Много. Я все выплачу, да. Скоро, скоро!
– На водку у вас деньги есть, – торжествующе заметила официальная женщина, опустив взгляд на его сумку. – И всякие посторонние девушки…
– Послушайте!… – вскипел он, вздернув подбородок, но закаленную жилищными вопросами начальницу невозможно было перебить.
– …в гости к вам ходят, – продолжила она, твердо убежденная в своей правоте. – Третьего дня целый мешок цемента купили, в лифте насорили, грязь развели. А еще образованный, из себя чего-то строите.
– Да вы поглядите, что тут… – Виктор стал тыкать рукой во все стороны, пытаясь привлечь или переключить внимание начальницы. Тщетно. Она закогтила жертву и не намеревалась выпускать из лап, пока не отравит жильцу кровь до последней капли.
– Я вас предупреждаю: кооператив подаст на вас в суд. Но сначала штраф… вот тут распишитесь, – сунула она обгрызенную шариковую ручку, – что вы уведомлены и согласны. Тогда суд отложим. Но до двадцать пятого числа вы должны…
– Да, да. – Черкнув подпись кое-как, не глядя, он почти бегом пустился по лестнице.
– Я вас предупредила! – метнулся вдогонку пронзительный голос.
Он вылетел из подъезда, и белизна снега хлынула в его усталые глаза, ударила в грудь и заставила остановиться. Волочащий ноги согбенный дед-скелет, до глаз заросший бородой-веником, сосредоточенно сгребал снег лопатой и бормотал что-то себе под нос, а порой проговаривал целые отрывки монолога: “Да, вот… понаехали… а я вас… ха-ха!… вот так-то…”
Озябшие, невыспавшиеся люди сновали мимо подъезда в обе стороны, вздернув плечи и шаркая ногами. Шли, насупившись, школьники с ранцами и бабки с палочками, неестественно яркие женщины с глазами побитых собак, сморщенные мужчины рыбьего цвета. Все хоть на миг, да взглядывали на Виктора, застрявшего на ступеньках крыльца, – с подозрением, ненавистью или безразличием, кто как. Он сделал движение, неосознанно стремясь вернуться в подъезд, но дед-скелет заметил и, прервав уборку снега, засмеялся нехорошим кашлем, закивал, поманил рукой-клешней:
– Иди, Иннокеньтич! Чего встал?! Пора идти, пора, давай! Топ-топ! Все идут! Шнель, шнель!… Нах арбайтен!
– Максимов, а хочешь, я голову тебе подарю? – приближаясь, Виктор издали начал задабривать деда.
– Ммм, голову?! – скосоротился тот.
– Голову из керамики, без глазури, – уверенней заговорил Виктор, понемногу распрямляясь и обретая независимую осанку. – У меня их семь штук. Будет дома украшение…
– Я разве людоед, чтоб головы развешивать? Ты бы, Иннокеньтич, – вдруг вдохновился мыслью дед Максимов, – во дворе памятник поставил! Не очень большой, а так. Вроде человека.
– Я думал, – признался Виктор, – но надо постановление главы района.
Сойдясь вплотную, они напоминали заговорщиков. Дед оперся на лопату и глядел на Виктора почти приятельски. А Виктор смотрел на ухо деда – огромное, плоское, без завитка, ухо цвета мокрого гипса, с морщинами. Морщинистое ухо.
– Наплюй, – тихо посоветовал старый дворник. – Ты, я видел, пер мешок цемента. Из него и слепишь. А я скажу – была комиссия и утвердила. У меня справка есть с пятьдесят седьмого года, жилкомхоз выдал. Что могу делать детские песочницы и ледяные горки, ясно?
– Я сделаю эскиз и покажу, – обещал Виктор.
Он пошел дальше, ободренный и посвежевший после разговора с дворником. Квартал и проходящая за домом улица выглядели мрачно, голо и бесчеловечно. Раза два-три пробивался прежний звук ножа, и Виктор замедлял шаги, но затем вновь принимался озираться, то ли высматривая ларек, где можно сдать посуду, то ли намечая место для памятника. Так, не глядя вперед и под ноги, он едва не налетел на девчонку с цветастым ранцем – она стояла, большими глазами вытаращившись на сугроб у тротуара.
– Ты что?! – воскликнул он с испугом. – В школу опоздаешь!
Девочка боязливо посмотрела на него и опять завороженно вперилась в сугроб. Виктор, повинуясь магии направленного взгляда, повел глазами в ту же сторону, отыскивая, что привлекло пигалицу.
На сугробе лежал черно-коричневый обрывок фотопленки длиной с ладонь.
Девочка всхлипнула с каким-то скулящим стоном, словно собираясь зареветь. Виктор в два шага подошел к сугробу, вытянулся, балансируя на одной ноге, и достал кусок ленты. Он хотел поближе показать пленку девочке и объяснить, что бояться совершенно нечего, но школьница с плаксивым “ой-ой!” рванулась наутек, оставив его в глупейшем положении. Пожав плечами, Виктор как бы невзначай осмотрелся – не видел ли кто? – и машинально обозрел пленку на просвет, подняв руку к небу и прищурившись.
