Мне просто больше ничего не оставалось делать. Антон был на редкость покладистый малый во всем, что не касалось его пса. Но стоило кому-нибудь проехаться по адресу Шницеля, как Антон становился на дыбы. Года два назад он подобрал в канаве полузамерзшего щенка, ввел его в свой дом, выкормил и разбаловал, как собаку. И пес вел себя в квартире так, словно лицевой счет выписан на его имя. Каждый день в половине пятого Шницель приходил к проектному бюро, где Антон портит ватманскую бумагу, и смотрел в окно на своего приятеля, подмигивая и кривляясь. Рядом на столбе висели часы, а если ровно в пять Антон не выходил, Шницель поднимал неимоверный скандал: он юлой вертелся под окном, облаивал прохожих, которые мешали ему совершать этот ритуал, подпрыгивал, рычал и всеми средствами демонстрировал свое негодование. Антон сердился, грозил кулаком, но Шницель пожимал плечами и делал вид, что эти знаки неодобрения ему неведомы. Зато когда хозяин выходил, на морде у пса появлялось такое умильное выражение, что Антон немедленно покупал подхалиму пастилу, которую Шницель страстно любил. Потом эта парочка прогуливалась и интеллектуально общалась. Это был священный час, в котором Шницель видел смысл своего существования. Горе тому, кто в это время отрывал Антона от выполнения его обязанностей собеседника!
Однако хватит о Шницеле. Дело прошлое, но, когда я вспоминаю наше сенсационное прибытие в санаторий, все неприятности, связанные с этим псом, отходят на задний план.
ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ
Мы сидели на берегу озера и ожидали катер. За нашими спинами шумел вековой лес, а впереди синела необозримая водная гладь. Мы несколько возбужденно переговаривались, смеялись, шутили — словом, вели себя как в театре во время увертюры.
Катер запаздывал, и нам надоело вглядываться в далекие очертания острова, на котором мы будем приводить в порядок свои нервы. Все приутихли и отдались размышлениям — идеальная минута, о которой мечтают художники, чтобы без помех набросать портреты действующих лиц. Не буду ее упускать и познакомлю вас с основными персонажами повести.
Машеньку вы уже знаете. Сейчас она сидит на пеньке, уставшая после поезда и автобуса, в котором мы болтались и гремели, как медяки в копилке. Подперев подбородок кулачком, она смотрит на нас, и ее большие бирюзовые глаза, кажется, говорят: «Вы ведь не обидите меня, не правда ли? Вы все такие рослые и сильные, а я хотя и врач, но маленькая и беззащитная».
Правда, Антон не очень торопится умиляться и сюсюкать. Поглаживая свою дворнягу, он доверительно шепчет в собачье ухо:
— Знаем мы таких ангелочков, они битком набиты чертями! Правда, Шницель?
Подумав, Шницель кивает и, высунув язык, растягивается на солнышке.
Антон непримиримый противник Машеньки. Он утверждает, что докторша еще себя покажет! Чтобы его позлить, я продолжаю играть влюбленного:
— Не придирайся к этому эфирному созданию!
— Эфирному? — Антон саркастически усмехается. — Ты видел, как она перетаскивала свой рюкзак? Словно перышко! Прыг-скок галантно предложил ей свою помощь, и, когда поднял рюкзак, его стремительно рвануло к центру земли!
Около Машеньки в изящной позе соблазнителя расположился Станислав Сергеевич Прыг-скок, ведущий артист оперетты, красавец с томными глазами одалиски. Мягким бархатным голосом он что-то рассказывает, используя каждую возможность показать собеседнице свою знаменитую улыбку, приобретенную у крупного стоматолога за солидный гонорар. Машенька рассеянно слушает, а Прыг-скок (никак не вспомню, кто приклеил ему это прозвище) журчит и улыбается, улыбается и журчит.
Рядом с ними сидит на чемоданах супружеская пара. Лев Иванович — композитор, профессор консерватории, полный и веселый человек. Ему лет пятьдесят, но взгляды, которые он исподтишка бросает на Машеньку, свидетельствуют о том, что душа и тело профессора имеют изрядный запас молодости. Для Ксении Авдеевны это, видимо, не секрет. Она дергает мужа за рукав, пристально смотрит на него, и Лев Иванович, ухмыльнувшись, принимает позу, которая супруге кажется более целомудренной: он поворачивается к Машеньке спиной. До нас доносится диалог:
— Ты не забыл, Левушка, что от подобных взглядов у тебя повышается давление?
