Поводящие усами живые лангусты, груды креветок, разложенных по размерам; на отдельном деревянном подносе большая, дивной перламутровой расцветки зеленая рыбина, уже разрубленная пополам, всё еще шевелила жабрами.
– Мама, она же живая! – с ужасом проговорила Кончита.
Рита беспомощно взглянула на стоящую в проходе старуху-торговку. Та еще теснее собрала морщинки на темной пергаментной коже вокруг глаз, оттянула к ушам уголки губ – это у нее заменяло улыбку – и с готовностью двинулась к нам.
Рита поспешно сказала дочке:
– Ничего, детка, она сейчас заснет!
Я остановил китаянку жестом – мы ничего не собирались покупать – и подтолкнул детей. Но они замерли снова – там квадратные ячейки, на которые был разбит деревянный лоток, были до краев заполнены разноцветными экзотическими крупами, орехами, сухофруктами, сушеными водорослями, кальмарами, каракатицами. Прямо перед ними – о ужас! – была целая братская могила сушеных морских коньков.
– Это леденцы? – спросила Кончита.
Рот у нее не закрывался. Карлито был скорее созерцателем.
– Нет, это сушеные рыбки! – честно сказал я. (Я помню даже – столько лет прошло! – цену, типично американскую: $ 4,99.)
– Купим?
Я спросил у китаянки:
– 4,99 это за сколько – за фунт?
Старуха что-то затарахтела по-китайски, не сделав, однако, ни подтверждающего, ни отрицающего жеста.
– Она не понимает, – сказала Рита и потянула детей дальше. – Ты что, не знаешь? – обернулась она ко мне. – Это такое лекарство. Тебе пока не надо.
– Это не лекарство, это рыбки! – уточнил Карлито, впрочем, не сопротивляясь.
Я почему-то помню вот этот разговор с детьми как последний, хотя мы наверняка что-то обсуждали и позднее. Точно обсуждали – куда мы пойдем обедать! Но в памяти у меня больше почему-то ничего не осталось.
Мы прошли Маленькую Италию – это заняло еще минут двадцать, обед надо было заработать – и вышли к Рыбацкой пристани. Уже и тогда, двадцать лет назад, это был туристический пятачок. Торговцы сувенирами, рыбные ресторанчики, прилепленные друг к другу, зазывалы, сующие вам в руки листовки своего заведения с фирменными блюдами и ценами. И, по-моему, единственный в мире магазинчик разных товаров для, как их назвать, левшей? Я имею в виду тех, у кого левая рука главная. Я, правда, не знаю, чем отличается кружка для левши от кружки для правши – ну, может, картинка наклеена в другом месте. Но авторучка, зажигалка, бумажник! Безусловная и исключительная ценность таких товаров нам так и не открылась.
Не помню, почему и как, но, хотя мы далеко не шиковали, мы выбрали тогда не самый дешевый Crab House на 39-м пирсе. Скорее всего, это случилось потому, что рядом на деревянных плотах лежали морские львы, оглашая окрестности коротким трубным лаем. Они то безвольно соскальзывали в воду неповоротливыми толстыми телами, то неуклюже забирались на плот, помогая себе передними ластами и отталкиваясь от воды широким хвостом. Наверное, мы думали, что в Crab House на втором этаже была терраса, с которой дети могут продолжать смотреть на морских львов – не помню.
Террасы в ресторане не оказалось, зато над столиками висели модели старинных кораблей, что тут же отвлекло детей. Помню еще, что в этом ресторане подавали эль – а мы с Ритой пристрастились именно к этой разновидности пива и поэтому с радостью заказали себе по пинте. Пиво с кока-колой уже принесли, и, пока дети еще бегали по этому музею каравелл, мы с наслаждением отпили по глотку и, довольные, посмотрели друг другу в глаза.
– Вещь! – сказала Рита.
– Не говори!
Между собой мы говорили по-испански, иногда переходя на английский, чтобы не переводить местные понятия и реалии. Странно, как быстро люди перестраиваются – мы уже очень давно не говорили друг с другом по-русски, даже в постели.
Последний раз это было в конце лета, сразу после получения наследства, где-то в октябре. Мы поехали на пикник на берег океана. Дети играли у воды и не могли нас слышать. Я даже вздрогнул, когда Рита вдруг обратилась ко мне по-русски:
– Ты бы хотел сейчас вернуться в Москву?
Я невольно посмотрел по сторонам, но мы были совсем одни.
– Хотел бы?
– Нам лучше не привыкать снова говорить по-русски, Роза, – по-испански сказал я.
– Я Рита. Забыл уже? – Она по-прежнему говорила по-русски.
– Хорошо, – я тоже перешел на русский. – Чего ты хочешь?
Почему-то я сразу почувствовал, что этот разговор будет напряженным. Наверное, я догадывался, что и моя жена постоянно перемывает в голове те же неприятные мысли.
– Я хочу жить либо здесь, либо там.
– Мы живем здесь, – твердо сказал я.
– Но мы оттуда! И там считают, что мы по-прежнему с ними и всегда душой будем там.
Рита задумалась – я ее не прерывал.
– И я, правда, хотела бы жить в Москве – мне там всё родное, мне там было хорошо. Правда!
Она, похоже, забыла, с какой радостью мы оттуда уезжали. Любить легче на расстоянии.
– Давай воспринимать это как командировку, – сказал я голосом старшего.
– Ты сам знаешь, что это не так. Мы до конца своих дней будем жить здесь.
– Но тебе же в Америке тоже нравится!
– Очень нравится! И эта страна могла бы стать моей. Если бы я не думала всё время, что здесь должно находиться только мое тело, а душою я должна жить там. Что я обманываю каждого человека, которому я говорю «Hi!». Что завтра неизвестно, что мне прикажут с этим человеком сделать.
Роза – Рита! – посмотрела на меня, и глаза ее, до этого напряженные, почти злые, вдруг смягчились. Наверное, по моему лицу было понятно, что я тоже отнюдь не наслаждаюсь нашей ситуацией.
– Они могут про нас забыть? – помолчав, спросила она.
– Вряд ли.
– Тогда давай или вернемся в Москву, или переедем в другое место и никому не скажем, куда.
Я молчал.
– Нет? Что, это невозможно – собрать вещи и перебраться куда-нибудь в Аризону? У Сакса там сын – он поможет нам найти работу. Он наверняка знает кучу народа!
Я молчал.
– Нет? Так не получится? Почему? Кто нас будет искать? Как?
– Это кризис вживания, – казенным голосом сказал я. – Нас предупреждали.
Рита хотела что-то сказать, но передумала. Я ждал. Через минуту она уже открыла рот, но снова передумала. Просто поднялась на ноги, отряхивая с икр прилипший мокрый песок, и заключила:
– Хорошо, поживем еще. Время покажет.
Это было за несколько месяцев до того дня, когда, после трехлетней жизни в качестве кубинских эмигрантов надежда на то, что про нас забыли, улетучилась с получением злополучного письма.
И вот накануне эта встреча с Арменом в университетском парке. Я, разумеется, поскольку мы оба были сотрудниками, подробно пересказал Рите весь разговор, заранее опасаясь, что она не сумеет сдержать эмоции. Но Рита ничего не сказала, только как-то отгородилась и от этой темы, и от меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71