Бум! Бум!! Бум!!!
И сердце сжимается от предчувствия.
Я понимаю, что ничего не будет. Он же сам просил ничего пока не говорить. Даже если родинка есть. Может быть, еще есть выход. Могу я позвать своих ребят. Кешку, Кирилла. Окружить его со всех сторон, объяснить, что так нельзя, так не бывает! Он же сам говорил, что женился снова, и жена у него Катя, и сын Сережа в институт поступил. А у дедушки никого нет, кроме нас. Бабушка ведь умерла, и он совсем один. Совсем! Неужели так трудно понять? Может же этот человек отказаться? Посмотреть на папу, увидеть родинку, сдержаться, промолчать и уехать обратно на Украину?
Капли грохают: бэмм! Бэмм! Бэмм!
Я иду на кухню, чтобы закрутить кран, и раздается звонок. Это папа. Он улыбается. Подмигивает. Напевает песенку:
Если смерти, то мгновенной,
Если раны – небольшой.
Кричит деду:
– Ну, отец, твоя песенка и ко мне прилипла.
– Иди сюда, Сергей! – говорит дедушка из комнаты. – Знакомьтесь: мой старый товарищ.
Гость поднимается с дивана, бледнеет, губы у него дрожат, я досадую на него – ведь не сдержится, скажет или закричит еще, чего доброго. Но он трясет обеими руками папину руку, долго разглядывает его глаза, как разглядывал фотографии, улыбка блуждает на его лице – мне кажется, он может упасть, я подхожу поближе, чтобы поддержать, в случае чего.
– Вот ты каким стал! – говорит он севшим, глухим голосом.
– А что? – спрашивает папа, ни о чем не подозревая. – Вы меня раньше видели?
Гость встревоженно глядит на дедушку, тот кивает:
– Видел, видел. Мальчишкой.
– А-а… – улыбается отец. – А я вас не помню.
– Разве же упомнишь, – отвечает человек в вышитой рубашке.
Мне не терпится вывести отца в кухню, сказать, чтобы показал немедленно руки. А он говорит с гостем о разных пустяках. Рассказывает про стройку.
Дедушка поднимается, готовит на стол. Я ему не помогаю. Все придвигаются к столу, стучат стульями. Настает какая-то простая минута, словно разрядка от долгого напряжения, и мне вдруг приходит идея.
– Пап! – кричу я сам не свой. – Давай на локотки! Кто – кого?
– Ну, – смеется отец, – нашел время!
– Прошу! Прошу! – умоляю я, а дедушка и гость смотрят на меня непонимающе.
– Хорошо, – отвечает отец.
Мы ставим локти на стол, беремся кистями, и я пыхчу, стараясь повалить руку отца.
– Не жульничать! – кричит он. – Не подниматься!
Я, конечно, проигрываю, в другой раз мне было бы досадно, но сейчас не до этого.
– Еще! – кричу я, и отец снова укладывает мою руку.
– Со мной-то легко! – радуюсь я. – Вот попробуй победить дедушку!
Я смотрю выразительно на деда. Он пожимает плечами. Я делаю ему большие глаза. И он догадывается! Еще бы! Дедушка мой друг. И мы всегда понимаем друг друга! Если надо – даже без слов.
– Ну что ж! – говорит он весело и загибает рукава.
Папа закатывает их тоже.
– Ну-ка, – командую я. – Раз, два, три!
Они сражаются яростно и упорно. Дед покраснел. Конечно, у него меньше сил, чем у молодого папы. Но он опрокидывает руку отца.
– Один – ноль! – кричу я и вижу, как дедушка и гость смотрят на папину руку. Там ничего нет. Никакой родинки! Чисто!
– Другой рукой! – приказываю я, и дедушка снова побеждает.
– Два – ноль! – подпрыгиваю я. – Два – ноль!
Папа – наш! Мой, дедушкин!
Седой человек
И тут мне становится грустно. И жалко.
