Она и сказала соседской Наташке в очереди - так, болтали, чтоб стоять веселей: наш-то, поди, дамочек ковыряет, чтоб скинули, лучше б дочку свою ковырнул вовремя, совсем душа из девки вон, страм смотреть... И всякое лыко в строку. Пошила себе платьишко. А на беечку не хватило. Понаведалась к Дусе: нет ли какого лоскутка? А в углу у ней тряпок видимо-невидимо. Взяла прямо сверху - обтрушенная такая портяночка - потонее шелку. Разрезала, пристрочила. А вечером Илюшка прилип как банный лист: не видели мой бантик? Да вдруг как уставился на ее обнову, да как заорет, будто его режут: "Вот он, вот, что вы наделали!" Не бантик, стало быть, а батик, тряпка писанная. Крашенка по-нашему. Илюшка-то теперь в зале столовой жил, а весь его хлам валялся у Дуси. Тряпки пожалел! Ну не парень, а гриб ядовитый. И что ты думаешь? Собрал, змей, портфельчик и в ту же ночь сбежал невесть куда. Потом-то, спустя время, пришел попрощаться - перед отъездом на юга. Устроился экскурсоводом, что ли, на берег Крыма. И для дыхалки, опять же, хорошо. Вот грех говорить - а все ж таки еврей он и есть еврей. Без мыла куда хошь влезет - скажи нет? Да и Данилу пора было приставить к делу. Скоро семью кормить - а куда ж без прописки? Профессор предлагал взять санитаром в больницу - да слаб Данюшка, от крови мутит. Раиса тем временем совсем перестала ноги таскать и на седьмом месяце скинула без всякого аборта, да так, что едва не загнулась. Шибко переживал Даня. Даже выпьет другой раз - жена все ж. И не углядела Клавдия - пристрастился кровиночка к зеленому вину! Так другой раз загуляет - хоть святых выноси. Однажды с похмелюги патлы себе поджег - чтоб, холера, как у Раисы были. - А вот и мне приветик оставил. - Клавдия засучила рукав и предъявила три параллельных запекшихся рубца, словно от кошачьей лапы. - Вилкой пропахал. В рожу метил, да я закрылася... Поди, тосковал сильно. Райка-то с отцом-матерью укатила по весне к Илюхе в Ялту, что ли. В общем, пора, говорю, сваты дорогие, и мне в отпуск. Вот временно, значит, отдыхаю. - А Данила-мастер так и будет там лютовать над этими кроликами? - злобно спросил Батурин. Клавдия зевнула. - Зачем. Райка, слыхать, на развод подала. Суда ждем. - Это какого же суда? - опытная Гришка нахмурилась. - Без детей в загсе разводят! - А площадь? Площадь-то делить кто будет? Вот то-то. Нам чужого не надо, а и свое бережем. Ты не думай, я в контору-то эту ходила, как ее... Короце, Данюшке теперь, как Дуся померла, положена пятая цасть. Полоо-ожена! Клавдия прижмурила хмельные глазки и лукаво погрозила пальцем. Я смотрел на эту простую смекалистую женщину и думал о том, как повезло Вайнтраубам, что на дворе нынче 73-й год, а не наоборот - 37-й. А то припухать бы им всей компанией где-нибудь в Коми... Конечно, миролюбиво рассуждал я, человек ищет, где лучше. И нередко за счет ближнего. Это довольно распространенное явление, кто спорит. Но кое-чего мне было не понять. Беспокоила, тяготила мою усталую душу одна вещь. - А вот, извините, конечно, Клава... Вот просто интересно - за что вы их так? - Да ведь как же! - Клавдия сделалась вдруг строгой и совсем трезвой. - Ты, к примеру сказать, крещеный? - Ну я крещеный, - вмешался опять Батурин. - И что? - А то, что все должно быть по справедливости. По нашему, по православному закону - делиться надо. А кто сам не делится - не грешно и поучить. Сейчас я уже не совсем молодой человек и убедился, что справедливость грабли исключительно коварные, и религия аккуратно обходит их стороной, предпочитая трактовать о любви. Справедливость же как доктрина - плод, конечно, убогого и голодного ума, который видит главное условие построения Утопии в дележке. И называет ее для красоты - справедливостью. На самом же деле никакой справедливости в природе нет, а есть одна любовь. (Как нет и утопии, а есть вместо нее кое-где, наоборот, антиутопия.) Конечно, несправедливо любить любовника больше, чем отца родного. И аналогично несправедливо кормить проголодавшегося дитятю человечиной, если под руками нет ничего другого. Однако повсеместно жизнь ставит нас перед разнообразными фактами именно многоликой любви в ущерб справедливости. Да и что такое "справедливость"? Заметьте: она неопределима! Справедливость - это... И все. Это когда... Допустим, мы с Батуриным делимся с некой Клавдией нашей водкой. Но разве мы поступаем так потому, что это - справедливо? Нет, просто наши щенячьи души преисполнены любви к ближнему. И тем больнее наше разочарование в нем. Теперь я - взрослый, лысый человек и ненавижу болтовню о справедливости, примерно как сладкое венгерское шампанское. А истоки этого непоправимого рефлекса - там, в Доме колхозника на станции N. Годы службы в Советской армии вытеснили из моей памяти и Клавдию Вырину, и ее сына, и весь этот фестиваль паскудства. В стройбате, затерянном среди комариных хлябей Вологодской области, мое человеколюбие подверглось куда более циничным и жутким испытаниям. Муть о справедливости, которая еще отчасти заволакивала мой мозг, была в первые же недели рассеяна старшиной Хелемендиком и старослужащими Хабидуллиным, Хвостовым и Хопром. И лишь сугубо философский склад ума позволил мне вылежать в лазарете с желудочным кровотечением и сотрясением мозга и не удавиться перед выпиской. Я заглянул в бездны, под очко налитые коричневой жижей столь зловонной, что глубину их не представляется возможным измерить. Ну и так далее. Окончив срочную службу и следуя в армейском грузовике до Вологды, где предстояло мне сесть в скорый поезд "Вологодские кружева", я не пел с дембелями песен Высоцкого и не испытывал радости. Одну чугунную усталость ощущал я, и зрелое лето русского севера почти не касалось моих органов чувств. Как вдруг грузовик затормозил перед беленым домиком с дверью, заложенной железной скобой, - захолустной чайной, и старшина Хелемендик затрусил куда-то на зады заведения. А я обнаружил, что и улица, покрытая глубокой мягкой пылью и поросшая по обочинам лопухами, и протяжно мекающие козы, что холодно глядят на нас своими желтыми глазами, и чайная, и выкрашенное гнусной убогой краской розовое строение неподалеку - мне хорошо знакомы. Подоспевший старшина с бутылкой крикнул, что через полчаса - проходящий из Мурманска, стоит минуту; кто спешит - вылезай! Я спрыгнул. В дверях (все так же, на одной петле) Дома колхозника я столкнулся с неприбранной бабой в бязевом халате. Она выплеснула с крыльца грязную воду из ведра, шлепнула мне под ноги тряпку и буркнула: "Куды лезешь в сапожищах, енерал, грязюку-тко оботри! Тебе ночевать али до кукушки? Дак кукушка не обещаю, пойдет ли..." Я спросил дежурную. "Дак я дежурная и есть. Коли ночевать - то у мене белье не стирано, а ежели до кукушки, дак она уж, почитай, три дни не ходит, а ежели согласен без белья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30