Звук ножа пришел издалека и закружил около Виктора. На ленте цвета темной сепии сохранилось четыре с половиной кадра, и все они изображали что-то одно – большой двор или пустырь между многоэтажными домами, где торчали редкие голые деревья и приютился короб трансформаторной будки. Похоже, кадры были сделаны с одной и той же позиции – и на каждом чуть в стороне от центра композиции белел небольшой дефект, напоминавший формой надгробный камень – ровно, по горизонтали обрезанный внизу, параллельный по бокам и закругленный сверху.
Пожав плечами, Виктор смял и бросил кусок ленты через плечо, после чего отправился дальше. Звук заточки ножа прозвучал вслед звонко и настойчиво, заставил встряхнуть головой и пошевелить пальцем в ухе – а затем и вопросительно оглянуться. Маячили фигуры пешеходов – но ничего особенного Виктор не заметил. Зато переменившийся ветер опахнул его потоком белесовато-сизого дыма, заставив сморщить нос – из-за сугробов, на которых виднелся и полузасыпанный снегом и недавно наметенный ветром мусор, валила клубами и стелилась вдоль проезда помойная гарь. Ругань слышалась издали – а высокие короба мусорных контейнеров на машине с миниатюрным краном-подъемником наглядно поясняли, кто лается и почему.
– Подожгут, а я грузить должен?! – разорялся шофер из коммунального хозяйства, взмахивая руками в толстых перчатках. Он был зол и рад тому, что есть на кого вывалить скопившееся раздражение от постылой вонючей работы и людской подлости. Его возмущенным тирадам внимали люди с ведрами и набитыми пакетами, понурые и недовольные. – Не буду загружать! Пусть прогорит, тогда приеду! Развели свинарник, вообще! Ты куда с крюком?! Будешь мне еще растаскивать!!
Ветер потянул дым понизу, и было плохо видно, на кого напустился водитель мусорного эвакуатора. Часть дымящегося сора лежала на проезжей части, протаивая плотно сбитый снег, и черная сутулая фигура с проволочным крюком вроде багра медленно отступала от наседающего водилы, но уходить бомж-добытчик не спешил.
Виктор, хотя отвращение гнало его прочь, невольно начал продвигаться к помойке, напряженно всматриваясь в скопление людей, – все держались довольно-таки прямо и выглядели обычно, а бомж с крюком смотрелся странно – низкий, широкоплечий, головастый, на коротких и кривых ногах, он пятился, покачиваясь, и низким, тяжелым голосом гудел одну фразу:
1 2 3 4 5 6 7
– На водку у вас деньги есть, – торжествующе заметила официальная женщина, опустив взгляд на его сумку. – И всякие посторонние девушки…
– Послушайте!… – вскипел он, вздернув подбородок, но закаленную жилищными вопросами начальницу невозможно было перебить.
– …в гости к вам ходят, – продолжила она, твердо убежденная в своей правоте. – Третьего дня целый мешок цемента купили, в лифте насорили, грязь развели. А еще образованный, из себя чего-то строите.
– Да вы поглядите, что тут… – Виктор стал тыкать рукой во все стороны, пытаясь привлечь или переключить внимание начальницы. Тщетно. Она закогтила жертву и не намеревалась выпускать из лап, пока не отравит жильцу кровь до последней капли.
– Я вас предупреждаю: кооператив подаст на вас в суд. Но сначала штраф… вот тут распишитесь, – сунула она обгрызенную шариковую ручку, – что вы уведомлены и согласны. Тогда суд отложим. Но до двадцать пятого числа вы должны…
– Да, да. – Черкнув подпись кое-как, не глядя, он почти бегом пустился по лестнице.
– Я вас предупредила! – метнулся вдогонку пронзительный голос.
Он вылетел из подъезда, и белизна снега хлынула в его усталые глаза, ударила в грудь и заставила остановиться. Волочащий ноги согбенный дед-скелет, до глаз заросший бородой-веником, сосредоточенно сгребал снег лопатой и бормотал что-то себе под нос, а порой проговаривал целые отрывки монолога: “Да, вот… понаехали… а я вас… ха-ха!… вот так-то…”
Озябшие, невыспавшиеся люди сновали мимо подъезда в обе стороны, вздернув плечи и шаркая ногами. Шли, насупившись, школьники с ранцами и бабки с палочками, неестественно яркие женщины с глазами побитых собак, сморщенные мужчины рыбьего цвета. Все хоть на миг, да взглядывали на Виктора, застрявшего на ступеньках крыльца, – с подозрением, ненавистью или безразличием, кто как. Он сделал движение, неосознанно стремясь вернуться в подъезд, но дед-скелет заметил и, прервав уборку снега, засмеялся нехорошим кашлем, закивал, поманил рукой-клешней:
– Иди, Иннокеньтич! Чего встал?! Пора идти, пора, давай! Топ-топ! Все идут! Шнель, шнель!… Нах арбайтен!
– Максимов, а хочешь, я голову тебе подарю? – приближаясь, Виктор издали начал задабривать деда.
– Ммм, голову?! – скосоротился тот.
