А ведь до этого поглощал огромное количество алкоголя. Не мог прожить дня и особенно ночи без того, чтобы не напиться. Но тогда он бежал от реальности. Теперь же не мог позволить себе ничего подобного.
Ситуация была несколько напряженной. Никто не произносил ни слова, ожидая ухода Фредерика.
3
Когда наконец за дворецким закрылась дверь, Мичэм буквально выдавил из себя вопрос:
— Чего вы от меня хотите в действительности?
— Мы вам уже сказали — узнать, каково было отношение вашего отца к Гроллье и «Большим советникам».
— Ну, если, как вам известно, отец ушел из Гроллье после первого года и поступил в другую школу, значит, его отношение было амбивалентным.
— Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?
Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:
— Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.
— Простите, не понял?
— Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. — Мичэм порывисто поднялся. — Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.
— Не понимаю.
— Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.
— Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.
— Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.
Потрясенный заявлением Мичэма, Питтман чуть не поперхнулся мартини.
— Извращенцем?
— Вы хотите сказать, что не знали этого?
Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.
— Что-то там произошло, это мы знаем, — сказал Питтман. — Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.
— Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.
— Но почему ему так не нравилась Гроллье? — спросила Джилл.
Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:
— Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.
— Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?
Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.
— Но это не для печати, — помолчав, произнес он.
— Как вам будет угодно.
— Да, именно так. — Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. — Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.
Питтман в недоумении уставился на него.
После недолгого колебания Мичэм продолжил:
— В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных — небольшую группу из пяти-шести человек — и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.
Питтман почувствовал приступ тошноты.
С выражением брезгливости на лице Мичэм отпил мартини и продолжил:
— Отец отверг домогательства Клайна. Тот отступил, но затем снова взялся за свое, уже более настойчиво. Отец наотрез отказался, и тогда Клайн либо от ярости, либо от страха быть разоблаченным сделал для отца пребывание в школе невыносимым, ставил перед ним немыслимые задачи и издевался, когда мальчишка оказывался неспособным их выполнить. Академические успехи отца упали так же, как и состояние его духа. Дома во время пасхальных каникул у него, видимо, произошел нервный срыв, и в Гроллье он больше не вернулся.
— Неужели родители вашего отца ничего не могли предпринять против Данкана Клайна? — с негодованием спросил Питтман.
— Предпринять? — Мичэм в недоумении посмотрел на Питтмана. — Что же, по-вашему, они должны были сделать?
— Сообщить обо всем властям. Поставить в известность директора Академии.
Мичэм взглянул на Питтмана, как на идиота.
— Сообщить?.. Вы, вероятно, не очень хорошо представляете себе ситуацию. Начало 30-х. Расцвет консерватизма, преследования. Уверяю вас, о совращении детей никто и заикнуться бы не посмел. Во всяком случае, в приличном обществе. Бесспорно, аристократы молчаливо признавали существование такого порока, очень редкого, по их мнению, и уж, конечно, не в избранном обществе, а где-то в низах, среди бедняков.
— Великий Боже, — только и смог произнести Питтман.
Мичэм волновался, и чем дальше, тем больше. Он отпил еще мартини и продолжил:
— Таково было в те времена господствующее мнение. Академия Гроллье всегда похвалялась своими выпускниками, губернаторами, сенаторами, конгрессменами. Затесался среди них даже один президент Соединенных Штатов. Так что заявить о каких-то сексуальных домогательствах на территории столь великого учебного заведения значило бы поставить под сомнение репутацию многих и многих весьма уважаемых людей. Подобное заявление просто не приняли бы в расчет, обвинив разоблачителя либо в глубоком заблуждении, либо в злонамеренности из-за собственной низкой успеваемости. А если быть до конца честным, то когда мой отец рассказал все своему отцу, тот влепил ему пощечину, обозвал лжецом и запретил впредь говорить об этой мерзости.
Изумлению Питтмана не было предела.
