В те дни своего возвращения Александр начинал догадываться, что люди, не нюхавшие пороху, либо играют заданную или внушенную себе роль, либо заняты суетой самосохранения, заботой о куске хлеба, либо ведут отраженное существование циничной и усталой души. И вместе с тем он испытывал раздражающую неприязнь к тем, о ком с первого раза складывалось отрицательное мнение, нисколько не задумываясь, что подумают о нем самом.
– Чем же вам так не нравятся солдаты, интересно бы знать? – вмешался в разговор Александр, загораясь, но произнося слова спокойно.
Светлый пиджак зло пошевелил тонкими ноздрями.
– То, что вы, солдат, подслушиваете… и вмешиваетесь в чужой разговор и, несомненно, думаете, что ваши ордена вам все позволяют! Но, как известно, война кончилась! И все привилегии кончились!
– Конечно, – с трудом согласился Александр. – Не всегда разумно говорить всю правду, но все же иногда надо. Простите великодушно, вы – предостаточный дурак, как когда-то говорил мой начальник штаба.
Светлый пиджак выпрямился с язвительным достоинством.
– Это вы обо мне так сказали?
– Мой начальник штаба сказал, а не я.
– Никакого здесь начальника штаба нет.
– К сожалению. Ну, тогда, значит, я.
– Послушайте, в-вы!.. В золотом девятнадцатом веке я бы вызвал вас на дуэль… и убил бы без сожаления. За оскорбление!
«Что же, этот парень, видимо, умел постоять за себя».
– Зачем же возвращаться в девятнадцатый век? – возразил Александр с наигранной серьезностью. – Давайте приступим сейчас. Хотя бы на вилках. Я к вашим услугам. Вот ваше оружие…
Он взял со стола вилку и с театральным рыцарством протянул ее светлому пиджаку, чувствуя в себе омертвляющую ярость, которая подхватила его, навязывая вынужденную и малоприятную враждебную игру.
– Хамство какое, – ядовитой змейкой прополз шепот маленькой брюнетки, и Александр наткнулся на ее влажно-липкий взгляд.
– Благодарю вас, крошка, – сказал он с милой почтительностью.
Вокруг стола приумолкли, стихли анекдоты и смех, перестали пить и жевать, на нетрезвых лицах появилось разнообразное удивление. Сурово нахмуренный, плохо выбритый парень в поношенном кителе, на котором были нашиты две ленточки ранений, скрестив руки на груди, неодобрительно, исподлобья всматривался в светлый пиджак. Сосед парня, одетый в серенькую куртку, длинношеий, в очках, видимо, студент, кривил шею вбок, изображая уныние от негаданно затеянного злоречия около стола. И Александр услышал, как он шепнул нахмуренному парню в кителе: «Максим – утомительно глуп и самонадеян». А Логачев, покачав головой, расширил грубоватое лицо улыбкой удовольствия, отчего вздыбились щетинистые его усы, наклонился к маленькой брюнетке, будто к девочке, погладил своей просторной ладонью по волосам (при этом брюнетка норовисто дернулась, подобно молодой взнузданной кобылке), сказал растроганно:
– Чего ты, маленькая, взыграла некультурно? Все тихо, мирно надо, с женской точки зрения. Вот у меня жена – тоже маленького роста, а женщина неругачая, обходительная. – Потом, поворачиваясь к Александру, большим пальцем ткнул через плечо в сторону светлого пиджака: – А этого антиллегента пошли на эти самые три буквы алфавита – и дело с концом!
– Уйдем отсюда, Максим, уйдем немедленно! Я ничего не хочу иметь с этим домом! – негодующе закричала маленькая брюнетка, и глаза ее метнули отравленные стрелы в направлении Александра. – Правильно, правильно говорят, что между нами пропасть! Пропасть, пропасть, какая-то яма! Мы никогда не поймем друг друга! Вы из другого мира, вы убивали, убивали… и вы способны на все!..
– Поточнее, очаровательная паненка. Между кем и чем пропасть? И кто кого и зачем убивал? – проговорил Александр.
– Уточняю. Яма между поколениями. Между тем, кто убивал, и теми, кто занимался наукой, – сухо ответил светлый пиджак. – Вы вернулись с фронта и хотите быть господами. Не выйдет! Вы отстали во всем – в образовании, в знании нормальной жизни, в культуре…
– А кто вы такой?
– Я – аспирант технического вуза, с вашего разрешения. Мой отец – профессор, всю жизнь занимался…
– Чего-о? – протянул грозно Твердохлебов, молчаливо прислушиваясь, но плохо слыша, от этого большое угрюмое лицо его прицеленно напряглось, как у всех людей с поврежденным слухом или контуженых, и вдруг он ударил кулаком о кулак, как молотом в наковальню, и заревел по-медвежьи:
– Брысь отседа, стервы антиллегентские! Я т-те покажу, курица мокрохвостая, как мы убивали, а вы в тылу в сортирах от поноса сидели, понимаешь ты!.. На абажур заброшу вместе с хахалем и будешь висеть, пока пожарные не снимут!
Он затоптался на бревнообразных, обтянутых хромовыми сапогами ногах, лицо его пребывало в неистовстве.
– Миша, друг, охолонь, – обеспокоенно успокаивал Логачев и положил руку на его крутое плечо. – Давай лучше выпьем ради удовольствия и за нашу победу. Смерть немецким захватчикам. И коли что, опять будем убивать оккупантскую сволочь. Так-то оно, барышня красивая, хорошая… – прибавил он с деликатной обходительностью, в которой звучала скрытая едкость. – Так что извините, ежели мы немцев убивали…
– Боже, Боже, Боже!.. – вскрикивая, схватив за руку и потянув за собой светлый пиджак, маленькая брюнетка кинулась прочь от стола, и Александр увидел в ее перекошенных бровях страх и презрение.
«Да, конечно, – подумал Александр с колючим холодком в душе, – да, воевали мы и победители мы. А рядом с нами они, невоевавшие, не чувствуют свою близость к нам, хотя почти наши одногодки. Но я и не хочу фальшивого внимания этих девочек и мальчиков. Мы как будто из разных стран. Как будто мы разной крови. Мы – чужие».
И чувствуя это, все более убеждаясь в том, что после возвращения в Москву его уже перестало что либо особо поражать в новой жизни, он с сожалением на секунду подумал о желании примирения всех, кто, не зная один другого, зажегся злобой, но только сказал безразлично:
– Слабак оказался. Мышь.
– Кто? – спросил молоденький студент с нервным взглядом. – Вы кого имели в виду?
– Пиджак. – И заметив на пареньке затсрханный пиджачок, сидевший на нем как-то неуклюже, косо, Александр добавил: – Тебя не имел в виду. Говорю о светлых пиджаках тылового предназначения, сшитых в папиных ателье.
– А ваш Кирюшкин? Ему можно?
– На нем пиджак черного цвета, сшитый не в ателье. Он завоевал и фрак, мальчик.
Возле передней образовалась толпа из студентов, раздавались взбудораженные голоса, среди которых выделялись возмущенные вскрики маленькой брюнетки: «Это невыносимо! Нас оскорбляют! Над нами издеваются!»
И водоворотом крутились вблизи толпы танцующие, с мимолетным любопытством прислушиваясь к голосам.
В это время к столу подошел Кирюшкин, тихонько напевая:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97