Я называл его про себя «гость», «он», «этот человек». Я не знал, как называть иначе, потому что имя и отчество ничего не значат, когда думаешь, что, может быть, он тебе дедушка.
Я не верил, что он папин папа.
Что это может случиться – не верил, но боялся, трусил, не был уверен.
Я не верил, что он был трубачом.
Трубач был герой. А он обыкновенный.
Теперь доказано. Он не дедушка. Это просто ошибка, вот и все. Он просто гость, действительно. И я теперь согласен, пусть.
Пусть он будет трубачом. Пусть он герой на самом деле. Это ведь и заметно, не так ли? У него седая голова. Он много перенес. Да что там! Разве подходят все эти сухие выражения, чтобы сказать, какая выпала ему горькая судьба. А главное, он потерял сына, Сережу, который похож на моего отца. Что было бы, если б я потерял папу? Или дедушку? Или они потеряли меня? И мы никогда бы не встретились больше?
Мне становится стыдно, что не верил седому человеку. Он мчался на самолете, он волновался, он даже плакал, а я не хотел его понимать, даже не хотел верить.
Он сидел за столом подавленный, опустив голову. Папа и дедушка тревожно поглядывали на него, потом уложили на диван, укрыли одеялом.
Мы вышли из комнаты. Выходя, я обернулся и вздрогнул. Лицо у трубача подергивалось в каких-то судорогах.
Он то смеялся как будто. То плакал.
Мне стало жутко. Я прикрыл торопливо дверь. Он так и спал – с вечера до раннего утра. Крепко и тревожно – сразу. Утром он встал, разбитый, совсем не отдохнувший, с синими кругами возле глаз. Стал прощаться. Дед дал ему пакет.
– Здесь фотографии и письмо, – сказал он. – Все равно вы летите через Москву. Позвоните по этому телефону. Скажите, что от меня. Мой друг – генерал милиции. Он сделает экспертизу.
Гость изучающе посмотрел на деда. Ничего не сказал. Пакет взял.
Мы отправились проводить его до автобуса, который шел в аэропорт.
Возле автобуса он опустил чемодан на землю, крепко обнял деда. Сказал:
– Спасибо, добрые люди!
Влез в автобус, опустил окно. В глазах у него стояли слезы.
– Может, вы ошиблись, – ответил дедушка, – может, родинки не было. Надо до конца, понимаете! Мы с вами должны!
– Должны! – кивнул седой человек. – Должны!
Автобус зарычал, зашипел тормозами, медленно двинулся.
– Пришлю телеграмму! – крикнул он и стал махать нам рукой.
Мы махали ему в ответ. Автобус умчался уже далеко, а дедушка все держал и держал руку над головой.
Пыль от автобуса осела. На остановке было пусто. На земле валялись окурки и стаканчики из-под мороженого.
– Ответь, – сказал я деду, – зачем ты дал фотографии? Чтобы успокоить его?
Дед задумчиво разглядывал меня.
– Нет! – сказал он. – Все-таки вы счастливые!
Он помолчал:
– О войне знаете только по книжкам. И понять не можете, что такое горе.
Дедушка придвинулся ко мне, положил ладонь на плечо.
– Пусть! – сказал неожиданно. – Да, пусть! Что в этом страшного? Ничего! Напротив, это прекрасно. Зачем вам знать! Зачем мы боимся такого незнания!
Мы медленно отправились домой. И дедушка словно теперь услышал мой вопрос.
– Разве его успокоишь? – ответил он. – Ведь он человек. А человеку дана память.
Мы проходили мимо фотографии.
– Антошка! – предложил дед. – А не сфотографироваться ли нам?
Он был в генеральской форме, а я в летней рубашке с отложным воротничком.
Мы вошли в фотографию. Какой-то прилизанный человек долго смотрел на нас в забавный фотоаппарат, похожий на огромный ящик. Дедушка сел, а я встал сбоку и положил ему руку на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43