— Ты ошибаешься, дорогая. Прекрасное я не вижу, а слышу, для меня красота — мелодия, трансформирующаяся из моих зрительных нервов в мои уши. И ты, Ксенечка, уступив необоснованному первобытному чувству ревности, тем самым нанесла ущерб моей творческой личности.
— Необоснованному? Я даже не знаю, от чего у меня распухает голова: от жары или от наглости твоей творческой личности!
— Безусловно, от жары, моя радость, от жары. Ты, наверное, перегрелась на солнце, дорогая.
С этими словами Лев Иванович заботливо набрасывает на голову жены косынку, закрывая ей лицо. Этим он сразу убивает двух зайцев: во-первых, трогает Ксенечку своим вниманием, а во-вторых, получает возможность безнаказанно коситься на Машеньку, образ которой, безусловно, рождает у профессора какие-то музыкальные ассоциации; во всяком случае, Лев Иванович начинает шевелить губами и пощелкивать пальцами.
За процессом создания нового симфонического произведения с улыбкой наблюдает доцент истории Игорь Тарасович Ладья, высокий худой человек с усами и козлиной бородкой. Игорь Тарасович — археолог-любитель, и бессонницы начали мучить его с тех пор, как удачливый коллега раскопал стоянку каменного века и разыскал там груду костей.
— Самое гнусное в его поступке, — жаловался нам в поезде бедный археолог, — заключается в том, что эти кости были мои!
И, видя наше недоумение, пояснил:
— Я застолбил этот участок, а не он!
Антон выразил уверенность, что археолог найдет на нашем острове целую скелетную жилу. Игорь Тарасович тут же признался, что только эта надежда и привела его к нам в компанию. Санаторий, да еще с самостоятельным режимом, да еще на древневалдайском острове — нет, тут где-то должна быть зарыта собака, то есть не собака, а разные интересные для науки кости.
Чинно сидят у самой воды два брата, Юрик и Шурик. Они похожи друг на друга как две кегли, и лишь одна оплошность природы портит братьям жизнь: у Юрика черные навыкате глаза, а у Шурика также навыкате, но серые. Это сильно мешает братьям-студентам сдавать друг за друга экзамены, поскольку все преподаватели уже на первом курсе раскусили эту трагическую примету и зафиксировали ее для памяти в своих записных книжечках. Юрик и Шурик изысканно вежливы, воспитанны и относятся к взрослым с подчеркнутым уважением. Их устроила в санаторий мама, которая уверена, что «этим невыносимым баскетболом дети совершенно расшатали свою центральную нервную систему».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Однако хватит о Шницеле. Дело прошлое, но, когда я вспоминаю наше сенсационное прибытие в санаторий, все неприятности, связанные с этим псом, отходят на задний план.
ПОРТРЕТНАЯ ГАЛЕРЕЯ
Мы сидели на берегу озера и ожидали катер. За нашими спинами шумел вековой лес, а впереди синела необозримая водная гладь. Мы несколько возбужденно переговаривались, смеялись, шутили — словом, вели себя как в театре во время увертюры.
Катер запаздывал, и нам надоело вглядываться в далекие очертания острова, на котором мы будем приводить в порядок свои нервы. Все приутихли и отдались размышлениям — идеальная минута, о которой мечтают художники, чтобы без помех набросать портреты действующих лиц. Не буду ее упускать и познакомлю вас с основными персонажами повести.
Машеньку вы уже знаете. Сейчас она сидит на пеньке, уставшая после поезда и автобуса, в котором мы болтались и гремели, как медяки в копилке. Подперев подбородок кулачком, она смотрит на нас, и ее большие бирюзовые глаза, кажется, говорят: «Вы ведь не обидите меня, не правда ли? Вы все такие рослые и сильные, а я хотя и врач, но маленькая и беззащитная».
Правда, Антон не очень торопится умиляться и сюсюкать. Поглаживая свою дворнягу, он доверительно шепчет в собачье ухо:
— Знаем мы таких ангелочков, они битком набиты чертями! Правда, Шницель?