— Итак, мой отец держал все в тайне до тех пор, пока я не собрался отдавать сыновей в школу Гроллье.
— Убежден, остальные школьники подтвердили бы заявление вашего отца, — сказал Питтман.
— Вряд ли. Родители просто не позволили бы своим отпрыскам лезть в такую грязь. В любом случае разговор мы ведем беспредметный. ДЕЛО ТАК ДАЛЕКО НЕ ЗАХОДИЛО.
Голубые глаза Джилл светились азартом. Подавшись всем телом вперед, она спросила:
— Хотелось бы знать, все ли «Большие советники» были объектами сексуальных домогательств Данкана Клайна? Или кто-то из них его отверг?
Какое-то время Мичэм внимательно изучал свой бокал, потом ответил:
— Их было немного, всего несколько человек, и они продолжали посещать его семинар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Ситуация была несколько напряженной. Никто не произносил ни слова, ожидая ухода Фредерика.
3
Когда наконец за дворецким закрылась дверь, Мичэм буквально выдавил из себя вопрос:
— Чего вы от меня хотите в действительности?
— Мы вам уже сказали — узнать, каково было отношение вашего отца к Гроллье и «Большим советникам».
— Ну, если, как вам известно, отец ушел из Гроллье после первого года и поступил в другую школу, значит, его отношение было амбивалентным.
— Упоминал ли он когда-либо о своих учителях? О Данкане Клайне, например?
Мичэм посмотрел Питтману прямо в глаза и бросил:
— Это не имеет никакого отношения к книге о системе образования.
— Простите, не понял?
— Вы здесь вовсе не потому, что пишете историю Гроллье. — Мичэм порывисто поднялся. — Вы все знаете о Гроллье. Ходите вокруг да около, говорите намеками, но вам все известно.
— Не понимаю.
— Иначе вы не упомянули бы Данкана Клайна.
— Он преподавал политологию в группе, которую оставил ваш отец.
— Данкан Клайн был сексуальным извращенцем.
Потрясенный заявлением Мичэма, Питтман чуть не поперхнулся мартини.
— Извращенцем?
— Вы хотите сказать, что не знали этого?
Казалось, с Мичэма спала броня и он остался совершенно беззащитным.
— Что-то там произошло, это мы знаем, — сказал Питтман. — Настолько необычайное и трагическое, что Джонатан Миллгейт не мог забыть об этом даже на смертном одре.
— Не знаю, о чем говорил Джонатан Миллгейт. Знаю, что сказал отец, когда я собрался определить своих мальчиков в Гроллье. Отец тогда, вопреки обыкновению, дал волю эмоциям и заявил, что его внуки ни при каких обстоятельствах не будут учиться в Гроллье. В любой другой школе, только не там. В Гротоне, например, эту школу он в конечном итоге окончил сам, после чего поступил в Йель.
— Но почему ему так не нравилась Гроллье? — спросила Джилл.
Мичэм хмуро смотрел в пол, видимо, колеблясь, и наконец решился:
— Пожалуй, пора сказать все. Вряд ли в Академии с тех пор что-нибудь изменилось. Должен же кто-то положить конец этому.
— Поточнее, пожалуйста. Чему положить конец?
Мичэм нервно барабанил пальцами по бокалу.
— Но это не для печати, — помолчав, произнес он.
— Как вам будет угодно.
— Да, именно так. — Мичэм, казалось, боролся с собой, выдавливая слова. — Этот преподаватель великой школы, политолог Данкан Клайн был педофилом.
Питтман в недоумении уставился на него.
