгунские полки, владыка? Воинская опора велика… У тебя еще после дубинщины страх остался.
- Я за свой монастырь не опасаюсь: ко мне же придете в случае чего. Те же крестьяны прибегут, да и Гарусов тоже… У него на заводах большая тягота, и народ подымется, только кликни клич. Ох, не могу я говорить про Гарусова: радуется он нашим безвременьем. Ведь ничего у нас не осталось, как есть ничего…
- Везде новые порядки, владыка честной. Вот и наше городовое дело везде по-новому… Я-то последним воеводой досиживаю в Усторожье, а по другим городам ратманы да головы объявлены. Усторожье позабыли - вот и все мое воеводство. Не сегодня-завтра и с коня долой. Приказные люди в силу входят, и везде немцы проявляются, особливо в воинском нашем деле… Поэтому и разборку твоей монастырской дубинщине с большой опаской делал. Сам, как сорока, на колу сижу… А што касаемо самозванца, так не беспокойся, я один его узлом завяжу. В орду хаживали, и то не боялись…
- Домашняя-то беда, Полуект Степаныч, всегда больше… Аще бес разделится на ся, погибнуть бесу тому.
- Ну, это по писанию, а мы по-своему считаем беды-то.
Так сидели и рядили старики про разные дела. Служка тем временем подал скудную монастырскую трапезу: щи рыбные, пирог с рыбой, кашу и огурцы с медом.
- Вот последние крохи проедаем, - грустно заметил игумен, угощая воеводу. - Где-то у меня травник остался…
Воевода только вздохнул: горек показался ему теперь этот монастырский травник.
После обеда игумен Моисей повел гостя в свой монастырский сад, устроенный игуменскими руками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32