Подумав, Шницель кивает и, высунув язык, растягивается на солнышке.
Антон непримиримый противник Машеньки. Он утверждает, что докторша еще себя покажет! Чтобы его позлить, я продолжаю играть влюбленного:
— Не придирайся к этому эфирному созданию!
— Эфирному? — Антон саркастически усмехается. — Ты видел, как она перетаскивала свой рюкзак? Словно перышко! Прыг-скок галантно предложил ей свою помощь, и, когда поднял рюкзак, его стремительно рвануло к центру земли!
Около Машеньки в изящной позе соблазнителя расположился Станислав Сергеевич Прыг-скок, ведущий артист оперетты, красавец с томными глазами одалиски. Мягким бархатным голосом он что-то рассказывает, используя каждую возможность показать собеседнице свою знаменитую улыбку, приобретенную у крупного стоматолога за солидный гонорар. Машенька рассеянно слушает, а Прыг-скок (никак не вспомню, кто приклеил ему это прозвище) журчит и улыбается, улыбается и журчит.
Рядом с ними сидит на чемоданах супружеская пара. Лев Иванович — композитор, профессор консерватории, полный и веселый человек. Ему лет пятьдесят, но взгляды, которые он исподтишка бросает на Машеньку, свидетельствуют о том, что душа и тело профессора имеют изрядный запас молодости. Для Ксении Авдеевны это, видимо, не секрет. Она дергает мужа за рукав, пристально смотрит на него, и Лев Иванович, ухмыльнувшись, принимает позу, которая супруге кажется более целомудренной: он поворачивается к Машеньке спиной. До нас доносится диалог:
— Ты не забыл, Левушка, что от подобных взглядов у тебя повышается давление?
— Ты ошибаешься, дорогая. Прекрасное я не вижу, а слышу, для меня красота — мелодия, трансформирующаяся из моих зрительных нервов в мои уши. И ты, Ксенечка, уступив необоснованному первобытному чувству ревности, тем самым нанесла ущерб моей творческой личности.
— Необоснованному? Я даже не знаю, от чего у меня распухает голова: от жары или от наглости твоей творческой личности!
— Безусловно, от жары, моя радость, от жары. Ты, наверное, перегрелась на солнце, дорогая.
С этими словами Лев Иванович заботливо набрасывает на голову жены косынку, закрывая ей лицо. Этим он сразу убивает двух зайцев: во-первых, трогает Ксенечку своим вниманием, а во-вторых, получает возможность безнаказанно коситься на Машеньку, образ которой, безусловно, рождает у профессора какие-то музыкальные ассоциации; во всяком случае, Лев Иванович начинает шевелить губами и пощелкивать пальцами.
За процессом создания нового симфонического произведения с улыбкой наблюдает доцент истории Игорь Тарасович Ладья, высокий худой человек с усами и козлиной бородкой. Игорь Тарасович — археолог-любитель, и бессонницы начали мучить его с тех пор, как удачливый коллега раскопал стоянку каменного века и разыскал там груду костей.
— Самое гнусное в его поступке, — жаловался нам в поезде бедный археолог, — заключается в том, что эти кости были мои!
И, видя наше недоумение, пояснил:
— Я застолбил этот участок, а не он!
Антон выразил уверенность, что археолог найдет на нашем острове целую скелетную жилу. Игорь Тарасович тут же признался, что только эта надежда и привела его к нам в компанию. Санаторий, да еще с самостоятельным режимом, да еще на древневалдайском острове — нет, тут где-то должна быть зарыта собака, то есть не собака, а разные интересные для науки кости.
Чинно сидят у самой воды два брата, Юрик и Шурик. Они похожи друг на друга как две кегли, и лишь одна оплошность природы портит братьям жизнь: у Юрика черные навыкате глаза, а у Шурика также навыкате, но серые. Это сильно мешает братьям-студентам сдавать друг за друга экзамены, поскольку все преподаватели уже на первом курсе раскусили эту трагическую примету и зафиксировали ее для памяти в своих записных книжечках. Юрик и Шурик изысканно вежливы, воспитанны и относятся к взрослым с подчеркнутым уважением. Их устроила в санаторий мама, которая уверена, что «этим невыносимым баскетболом дети совершенно расшатали свою центральную нервную систему».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28