Заседатель Блохин рядом с попом Андроном походил на пиявку или на глисту: весь какой-то серый, бесцветный, с примазанными на висках волосами, с выбритой худощавой физиономией, с узкими рукавами форменного мундира.
–     Ступай к ним и сначала виду не подавай, зачем приехал,– давала горбунья наставления Яше,– а потом отзови попа Андрона и спроси, где, мол, Ремянников, и про Маринку слово закинь. Понимаешь? А я буду тебя здесь ждать.
–    Так, верно…– соглашался Яша.– А рюмочку можно, Анфиса?.. Одну только рюмочку…
–    Одну можешь, а больше ни-ни. Я буду в окошко смотреть. Ну, ступай с богом.
Появление Яши в комнате игроков не произвело особенного впечатления, потому что он был здесь давно своим человеком.
Поп Андрон мотнул ему головой на стоявшую у стены закуску и коротко заметил:
–     Угобжайся, Яша.
Яша налил одну рюмочку и хотел было по пути налить другую, но вовремя вспомнил, что горбунья следит за ним, и только вздохнул. Посидев около стола, Яша нагнулся к поповскому уху и прошептал:
–» Одно словечко, попище
–     А… говори.
–     Секрет.
–     Ну тебя к чомору!
Поп вылез из-за стола и отвел Яшу в сторону.
–    Федька Ремянников был здесь? – спрашивал Яша шепотом.
–     Ну, был.
–    Та-ак-с… А теперь, думаешь, где он, по-твоему?
–     Уехал в Кургат, домой…
–     Ан и не уехал… Где у тебя дочь-то, попище?
–     Ну-у?
–    Ступай-ка, поиши ее, а Федькина лошадь привязана у твоего прясла, с проулка.
–     Ах он, пе-ос!..
Старик в одну минуту побежал в комнату дочери. Комната была пуста. Поп отправился на улицу и начал подкрадываться вдоль забора к дремавшей лошади. Горбунья спряталась за углом и с замирающим сердцем ждала, что будет дальше; на всякий случай она сказала Яше выйти сейчас же за ворота и теперь увела его обратно в поджидавшую их долгушку.
Поп Андрон в это время успел подойти совершенно неслышно к самой лошади,– он шел босиком; остановившись перевести дух, старик услышал осторожный шепот, смех и поцелуи, которые доносились сейчас из-за забора, где под березами стояла беседка. Он узнал смех, своей дочери Марины и закипел гневом. В саду было темно, но сквозь просветы прясла можно было рассмотреть -что-то темное, шевелившееся в беседке.
Одним прыжком поп очутился в саду и потом в беседке.
–    А, так ты вот как платишь за чужую хлеб-соль?! – кричал старик, медведем наседая на попятившегося перед ним молодого человека.
Завязалась отчаянная борьба, а через минуту поп Андрон сидел верхом на Федьке Ремянникове и молотил его своими кулачищами по чем попало. Поповна сначала прижалась в угол беседки и взвизгнула, а потом, как коза, перепрыгнула через боровшихся на полу и была такова: в саду мелькнула только ее тень.
–   Отпусти, простоволосый черт! Эк насел! – взмолился, наконец, Ремянников, напрасно защищая свое лицо от поповских кулаков обеими руками.– Будет тебе, дьявол.
–   Не пущу!!! – ревел старик, продолжая обрабатывать свою жертву.– У меня одна дочь-то, татарская твоя образина! Извел бы ты ее, пес, так куда я с ней?., а?.. Я там в фильки играю с заседателем, сном дела не знаю, а ты вон что придумал…
–   Перестань, говорят. Я женюсь на твоей Марине!
–  Ты… ты женишься на моей дочери?! Да кто ты таков есть человек?., а?.. Ну, говори, пропащая башка!
–   Я при Евграфе Павлыче состою… место даст. Отпусти, говорят,– хрипел Федька, изнемогая под расходившимся ПОПОМ.
–  Никогда этого не будет, чтобы я отдал свою Марину за катаевского прихвостня!.. Слышал? Ты в медвежатниках у Евграфа-то Павлыча и жену на медведя поведешь. Ах ты, дурак, дурак! Так узнай, что за Мариной давно Ключики записаны в консистории, сам владыко обещал мне жениха прислать Марине, потому место это наше родовое: я сам Ключики за покойной женой взял и теперь дочери передам. Для кого-нибудь копил добро-то! Федька, русским тебе языком говорю: выкинь дурь из своей пустой башки, да и девку не мути напрасно. Ну?..
–  Отпусти, говорят, а насчет Марины, так еще ее надобно самое спросить.
–  Маринкино дело впереди: и ее спросим, а теперь твой ответ. Говори, а то задушу. Не будешь мутить девку?
–   Ну, не буду… Эк привязался!
–   Побожись!
Федька немного было замялся, но поп не на шутку схватил его железными ручищами прямо за горло. Нечего делать, пришлось побожиться.
–      Не тронешь девку? – спрашивал поп в последний раз.
–   Ну тебя к черту и с девкой!
Поп слез со своего врага, сел на приступочек и заплакал.
–   Ведь она у меня одна… как перст одна! – шептал старик, вытирая слезы рукавом рубахи.– Креста на тебе нет, на варнаке…
–     И ты тоже хорош,– ворчал Федька, приводя в порядок расстроенный туалет,– давай по роже хлестать живого человека; вон как устряпал рожу-то.
–  А ты поговори у меня, Федька, поговори еще! – ругался поп Андрон сквозь слезы.– Сам виноват. Зачем девку обманывал? Ежели я тебя еще застану с ней, так и башку отвинчу. Слышал?.
Через десять минут поп Андрон и Федька Ремянников входили в поповскую гостиную, как ни в чем не бывало. Появление избитого в кровь Ремянникова всполошило всех гостей не на шутку, но старик поп заявил во всеуслышание:
–   Вот угораздило тебя, Федя, сзалиться с лошади… Вон рожу-то как искочевряжил… а?..
–   В стреме запутался… с полверсты за лошадью тащился,– объяснил Ремянников, вытирая окровавленное лицо.– Испугалась она, ну и вышибла из седла.
–   Мудрено что-то,– качал недоверчиво головой заседатель. – Не таковский ты человек, Федя, чтобы из седла вышибла лошадь…
–   Бывает и на старуху проруха и на девушку бабий грех,– смеялся запрещенный попик в зеленом подряснике.
–    Ну-ка, Федя, полечись,– предлагал поп Андрон, подводя избитого гостя к закуске.– Вот тут есть настойка на сорока травах, от сорока болезней. Весьма помогает.
Федька Ремянников был приземистый молодец лет двадцати пяти; он постоянно носил полосатый шелковый татарский бешмет, из-под которого выставлялся только ворот шелковой рубахи. Кудрявая русая голова Федьки крепко приросла к широким плечам; румяное и круглое лицо, едва опушенное небольшой бородкой, было красиво мужественной красотой, хотя нос был приплющенный и скулы выдавались. Федька смотрел всегда немного исподлобья и редко улыбался. Кривые ноги обличал-записного наездника; но всего замечательнее у этого молодца были руки: он свободно поднимал по десяти пудов каждой рукой. Евграф Павлыч любил Федьку за отчаянную удаль и всегда брал с собой на медвежью охоту; с рогатиной в руках Ремянников ходил на медведя один на один. Вообще это был настоящий богатырь, хотя старый поп Андрон и обломал его по-медвежьему, так что Федька теперь только переминал плечами;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18