Мы пошли по новой тропе между дюн, и, пройдя полмили по сыпучему песку, искусанный москитами, добравшимися до моих голых рук и ног, я увидел копи. Больной желтый свет сочился из-под опалубки входа в шахту, освещая поднимавшийся пар. Я закашлялся. Запах был мерзостный.
— Дыши глубже! — заорал капрал Маттер дневной вахты. — Через неделю ты сам станешь этой вонью. — Он помолчал. — Получишь кирку и заступ. И мешок — поднимать серу наверх. Еще флягу воды и три подмоченных кремата.
Он отошел в тень, но тут же вернулся с названными предметами.
Я взвалил кирку и лопату на плечо, а бечевку фляги и коричневый сверток с едой зажал в другой руке, чтобы показать капралу, что понял его.
— Вот что должны помнить мои заключенные, — проговорил тот, расхаживая передо мной.
Я гадал, в самом ли деле капралы — близнецы, или это один и тот же человек, только меняющий парик. Такое сходство выводило из равновесия.
— Первое правило! ~ прокричал он. — Каждый сам копает себе яму. Ты должен найти нетронутый участок и начинать собственный тоннель. Проработав шесть месяцев, высечешь над входом свое имя. Твои останки, сколько бы их ни было, будут погребены в этом туннеле. Понял? Я кивнул.
— Правило второе: шахта — это башка, — сказал и вдруг поднял палку и ударил меня по плечу. — Повторить! — выкрикнул он. — Повторить!
— Шахта это башка, — почти прошептал я.
— Еще раз!!! — заорал он, и я повторил. Потом он подступил ко мне вплотную, дыша мне в лицо перегаром.
— Шахта — это моя башка, — сказал он. — Ты работаешь у меня в голове, копаешься в моих мозгах, и я вижу тебя каждую минуту. Пока ты копаешься в моем мозгу, он убивает тебя. Копай хорошенько. Ты у меня узнаешь, что такое война.
Я снова кивнул и ждал очередного приказа. Он набросился на меня, размахивая палкой и вытаскивая из ножен саблю.
— За работу, болван! — ревел он. — Семь фунтов, или я накормлю тобой кракена в лагуне.
Я повернулся и побежал впереди него, но ему удалось еще раз-другой достать меня палкой. Я нырнул в желтый смрад, волоча кирку и лопату, гнилую воду и крематы. Мне казалось, что запах серы свалит меня с ног, но, угадав, что капрал остался позади, я остановился, скрючившись в желтом дыму, и дождался, пока знание и зрение прояснились. «Семь фунтов серы? — думал я. — Что такое семь фунтов серы?»
15
Стены вокруг меня светились янтарным светом: сера была смешана с каким-то светящимся веществом. В неверном сиянии я разглядел в десяти шагах перед собой деревянный мостик, перекинутый через расщелину ко входу в тоннель. Поудобнее приладив на плече орудия труда, я пошел к нему. Мостик раскачивался под ногами, но я перебрался на ту сторону, почти ожидая встретить там Гарланда.
У входа я ненадолго остановился, дрожа и откашливаясь в едком дыму. Запах держался здесь постоянно, но я то переставал замечать его, то он накатывал тяжелой волной. Чтобы представить себе этот аромат, вообразите огромную скотобойню, горящую в злокачественной лихорадке, и мысленно заройтесь в нее лицом. Тоннель был тесным и темным и извивался, как свернувшаяся змея. Горячие камни обжигали мои босые ноги. Я был на грани паники, когда впереди замерцал тусклый свет, и я бросился к нему.
Подземный зал, открывшийся мне, мог бы вместить все здание Академии Физиогномики Отличного Города. Под ногами зияла огромная яма. Я осторожно шагнул к ней и заглянул через край. Она была так широка, что дальний край терялся в желтых испарениях, подсвеченных снизу, но все же я разглядел вившуюся по стене тропку. Вдоль нее, сколько я мог видеть сквозь дым, чернели в стене отверстия тоннелей, пробитых, должно быть, такими, как профессор Флок и желчный поэт Барло. В огромности копи эти дыры казались ходами насекомых. С каждым шагом вниз по ненадежной тропе жара усиливалась, как и мерзкий букет запахов. Осторожно ступая по узкому уступу, я гадал, сколько заключенных спотыкалось здесь и падало вниз и сколько их бросилось в бездну по собственной воле. Отсюда личный тоннель представлялся надежным убежищем.
Я уже час медленно продвигался вниз, выискивая свободный участок стены. Ко времени когда я нашел что искал, я задыхался и истекал потом. Глаза так слезились от дыма, что почти не видели. Сбросив инструмент, я осторожно пристроил на уступе сверток с крематами, а потом сел, сжимая флягу, и расплакался. Слезы промыли глаза, и стало немного легче. Я глотнул воды и, хотя она в самом деле оказалась гнилой, едва удержался, чтобы сразу не осушить флягу.
Сделав еще глоток, я откинул голову назад и, скосив глаза, прочитал имя над последним отверстием. Глубоко в мерцающую серу были врезаны буквы: Ф-Е-Н-Т-О-Н. Сперва они не произвели на меня большого впечатления, но тут копь собрала всю вонь и обрушила ее на меня.
В помутившемся сознании всплыл Нотис Фентон. Это мое физиогномическое заключение привело его сюда. Помнится, он обвинялся в злоумышлении против Отличного Города и проходил по делу об убийстве Грулига. Большинство обвиняемых были казнены через раздувание головы, и теперь я понимал, как им повезло.
Я поднялся и вошел в тоннель Фентона. Внутри было гораздо темнее, но я все же различил очертания скелета сидевшего, скрестив ноги, с киркой, уложенной поперек того, что когда-то было коленями. Мне припомнилось, что во время процесса его жена и сыновья очень громко выражали свое недовольство. Однажды, придя в суд, я не увидел их. Больше они не появлялись. Гораздо позже, под воздействием красоты, Создатель посвятил меня в подробности дела. Он признался, что министра Грулига обезглавили по его личному распоряжению, а семья Фентона была, как он выразился, «окончательно устранена» только ради меня, так как мешала мне сосредоточиться на деле.
Я подходил медленно, будто останки бедняги могли еще представлять опасность. Наклонившись над ним, я сказал: «Простите. Простите». Руки сами протянулись вперед и легли на ключицы моей жертвы. От прикосновения кости мгновенно распались, рассыпавшись крупинками соли. Я выпрямился и стоял, глядя, как запущенный мною процесс медленно распространяется, уничтожая позвоночник, ребра, и наконец череп Фентона последним упал наземь, растворившись в облачке атомов.
Хотя вонь здесь была чуть слабее, я не мог оставаться в его тоннеле. Отшатнувшись перед ужасом копей, я выскочил наружу и поднял кирку. Сжимать ее пришлось крепче, чем прежде, потому что от липкого пота рукоять стала скользкой, как дохлая рыба. Я занес кирку над головой и нанес первый удар со всей силой отвращения к себе.
Минут двадцать в припадке безумия я колотил по скале, потом остановился, припав к разбитому мной откосу. С ужасом заметил я вдруг, что не дышу. Кирка выпала из рук на тропу. Глаза словно выгорели досуха, и я больше ничего не видел, голову пронизывала боль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55