зря не оставил плащ дома, пропадет.
Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Коридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Николай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове лежал я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто – я и есть весь этот мир. Я – Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
* * *
Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по-прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
– Он приходит в себя. – сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. На этот раз попытка удалась.
– Где я?
– Тише, тише! – тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
Я узнал ее – это была медсестра Светлана, которую я видел две недели назад в операционной.
– Где я?
– Нельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
– Вчера? В другую аварию?
– Вам все расскажут, не надо разговаривать.
– Но я же умер?
– Кто вам сказал такую глупость?
– Умер и ходил как нежилец.
– Как кто? Куда ходил?
– Значит у меня были эти… комические галлюцинации?
– Комические? Смешные что ли?
– Нет от слова «кома».
– Ну тогда уж правильнее будет «коматозные». Хотя такого термина нет. Но не волнуйтесь, во время клинической смерти мерещится многое.
– Клиническая смерть – это ведь смерть в клинике, так? А смерть духовного тела?
– Вот вы поправитесь и нам расскажите. А то те, кто из комы вышел, не любят ничего рассказывать. Но пока не надо разговаривать.
Я замолчал, осмысливая услышанное.
– Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
– Светлана. – мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. – Надюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
– А что за родственники?
– Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил э-э-э… Михаил Германович кажется – это ваш отец? Но мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату – там уже как врач скажет.
– Мама, Юля, Михаил Германович… – повторил я шепотом. – Знаете что?
– Что? Передать что-то? – Светлана склонилась надо мной.
– Передайте. Передайте им: проходите, не толпитесь, людишки добрые!
Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
– Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
Я уже не слышал – я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
Москва, 1998
10 апреля – 28 июня
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12
Коридор извивался и раздавался вширь, мерцая всеми переливами света вдали, я прикипал взглядом к этому свету, несся к нему, и наконец влетел в огненное озеро, вылетел из коридора и полетел все выше и выше. Коридора больше не было, он остался внизу, я сам был этим коридором, коридором нежильцов. Сквозь меня летел в бесконечность со связкой гранат Николай Филозов, сквозь меня на далекие океанские огни Перл-Харбор падали японские самолеты, и я был пилотом-камикадзе в каждом из них. Сквозь меня летел Земной шар и Вселенная, я сам был всем этим миром, каждой его песчинкой и каждой бактерией. Я вел грузовик, а рядом со мной сидел я, и в кузове лежал я в виде двух компьютеров. И навстречу мне летел я, который был КАМАЗом и его водителем. Я был землей внизу и небом наверху, я был Вселенной. И я столкнулся сам с собой. Это ведь так просто – я и есть весь этот мир. Я – Вселенная. И в том числе Аркадий Галкин. Как частный случай себя. Я открыл глаза.
* * *
Фон был нечеткий, белый, но сумрачный. Где-то на грани углового зрения что-то маячило, размываясь. Какой-то рычаг или башня. Тела я не чувствовал, но мог открывать и закрывать глаза. Где-то за мной по-прежнему оставалось жерло сиреневого коридора, я чувствовал его, но уверенно держался наверху. Затем постепенно вокруг появилась резкость и башня оказалась всего-навсего серым штативом больничной капельницы.
– Он приходит в себя. – сказала женщина в белом халате и склонилась надо мной.
Я хотел что-то сказать, но не мог открыть рта. Прошло несколько минут, я чувствовал что рядом по-прежнему есть люди, и сделал еще одну попытку заговорить. На этот раз попытка удалась.
– Где я?
– Тише, тише! – тут же шепотом отозвалась женщина и склонилась надо мной.
Я узнал ее – это была медсестра Светлана, которую я видел две недели назад в операционной.
– Где я?
– Нельзя разговаривать! Вы в больнице, вчера вечером попали в аварию, вас прооперировали, все цело, все будет хорошо. Разговаривать нельзя.
– Вчера? В другую аварию?
– Вам все расскажут, не надо разговаривать.
– Но я же умер?
– Кто вам сказал такую глупость?
– Умер и ходил как нежилец.
– Как кто? Куда ходил?
– Значит у меня были эти… комические галлюцинации?
– Комические? Смешные что ли?
– Нет от слова «кома».
– Ну тогда уж правильнее будет «коматозные». Хотя такого термина нет. Но не волнуйтесь, во время клинической смерти мерещится многое.
– Клиническая смерть – это ведь смерть в клинике, так? А смерть духовного тела?
– Вот вы поправитесь и нам расскажите. А то те, кто из комы вышел, не любят ничего рассказывать. Но пока не надо разговаривать.
Я замолчал, осмысливая услышанное.
– Постойте, но ведь вы были в операционной? Вас же зовут Светлана?
– Светлана. – мельком удивилась она и, судя по голосу, куда-то обернулась. – Надюшка, спустись, сообщи родственникам, что больной уже пришел в сознание. А то с ночи сидят, ждут.
– А что за родственники?
– Мама пришла, девушка молодая, Юля, звонил э-э-э… Михаил Германович кажется – это ваш отец? Но мы в реанимацию никого не пустим. А когда вас через пару дней переведут в обычную палату – там уже как врач скажет.
– Мама, Юля, Михаил Германович… – повторил я шепотом. – Знаете что?
– Что? Передать что-то? – Светлана склонилась надо мной.
– Передайте. Передайте им: проходите, не толпитесь, людишки добрые!
Я закрыл глаза и расслабил невидимые мышцы души, удерживавшие меня над воронкой сиреневого коридора. И полетел вниз. Вниз, в полную темноту.
– Так, что такое? Подожди, стой! Доктор! Доктор!! Товарищ Скворцов!!! Сюда! Больному плохо! Мы теряем его!
Я уже не слышал – я падал все глубже и глубже, в полную темноту.
Москва, 1998
10 апреля – 28 июня
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12