После недолгого колебания Мичэм продолжил:
— В закрытой школе для мальчиков он чувствовал себя как рыба в воде. Из рассказов отца я понял, что Данкан Клайн был блестящим преподавателем, остроумным, веселым. Он умел увлечь даже самых талантливых, словом, являлся харизматической личностью. К тому же, очевидно, был прекрасным спортсменом, преуспевающим в академической гребле. Из каждого нового класса он отбирал наиболее способных — небольшую группу из пяти-шести человек — и вел их через все годы обучения в Гроллье. Подозреваю, что при отборе он руководствовался и тем, насколько далеки мальчишки от своих родителей и насколько сильно нуждаются в субституте отцов. Во всяком случае, мой отец никогда не был близок к своему папочке. Данкан Клайн проводил с ними свои семинары. Тренировал их в гребле, и его группа регулярно обыгрывала на дистанции официальную команду Гроллье. Постепенно у учителя и учеников возникали все более интимные отношения, до тех пор пока... Я уже сказал, новая группа из каждого года поступления. Одни кончали, на их месте появлялись другие.
Питтман почувствовал приступ тошноты.
С выражением брезгливости на лице Мичэм отпил мартини и продолжил:
— Отец отверг домогательства Клайна. Тот отступил, но затем снова взялся за свое, уже более настойчиво. Отец наотрез отказался, и тогда Клайн либо от ярости, либо от страха быть разоблаченным сделал для отца пребывание в школе невыносимым, ставил перед ним немыслимые задачи и издевался, когда мальчишка оказывался неспособным их выполнить. Академические успехи отца упали так же, как и состояние его духа. Дома во время пасхальных каникул у него, видимо, произошел нервный срыв, и в Гроллье он больше не вернулся.
— Неужели родители вашего отца ничего не могли предпринять против Данкана Клайна? — с негодованием спросил Питтман.
— Предпринять? — Мичэм в недоумении посмотрел на Питтмана. — Что же, по-вашему, они должны были сделать?
— Сообщить обо всем властям. Поставить в известность директора Академии.
Мичэм взглянул на Питтмана, как на идиота.
— Сообщить?.. Вы, вероятно, не очень хорошо представляете себе ситуацию. Начало 30-х. Расцвет консерватизма, преследования. Уверяю вас, о совращении детей никто и заикнуться бы не посмел. Во всяком случае, в приличном обществе. Бесспорно, аристократы молчаливо признавали существование такого порока, очень редкого, по их мнению, и уж, конечно, не в избранном обществе, а где-то в низах, среди бедняков.
— Великий Боже, — только и смог произнести Питтман.
Мичэм волновался, и чем дальше, тем больше. Он отпил еще мартини и продолжил:
— Таково было в те времена господствующее мнение. Академия Гроллье всегда похвалялась своими выпускниками, губернаторами, сенаторами, конгрессменами. Затесался среди них даже один президент Соединенных Штатов. Так что заявить о каких-то сексуальных домогательствах на территории столь великого учебного заведения значило бы поставить под сомнение репутацию многих и многих весьма уважаемых людей. Подобное заявление просто не приняли бы в расчет, обвинив разоблачителя либо в глубоком заблуждении, либо в злонамеренности из-за собственной низкой успеваемости. А если быть до конца честным, то когда мой отец рассказал все своему отцу, тот влепил ему пощечину, обозвал лжецом и запретил впредь говорить об этой мерзости.
Изумлению Питтмана не было предела.
— Итак, мой отец держал все в тайне до тех пор, пока я не собрался отдавать сыновей в школу Гроллье.
— Убежден, остальные школьники подтвердили бы заявление вашего отца, — сказал Питтман.
— Вряд ли. Родители просто не позволили бы своим отпрыскам лезть в такую грязь. В любом случае разговор мы ведем беспредметный. ДЕЛО ТАК ДАЛЕКО НЕ ЗАХОДИЛО.
Голубые глаза Джилл светились азартом. Подавшись всем телом вперед, она спросила:
— Хотелось бы знать, все ли «Большие советники» были объектами сексуальных домогательств Данкана Клайна? Или кто-то из них его отверг?
Какое-то время Мичэм внимательно изучал свой бокал, потом ответил:
— Их было немного, всего несколько человек, и они продолжали посещать его семинар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89