когда свинка останавливалась, незнакомец прислонялся к дереву и наблюдал с тем вниманием, с каким собака следит за жестами своего хозяина; он смотрел, как шары летят по воздуху или катятся по земле. Вы могли бы принять его за какого-то фантастического гения свинки. Никогда не произносил он ни единого слова, и игроки в шары, самые фанатичные из сектантов всех религий, никогда не допытывались о причине его упорного молчания; только несколько умников зачислило его в глухонемые. В случаях, когда требовалось определить разницу расстояний между шарами и свинкой, безошибочным мерилом становилась трость незнакомца — игроки брали её из ледяных рук старца, не говоря ему ни слова, не приветствуя его хотя бы дружелюбным кивком головы. Предоставление своей трости было словно его обязанностью, которую он молчаливо признавал. Когда вдруг начинался ливень, он оставался около свинки, как невольник, приставленный к шарам, несущий стражу у незаконченной партии. На дождь он обращал внимание так же мало, как и на хорошую погоду, — подобно игрокам, и он представлял собою некое промежуточное звено между тупым парижанином и смышлёным животным. Бледный и расслабленный, он притом был небрежно одет и, по рассеянности, нередко приходил с непокрытой головой, — тогда можно было видеть его поседевшие волосы и широкий череп, лысый и жёлтый, похожий на колено, вылезающее из прорванных штанов бедняка. Это было какое-то отупевшее существо, без мысли во взгляде, без твёрдости в походке; он никогда не улыбался, никогда не поднимал глаз к небу, всегда глядел вниз и, казалось, постоянно что-то искал на земле. В четыре часа за ним приходила какая-то старая женщина и отводила его куда-то, таща за руку, как девушка тащит в стойло козу, которая упрямо продолжает щипать травку. На старика было страшно смотреть.
Однажды, в полуденное время, Жюль, сидя один в дорожной карете, быстро проехал по Восточной улице и завернул на площадь Обсерватории в ту минуту, когда этот старик, прислонившись к дереву, отдавал свою трость игрокам, горланившим вокруг него в безобидном споре. Лицо старика показалось Жюлю знакомым, и он хотел было остановить карету, но карета и сама вдруг остановилась. Дело в том, что экипаж, теснимый тележками, не мог свернуть ни вправо, ни влево, а кучер не решился просить возбуждённых игроков пропустить его, ибо слишком для этого уважал народные волнения.
«Это он!» — подумал Жюль, узнав наконец в этой человеческой развалине Феррагуса XXIII, предводителя деворантов.
— Как он любил! — задумчиво прошептал Жюль, а затем крикнул кучеру: — Ну, пошёл!
Париж, февраль 1833 г .

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38