– Это значит, командир, – Бауэр ухмыльнулся и взвалил на плечо огнемет, – что девять подвижных объектов – не люди.
41
ДОМИК У МОРЯ
Мужчина любит игры и опасность, поэтому ему нужна женщина как самая опасная игрушка.
Ф. Ницше

…Слева песок и справа – песок, изумительного золотого оттенка. Он просачивается сквозь пальцы и смеется тысячами крошечных золотых улыбок. Песок обнимается с лазурной морской гладью, до самого горизонта неспешно катятся тягучие, прохладные волны. Немножко пахнет водорослями, но не тухлятиной, а свежо и приятно…
Скрип качелей, гортанные крики чаек.
Волкарь обернулся на звук и вынужден был задрать голову. С огромной серой скалы, постукивая, летел камешек. На самой вершине, у края, приютился сказочный домик, именно такой, о котором он мечтал. Не слишком маленький, но и не роскошная вилла. Весь увитый виноградом, крыша из настоящей керамической черепицы, блестящие окошки, фонарик у дверей. Рай для ветерана, заслужившего уединение, после жилых сот на дрейфующих базах, после ревущих вонючих мегаполисов, после трехъярусных казарм в чревах боевых кораблей…
Подле низкой ажурной оградки начиналась крутая лестница, ведущая вниз, к пляжу. Ступени были из редкого камня – молочного порфира с золотыми блестками. У Волкаря мелькнула мысль о пластике, который умело выдают за драгоценный порфир, но оформить мысль он до конца не успел…
Помешали качели.
Они находились буквально в трех шагах. Именно такие, о которых они мечтали с Клавдией. Высокие круглые столбы, перекладина, скрипучие подшипники, блестящие цепи, широкая, прогретая солнцем скамья. На деревянной некрашеной скамье лежала женская туника. Все так трогательно, под старину. Наверху, в доме, тоже все оформлено под старину.
Лица нежно коснулся порыв ветра, качели скрипнули, края цветастой туники приподнялись. Под скамьей качелей, в ямке, блеснули застежки сандалий. Она была где-то здесь, его женщина. Она скинула обувь и одежду, она играла с ним…
Волкарь приложил ладонь козырьком к глазам. Солнце вальяжно почесывало бирюзовую шерстку моря, точно хозяин, играющий с развалившимся псом. Здесь все принадлежало им одним, и больше никому. Причин волноваться не было, но он почему-то волновался. Волкарь никак не мог вспомнить что-то крайне важное, но вспомнить было необходимо до того, как Клавдия вернется.
Что-то плохое приближалось.
Здесь все принадлежало им. Посадочная площадка, подземный гараж на две монеры, ботанический сад, плодоносящий виноградник, домик для гостей, детский спортзал, зимний бассейн, винный погреб…
Волкарь увидел ее, и все повторилось.
Женская фигурка в мокрой от морской воды, длинной нижней рубахе. Белая ткань так плотно облегала тело, что скульптору, захоти он поработать здесь, не пришлось бы раздевать свою прелестную модель. Женщина стояла спиной на камне, у самого края скалы, волнорезом выдающейся в море. За этим волнорезом начинался другой участок, принадлежащий такому же ветерану конфедерации, заслужившему его в боях за свободу и порядок.
Женщина смотрела на море. Черные вьющиеся волосы, отяжелевшие от воды, раскинулись узкими прядями по красивой спине. Ленивые волны захлестывали голые пятки, солнце краешком золотого луча водило и водило по точеному изгибу фигуры, словно не в силах оторваться от совершенства…
– Клавдия? – Волкарь поперхнулся.
Ноги застревали в раскаленном песке, но он упорно вытаскивал их.
– Клавдия? – Ему показалось, что звуки не слетают с губ, как это витиевато и красочно описывают поэты. Звуки застревали, повисали у него на подбородке, как горькая слюна эпилептика.
То, чего он боялся, приближалось.
Женщина не оборачивалась. Волкарь подошел уже так близко, что под легкой влажной тканью рубахи различал темную полоску между ее ягодиц. Еще он видел золотую цепочку на ее бедрах, цепочку, с которой так любил играть, когда они лежали в полутемной спальне их дома, счастливые и уставшие…
– Пожалуйста, не пугай меня, – он попытался засмеяться, но смех тоже застрял, облепил рот противным клубком, похожим на перья мертвой птицы.
Очень медленно она начала поворачиваться. Роскошные черные волосы вздыбились под порывом ветра, и Волкарь никак не мог рассмотреть ее лицо. Волосы взлетели, хотя только что казались мокрыми и неподвластными ветру. Стройная фигурка поворачивалась, солнечный луч замер на кончиках ее торчащих грудей, вот уже стал виден расстегнутый ворот…
Все повторилось. Он вспомнил и закричал.
Она развернулась к нему окончательно; Волкарь пытался опустить взгляд, чтобы не смотреть ей в синее лицо, не смотреть на уродливый, кровоточащий шрам, протянувшийся от ее горла до паха, не смотреть в пустые закатившиеся глаза, в уголках которых гнездились черви.
Она повернулась, и кончики ее пальцев безжизненно повисли над пеной. Женщина не стояла на ногах, она была насажена на тонкий металлический прут, уходящий под воду. Как бабочка в гербарии или как… как жертва древней инквизиции. Прут пронзил тело и торчал изо рта, дважды прорвав горло, отчего казалось, будто изящный подбородок надменно вздернут…
Волкарь задыхался и отступал назад. Ему неистово хотелось развернуться и побежать, но тогда мертвец непременно прыгнул бы ему на спину. Женщина начала медленно поднимать руки. На ее пальцах не было ногтей. Волкарь распахнул рот, чтобы закричать, ибо только в крике еще оставалась толика спасения, но воздуха в легких не было, а захлопнуть рот он уже не смог, потому что плотная маска с трубкой перекрыла гортань, и только щелчок инъектора возле горла…
42
ХИЖИНА РЫЖЕЙ ЛО
Если ты смотришь в бездну, знай, что и бездна пристально смотрит в глубину твоей души.
Ф. Ницше

Девять подвижных объектов в здании. Что-то приближалось к нам. Что-то охотилось на людей. Мы могли сколько угодно убеждать себя, что охотники – это мы.
А еще меня раздражала болтовня наших парней, отправившихся на поиск госпиталя, но отключать связь не стоило.
– Волкарь, хирургический робот в режиме, начал обследование, – отчитался Хобот. – На нашем этаже два дохлых дикаря, застрелены из тазера.
– …Я могу обойтись без врача, почти не болит, – похвастался Карман.
– Ты придурок, – парировал Гвоздь. – У тебя два ребра сломаны и палец на ноге, не считая мелочей. Я тебя насквозь вижу! В любую секунду твое ребро может проткнуть легкое. Ляжешь рядом на стол, как миленький!
Карман забубнил что-то невразумительное, но я Гвоздю поверил сразу. Несмотря на жуткую рану, а у него, судя по всему, почти наполовину была перерезана рука, Гвоздь оставался среди нас самым сильным аномалом-диагностом. Жаль, что сам он не врач; я слышал, что еще на первом курсе академии Гвоздя прогнали через гипнокурс основ хирургии и убедились в его полной бездарности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92