– Голову из керамики, без глазури, – уверенней заговорил Виктор, понемногу распрямляясь и обретая независимую осанку. – У меня их семь штук. Будет дома украшение…
– Я разве людоед, чтоб головы развешивать? Ты бы, Иннокеньтич, – вдруг вдохновился мыслью дед Максимов, – во дворе памятник поставил! Не очень большой, а так. Вроде человека.
– Я думал, – признался Виктор, – но надо постановление главы района.
Сойдясь вплотную, они напоминали заговорщиков. Дед оперся на лопату и глядел на Виктора почти приятельски. А Виктор смотрел на ухо деда – огромное, плоское, без завитка, ухо цвета мокрого гипса, с морщинами. Морщинистое ухо.
– Наплюй, – тихо посоветовал старый дворник. – Ты, я видел, пер мешок цемента. Из него и слепишь. А я скажу – была комиссия и утвердила. У меня справка есть с пятьдесят седьмого года, жилкомхоз выдал. Что могу делать детские песочницы и ледяные горки, ясно?
– Я сделаю эскиз и покажу, – обещал Виктор.
Он пошел дальше, ободренный и посвежевший после разговора с дворником. Квартал и проходящая за домом улица выглядели мрачно, голо и бесчеловечно. Раза два-три пробивался прежний звук ножа, и Виктор замедлял шаги, но затем вновь принимался озираться, то ли высматривая ларек, где можно сдать посуду, то ли намечая место для памятника. Так, не глядя вперед и под ноги, он едва не налетел на девчонку с цветастым ранцем – она стояла, большими глазами вытаращившись на сугроб у тротуара.
– Ты что?! – воскликнул он с испугом. – В школу опоздаешь!
Девочка боязливо посмотрела на него и опять завороженно вперилась в сугроб. Виктор, повинуясь магии направленного взгляда, повел глазами в ту же сторону, отыскивая, что привлекло пигалицу.
На сугробе лежал черно-коричневый обрывок фотопленки длиной с ладонь.
Девочка всхлипнула с каким-то скулящим стоном, словно собираясь зареветь. Виктор в два шага подошел к сугробу, вытянулся, балансируя на одной ноге, и достал кусок ленты. Он хотел поближе показать пленку девочке и объяснить, что бояться совершенно нечего, но школьница с плаксивым “ой-ой!” рванулась наутек, оставив его в глупейшем положении. Пожав плечами, Виктор как бы невзначай осмотрелся – не видел ли кто? – и машинально обозрел пленку на просвет, подняв руку к небу и прищурившись.
Звук ножа пришел издалека и закружил около Виктора. На ленте цвета темной сепии сохранилось четыре с половиной кадра, и все они изображали что-то одно – большой двор или пустырь между многоэтажными домами, где торчали редкие голые деревья и приютился короб трансформаторной будки. Похоже, кадры были сделаны с одной и той же позиции – и на каждом чуть в стороне от центра композиции белел небольшой дефект, напоминавший формой надгробный камень – ровно, по горизонтали обрезанный внизу, параллельный по бокам и закругленный сверху.
Пожав плечами, Виктор смял и бросил кусок ленты через плечо, после чего отправился дальше. Звук заточки ножа прозвучал вслед звонко и настойчиво, заставил встряхнуть головой и пошевелить пальцем в ухе – а затем и вопросительно оглянуться. Маячили фигуры пешеходов – но ничего особенного Виктор не заметил. Зато переменившийся ветер опахнул его потоком белесовато-сизого дыма, заставив сморщить нос – из-за сугробов, на которых виднелся и полузасыпанный снегом и недавно наметенный ветром мусор, валила клубами и стелилась вдоль проезда помойная гарь. Ругань слышалась издали – а высокие короба мусорных контейнеров на машине с миниатюрным краном-подъемником наглядно поясняли, кто лается и почему.
– Подожгут, а я грузить должен?! – разорялся шофер из коммунального хозяйства, взмахивая руками в толстых перчатках. Он был зол и рад тому, что есть на кого вывалить скопившееся раздражение от постылой вонючей работы и людской подлости. Его возмущенным тирадам внимали люди с ведрами и набитыми пакетами, понурые и недовольные. – Не буду загружать! Пусть прогорит, тогда приеду! Развели свинарник, вообще! Ты куда с крюком?! Будешь мне еще растаскивать!!
Ветер потянул дым понизу, и было плохо видно, на кого напустился водитель мусорного эвакуатора. Часть дымящегося сора лежала на проезжей части, протаивая плотно сбитый снег, и черная сутулая фигура с проволочным крюком вроде багра медленно отступала от наседающего водилы, но уходить бомж-добытчик не спешил.
Виктор, хотя отвращение гнало его прочь, невольно начал продвигаться к помойке, напряженно всматриваясь в скопление людей, – все держались довольно-таки прямо и выглядели обычно, а бомж с крюком смотрелся странно – низкий, широкоплечий, головастый, на коротких и кривых ногах, он пятился, покачиваясь, и низким, тяжелым голосом гудел одну фразу:
1 2 3 4 5 6 7